Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома

Разговор этот произошел в ту минуту, когда Легри садился на лошадь, собираясь съездить в город.

Возвращаясь ночью домой, он решил сделать круг и заглянуть в поселок.

Ночь была необычно хороша. Светила луна. Удлиненные тени прекрасных китайских деревьев ложились на дорожки. Кругом была глубокая, торжественная тишина.

Подъезжая к поселку, Легри услышал пение. Редко можно было слышать пение в этих местах! Легри остановил коня и прислушался. Мягко звучал чей-то тенор:

— Черт, — проворчал Легри, — неужели он верит этому? Неужели верит в какую-то там правду? Сюда, негр! — заорал он, замахиваясь хлыстом. — Как ты смеешь болтаться здесь, когда тебе полагается спать? Заткни свою гнусную черную глотку и убирайся к себе.

— Хорошо, мастер, — произнес Том предупредительно и, повернувшись, собрался войти в хижину.

Спокойное выражение лица Тома привело Легри в ярость. Он подъехал к негру, и на плечи и на голову Тома посыпался град ударов.

— Вот тебе, пес! Ты и теперь все так же ничего не боишься?

Но удары причиняли лишь внешнюю боль, они не терзали сердца, как прежде. Том был все так же спокоен и послушен, и Легри чувствовал, как власть над этим человеком ускользает от него.

Когда Том скрылся в хижине, Легри резко повернул лошадь и поскакал к дому.

Душа Тома была переполнена теплом и жалостью к несчастным, окружавшим его. Ему казалось, что для него самого миновало время тоски и горя, и он стремился по дороге в поле или на обратном пути в поселок подбодрить добрым словом слабых и отчаявшихся. Эти отупевшие от страданий люди не могли понять такого поведения Тома, но его заботливость и доброта, не иссякавшие, несмотря ни на что, на протяжении долгих недель и месяцев, заставили зазвучать в их сердцах самые сокровенные струны. Постепенно этот странный, молчаливый человек, всегда терпеливый, готовый помочь другому и не требующий помощи для себя, уступавший в холодные ночи свое жалкое одеяло какой-нибудь больной женщине, а в поле подкладывавший свой хлопок в корзину более слабого, рискуя навлечь на себя гнев надсмотрщиков, — этот человек постепенно завоевал среди своих товарищей по несчастью огромное влияние. Когда горячка в поле несколько улеглась, по воскресеньям невольники собирались вокруг Тома, внимательно слушая его рассказы. Они нередко советовались с ним о своих житейских делах. Но Легри злобно разгонял такие сборища.

Даже Касси, встречаясь с Томом, обретала некоторый покой. Доведенная до отчаяния, раздраженная страданиями, искалечившими ее жизнь, Касси задумала отомстить за все ужасы, свидетельницей или жертвой которых ей пришлось быть за годы жизни у Легри.

Однажды ночью, когда в хижине Тома все спали, легкий шорох разбудил его. В отверстии, заменявшем окно, показалось лицо Касси. Молчаливым жестом она позвала его.

Том вышел.

Стояла тихая ночь. Все кругом было залито лунным светом. Лицо Касси поразило Тома: ее глаза горели каким-то странным огнем.

— Подойди сюда, дядя Том, — прошептала она, положив руку на его плечо. — Подойди сюда… я хочу тебе сообщить кое-что.

— В чем дело, миссис Касси? — проговорил Том с волнением.

— Том, хочешь ты стать свободным?

— Я буду свободен, миссис, когда настанет время.

— Ты можешь освободиться сегодня же ночью! — И снова по лицу Касси словно полыхнула молния. — Идем!

Том стоял в нерешительности.

— Идем! — снова шепотом заговорила она, не сводя с него пристального взгляда своих больших глаз. — Идем! Он крепко спит. Я положила в его виски достаточно этого снадобья, чтобы он проснулся не скоро. Будь у меня его больше, мне не понадобилась бы твоя помощь. Но идем… Дверь, которая выходит на черное крыльцо, открыта. Около дверей лежит топор… Я сама положила его туда. Дверь в его комнату отперта, я проведу тебя. Я бы сделала все сама, но у меня уже нет сил… Идем же, идем скорее!

— Нет, миссис! Ни за какие блага в мире я не сделаю этого, — твердо сказал Том, отступая на шаг, несмотря на все усилия Касси удержать его.

— Том, подумай обо всех этих несчастных! Мы освободим их! Мы отправимся куда-нибудь в саванны, найдем там остров и будем жить независимо. Иногда это удается. Пойми, любая жизнь будет лучше той, которую мы ведем здесь!

