Геннадий Русский - Блатные сказочки

Очухался в своей машине, как будто все в порядке - уж не приснилось ли? Вот и знакомое здание, машина подкатывает к подъезду, часовые берут под козырек. «Ну, - думает, - обошлось!» Идет по лестнице парадной, подходит к своему кабинету, открывает дверь...

Сидит в его кресле его бывший заместитель. Бывший начальник садится на стул возле стола, новый молча подвигает ему коробку с папиросами: кури, мол, напоследок. «Ладно, - говорит бывший, - твоя взяла. Одно скажи; где ты второго гуталинщика взял?» - «Актера нашел». - «Ты на всяк случай учти, он тебе тоже не простит». - «Там посмотрим. Говори свое последнее желание». - «Дай мне стакан коньяку и книгу про трех мушкатеров». - «Это, - говорит новый ласково так, - можно. А ну, Рябой, дать ему закусить!»

Что с двойниками-гуталинщиками стало? Актера, понятно, разгримировали и отправили куда-то - с концами. А чистильщика Вано привезли вовсе в неведомое место и представили самому Гуталинщику. «А ну подойди!» - говорит. Встали перед зеркалом - две капли. «А типерь пачисти мине сапоги». Ассириец проворно - чищим-блищим-лакируем - навел глянец, смотреться можно. «Харашо, - Главный говорит, - будешь мине сапог чистить и еще кой-чего...» А кой-чего - вот что.

Скажем, надо Великому постоять перед демонстрацией, дело это долгое - ноги затекут. Тут-то подменитель и потребен. Стоит себе и рукой машет, а кто он на самом деле, даже близстоящие не догадываются, а спросить не смеют. А иные говорят, двойник за него и доклады читает - хитро ли шпарить по бумажке? Так что вовсе теперь непонятно - он или не он - а нам, в сущности, какая разница?

Растормошилось все и успокоилось. И бывшие, и высшие - все куда-то подевались. Остались лишь сам Великий и еще рабочий парень Ваня. Забыли мы про него, а он себе, пока вся каша варилась, был жив и здоров.

Идет как-то Ваня выходным днем, отлегло у него с души, утро солнечное, веселое, народ снует, девчонки в легких платьицах бегают - хорошо Ване, радуется он, что зайдет сейчас в магазин, возьмет мерзавчик, а потом в парк культуры, с Марусей на лодке кататься по пруду. Все как месяц назад было. Подходит к трамвайной остановке - нет уже на углу злополучного гуталинщика. «Вот и хорошо, - думает Ваня, - из-за него я нарвался, да теперь дело прошлое...» Только так подумал и оторопел: надо бы бежать, да ноги будто к асфальту прилипли. Стоит перед ним тот самый в клетчатой кепочке и рубашечке-футболочке, физкультурник. «Что, Ваня? - насмешливо спрашивает. - Небось в магазин правишь мерзавчик взять? А потом, небось, в парк культуры целишь со своей Марусей?» - «Да, - покорно соглашается Ваня. - А вы откуда знаете?» - «Органы все знают. А ты думал, простота, что скрылся? От нас не скроешься, просто не до тебя было. Живи пока, Ваня, ходи себе, гуляй до поры на воле, а про нас не забывай!»

И вам всем того желаем, чтоб гулять на воле, а с физкультурниками не встречаться!

Да, вот еще... Гуталин-то сапожный теперь так не называется, чтоб соблазну не было, а «крем для обуви». Даже здесь исхитрились, переименовали...

КОЛДОВСКАЯ ИСТОРИЯ

Ой, блатненькие, спасите, ой, родненькие, помогите! Гонится за мной Васька-дурак, да не просто так! Ой-ой! Блатной нож, меня не трожь! Ой, да что это?! Доходягу пырнул! Вместо меня - его... что же это делается, Господи! Чтоб человека так просто, ни за что! Скрутили Ваську, повели... Ох, дай дух перевести, чуть жив остался...

