Андре Моруа - Для фортепиано соло. Новеллы

Сначала он страшно разозлился и пришел в отчаяние. Но потом, расспросив меня так и этак, он убедился, что мы с Бернаром больше не встречаемся, и сумел справиться со своим горем; теперь он думал только обо мне. Он сказал, что сам поговорит с Бернаром, и если тот скажет, что хочет быть со мной, он уйдет, потому что он не из тех мужчин, которые хотят привязать к себе женщину против ее воли. Могу сказать, что он нашел такие слова и так вел себя, что самая тонкая, самая требовательная натура не пожелала бы лучшего.

Конечно, я не присутствовала при их разговоре, но со слов Жака и из письма Бернара я узнала, что он прошел достойно и, как выразился мой муж, «на очень высокой ноте». Они оба предлагали принести себя в жертву и исчезнуть — конечно, речь шла не о самоубийстве, потому что оба полагали, что даже отчаявшийся мужчина всегда может найти себе благородное и полезное применение, а о том, чтобы уехать из Франции на столько, на сколько это будет необходимо. После долгой борьбы, исполненной альтруизма, они договорились, что для меня будет лучше остаться с мужем. Итак, уехать предстояло Бернару.

Позже я узнала, что, по договоренности с Жаком, он не уехал из Парижа. Он просто раз и навсегда решил избегать встреч со мной. Несмотря на доброту Жака, я очень несчастна и иногда думаю, что хорошо было бы встретить в жизни мужчин, которые не играли бы в геройство. А иногда я думаю, что все это было несправедливо. Потому что именно Бернар заставил меня сменить дружбу на любовь, тогда как у меня и в мыслях этого не было. Я прекрасно понимаю, что мужчина не может постоянно думать о своей чести, но когда мысли о ней приходят слишком поздно или посещают его лишь время от времени, для женщин это бывает довольно-таки печально.

Сорок лет совместной жизни супруги лорд и леди Барчестер прожили в одном и том же доме на улице Парк-Лейн.[38] Но после войны они оказались в стесненных обстоятельствах. Неудачно поместили свои деньги, погиб один из сыновей и вдова с детьми осталась на их попечении, а подоходный налог был пять шиллингов на фунт. Лорд Барчестер вынужден был признать, что не в состоянии сохранять одновременно и родовое поместье в Суссексе, и дом на Парк-Лейн. После долгих колебаний — боялся огорчить жену — он наконец решился поведать ей о своих трудностях. Тридцать лет назад их супружеская жизнь протекала довольно бурно, но старость привела к умиротворению, прощению и нежности.

— Дорогая, — сказал он, — я очень сожалею, но вижу лишь один путь закончить наши дни без лишений и знаю, что путь этот будет тягостен для вас. Я оставляю за вами право принять его или отклонить. Вот он: цена земли, что лежит вдоль Парка достигла небывалой величины. Один предприниматель приглядел для себя наш участок — он вклинивается в его владение — и предлагает мне цену, какая позволила бы нам не только купить дом в том же квартале, но еще сохранить часть средств, которые обеспечили бы нам безбедную жизнь на те несколько лет, что нам еще суждены. Но я знаю, как вы любите Барчестер-Хаус, и не хочу делать ничего, что могло бы огорчить вас.

Леди Барчестер согласилась на эту перемену, и через несколько месяцев немолодые супруги обосновались в новом доме в нескольких сотнях метров от того, который они покинули и который рабочие уже начали сносить. Лорд и леди Барчестер каждый день, выходя из дома, проходили мимо своего прежнего жилища и испытывали странное чувство, видя, как постепенно распадается строение, которое еще недавно было для них самым необходимым и самым стабильным символом вселенной. Когда они увидели свой дом без крыши, им показалось, будто это они сами выставлены на ветер и дождь. Особенную боль причинил леди Барчестер вид обрушенного фасада, когда словно на сцене с поднятым занавесом обнажилась комната Патрика, сына, которого она потеряла, и ее собственная спальня, где она сорок лет проводила почти все время.

С улицы она смотрела на вощеный ситец, поблескивающий в ночи, — обивку стен спальни. Она так часто разглядывала его в часы скорби, болезни, а также в часы счастья, что рисунок этой ткани казался ей как бы фоном, на котором была нарисована ее жизнь. А через несколько дней она с удивлением увидела: рабочие содрали ситец, и под ним оказались черные с белым обои, о которых она совсем забыла, но они сразу остро, — она и сама с трудом могла понять почему, — напомнили ей о ее длительной связи с Гарри Уэббом. Сколько раз по утрам, перечитывая восхитительные письма, которые Гарри писал ей с Ближнего Востока, она бесконечно грезила, глядя на эти японские домики. Она очень любила его. Теперь он стал сэром Гарри Уэббом, послом Его Величества в Испании.