— Нет, — сказал Том. — Зло не может породить добра. Я готов лучше отрубить себе собственную руку.

— Хорошо, — промолвила Касси, — тогда я сделаю все сама!

— О миссис Касси! — воскликнул Том. — Во имя всего, что вам дорого, молю вас: не совершайте такого дела! Все это породит одно лишь зло. Нельзя совершать убийства, нужно ждать, терпеть и ждать!

— Ждать? — вскрикнула Касси. — Ждать! Но разве не ждала я столько, что сердце у меня выболело и разум помутился? Каких только страданий он не заставил меня вынести, меня и всех этих несчастных. А ты сам, Том? Разве не высасывает он из тебя всю кровь, капля за каплей? Да, я должна, должна отомстить! Настал и его черед, пусть прольется и его кровь!

— Нет, нет! — сказал Том, хватая ее руки. — Ничего, кроме беды, не получится из этого. Нельзя проливать кровь! Не берите на себя такой грех!

Ласковый голос Тома, слезы, сверкавшие в его глазах словно утренняя роса, успокаивали истерзанную душу несчастной женщины. Том почувствовал, как слабеют ее судорожно сжатые руки.

— Ведь я говорила тебе, Том, — тихо сказала она, — что меня преследуют злые мысли… О дядя Том! Ведь я не могу найти себе покоя, не могу даже плакать. Я не плакала с того самого дня, как продали моих детей. То, что ты говоришь, справедливо. Да, возможно, что справедливо… Но я не могу терпеть и прощать, как ты. Я могу лишь ненавидеть и проклинать!

— Бедная женщина! — с волнением произнес Том, глядя на нее. — А что, если бы вам попробовать бежать отсюда вместе с Эмелиной? Если бы вам удалось это сделать, не совершив убийства? Только так…

— А ты, дядя Том, пойдешь ли ты с нами?

— Нет. Было время, когда я готов был сделать это. Но я не имею права оставить этих несчастных. Я останусь с ними до конца. Вы — другое дело. Слишком страшен для вас здесь соблазн… Вы можете не устоять, для вас лучше уйти… если только это возможно.

— Не знаю я отсюда иного пути, кроме как в могилу! Нет такого живого существа на земле или в воде, которое не имело бы приюта: змея, аллигатор, и те имеют место, где могут спокойно уснуть. Для нас одних нет ни норы, ни берлоги. Там, в самой гуще болотных кустарников, собаки разыщут нас… Все, все против нас, даже животные! Куда мне идти?

Том не находил слов для ответа.

— Попытайтесь… — прошептал он наконец. — А я мысленно буду с вами и всем сердцем буду желать успеха…

Касси долгими часами обдумывала всевозможные планы побега и отбрасывала их один за другим, как неосуществимые. А теперь вдруг в мозгу ее возникла мысль, такая простая и осуществимая, что в душе сразу ожила надежда.

— Я попробую, дядя Том, — сказала она.

— Верю, что вас ждет удача, — проговорил Том.

Чердак в доме Сэймона Легри был, как и большинство чердаков, обширен, пуст, затянут паутиной, запылен и служил складом для всякого хлама. Богатая семья, занимавшая этот дом во времена своего благоденствия, привезла с собой много роскошной мебели. Часть мебели потом увезли, а то, что осталось, забытое и заброшенное, покрывалось плесенью в комнатах или валялось на чердаке, где стояли и два огромных ящика. Сквозь мутное и грязное стекло единственного оконца на чердак еле проникал скудный свет, вырывавший из мрака кресла с высокими спинками и запыленные столы, имевшие когда-то более подходящее назначение.

Чердак невольно вызывал мысли о злых духах и призраках. С ним были связаны и легенды, еще усиливавшие суеверный страх негров.

Несколько лет тому назад на этом чердаке была заперта негритянка, попавшая в немилость к Легри. Она пробыла там несколько недель. Что там произошло? Мы не сумеем этого сказать. Но однажды оттуда вынесли труп этой несчастной и поспешно зарыли в яму. С тех пор стали говорить, что на чердаке слышатся брань, проклятья вперемежку с тяжкими стонами и жалобами.

Слухи эти дошли до Легри. Он рассвирепел, пришел в бешенство и поклялся, что первый же, кто осмелится повторить эти россказни, будет иметь случай сам проверить их правдоподобность. Легри грозил заковать виновного в цепи и на целую неделю посадить на чердак. Угроза не поколебала веру негров в привидения, но заставила их молчать.

Понемногу и лестница, ведущая на чердак, и даже вестибюль, откуда поднималась эта лестница, были всеми заброшены, а о легенде с течением времени забыли.