Вскоре дождь отклеил эти черно-белые обои, и проявились другие. На них были довольно уродливые цветы, но леди Барчестер вспомнила, как она благоговейно выбирала их перед своим замужеством в 1890 году. В то время она носила платья из голубой саржи и желтое янтарное ожерелье, она старалась походить на миссис Берн Джонс и по воскресеньям ходила на чай к старому Уильяму Моррису. Пока можно было видеть остатки этих розовых с зеленым обоев, она много раз в день проходила мимо дома, потому что этот рисунок напоминал ей ее юность и время ее безмерной любви к лорду Барчестеру.

Наконец стены окончательно рухнули, и как-то днем, когда лорд и леди Барчестер вышли прогуляться, они увидели, что от дома остался один лишь небольшой коринфский портик, который раньше укрывал вход в дом. Это было странное и печальное зрелище, потому что портик, венчающий верхние ступени крыльца, глядел на унылый вид кучи камней под зимним небом. Леди Барчестер долго смотрела на облака, бегущие на фоне белых колонн, потом сказала мужу:

— Этот портик напомнил мне об одном самом печальном дне моей жизни. Я ни разу не решилась рассказать вам о нем, но теперь мы уже так стары, что это не имеет значения. Это было время, когда я любила Гарри, а вы были влюблены в Сибиллу. Как-то вечером я пошла на бал, чтобы встретиться там с Гарри, который приехал из Токио. Я несколько недель радостно предвкушала эту встречу, но Гарри, оказалось, испросил отпуск ради помолвки, и весь вечер он танцевал с молоденькой девушкой, притворяясь, будто не видит меня. На обратном пути в карете я плакала. Подъехала к дому. Я чувствовала, что лицо мое так опухло от слез, что я не смогу предстать перед вами в таком облике. Я сделала вид, будто позвонила в дверь, отпустила кучера, потом прислонилась к одной из этих колонн и долго там стояла. Я рыдала. Шел сильный дождь. Я знала, что вы, вы тоже, думаете о другой женщине, и мне казалось, что жизнь моя кончена. Вот о чем напоминает мне этот маленький портик, который скоро исчезнет.

Лорд Барчестер, который с большой симпатией и с интересом выслушал признание жены, нежно взял ее руку.

— А знаете, что мы сейчас сделаем? Пока окончательно не уничтожили этот портик, — ведь здесь похоронены ваши воспоминания, — мы вместе купим несколько цветков и положим их на верхние ступеньки.

Немолодые супруги сходили к продавцу цветов, принесли розы и положили их у основания коринфских колонн. На следующий день портик исчез.

Уже давно мечтал я познакомиться с Уолтером Купером. Я любил его книги. Никто со времен Киплинга не рассказывал лучше о зверях; только у Купера они обитали не в азиатских джунглях, а в сырых, заросших цветами лесах южных графств, где полно зайцев и лис.

С английскими писателями трудно встретиться. В большинстве своем они живут в провинции и никогда не наезжают в Лондон. «Литераторы» не создают здесь, как во Франции, корпорации со своими учениками, своими семинарами, своими уставами, а Уолтер Купер даже в этой стране, почитающей всяческие свободы, слыл нелюдимом.

— У вас мало шансов встретиться с ним, — сказала мне леди Шалфорд, которая, как и я, восхищалась им. — Он живет с женой в одной деревне в графстве Саффолк в маленьком крестьянском доме… Они оба из пуританских семей, оба их деда — пасторы-нонконформисты… Мириам Купер ходит в длинных, до пят, бесформенных платьях… Она очень красива… По-моему, она никогда не разговаривает.

Это описание еще более усилило мое желание познакомиться с Куперами. Как-то, воспользовавшись тем, что я путешествовал в экипаже, я заехал в их деревню. Жители деревни, которых я расспросил, и не подозревали даже, что такой гениальный человек живет рядом с ними. Тем не менее мясник смог указать мне, где их дом, поскольку они были его клиентами.

— Вы имеете в виду именно Уолтера Купера, писателя? — спросил я.

— Вот чего не знаю, того не знаю… — ответил он. — Но это племянник старой мисс Купер.

Я направился по дороге, которую мне указал мясник, она без конца петляла между заборами по обеим сторонам и наконец привела к изгороди, вход был открыт. За ним тропинка провела меня через лесок с массой цветов. Кусты розовых, огненно-оранжевых, бежевых рододендронов были посажены под деревьями с таким изысканным вкусом, что создавалось впечатление, будто они выросли сами по себе. Дом маленький, поразительно бедный, под соломенной крышей…