А вот из-за чего... Глуп он, Васька, глуп, как бабий пуп. Пристал ко мне как банный лист. Вишь, понравилась ему одна краля, известная вам маруха Сонечка-Птичка. Бабенка с фокусами, себе цену знает, куда такому Ваське: рожа у него рябая, оспенная, вид никакой, прозвище его меж вами - Сопля, и захотел же такой сопливый блатной вашей королевны добиться! Сонечка, сами знаете, на воле в мехах разгуливала, за актрису себя выдавала и свободно сходила, к богатым фраерам имела доступ, ну и, натурально, обирала их до нитки. Одним словом, хипесница высокой марки. Перышки у нее яркие, порхала по цветам удовольствий, выражаясь метафорически, за что названа Птичкой. Какие люди ее добивались! (Ведь вы себя людьми называете.) А она как птичка вьется, да в руки не дается. Где уж тут дураку Ваське преуспеть, у него и блатных-то подвигов всех, что сторожа магазина пришил да тут же и сгорел. Но втемяшилась в пустую башку затея.

Стал он меня обхаживать, подаяния приносил, а сам просит: «Напиши ей, заразе, такое письмо, чтоб она, курва, враз ниц пала. Ты словами кого хошь уговоришь». - «Где уж мне, - отвечаю, - если со следователем не уговорился!» Все ж написал дураку письмо. Содержание такое: «Прекраснейшая возлюбленная моя! Ввек мне свободы не видать, а тебя одну только. Свет очей моих ясных, птичка прелестная, маруха бесподобная! На острие ножа своего блатного клянусь быть с тобой навеки в любви воровской, законной...» Многонько там всякой чепухи было понаписано, а Ваське нравилось, на то он дурак, сопля. Возликовал Васька и тут же побежал относить цедулю. Приходит в женбарак, а там у Птички в ее гнездышке, на нарах то есть, сидит Леня-Красавчик. «Тебе чего?» - спрашивает. «Да ничего... я так...» - Васька струхнул. «Ну и не воняй тут, сопливый!» - Ленчик ему, а краля-птичка хохочет.

Васька опять ко мне: помоги-де ему извести соперника, слова, мол, я такие должен знать, заговорные, за колдуна, прости Господи, меня засчитал - вот дурак! Смех меня разбирает, а как откажешь? - чего недоброго, ножом пырнет. «Ладно, - говорю, - знаю и разные заговоры, только произносить их не могу как человек православный. Я тебе их напишу, а ты сам колдуй втихомолку». Ваське это понравилось, стал он по все дни талдычить мои писульки. Долго талдычил, думал я, надоест ему или поумнеет, а все от дурака мало проку. Подловил он меня за бараком, нож сует. «Не помогают твои заговоры, говори такой, чтоб немедленно подействовал!» Что делать, ведь пырнет по дури! «Чего, - говорю, - ты мне-то ножом грозишь, ты своему сопернику погрози!» - «Как ему погрозишь, у него финка на вершок длиннее. Ну говори». - «Есть, - говорю, - самый последний и самый страшный колдовской заговор. Возьми соль, кинь сзади на своего соперника и прошепчи: "Как исчезает сия соль, так да исчезнет мой соперник". Повтори. Да не "сса в соль", а "сия соль"!»

Пошли обедать. Видит Васька - сидит в столовой Ленчик, жрет баланду, аж за ушами трещит. Ваське бы дураку тихонько подойти и незаметно малую щепотку соли ему на спину кинуть, а он, как есть дурак, схватил всю солонку и на того сыпанул. Ленчик вскочил, как свистнет Ваське по уху! А тут за соседний стол бригада усаживалась, только они свои миски расставили - Васька на их стол и полетел с катушек - стол свалил, баланду разлил, всю бригаду накормил. Бригадные - за Ваську! Вырвался он от них - харю ему набок своротили, и за мной, да тут доходяга подвернулся. Доходягу в лазарет, Ваську в карцер. Вот к чему мои шуточки-то привели... Может, он помирает, тот доходяга, а грех на мне лег, и не замолить его ничем... Узнал бы кто, ребята, право, что с доходягой-то, а то не по себе мне и на рассказ не потянет...

Вот ведь оно как, даже в шутку нельзя с колдовством соприкасаться. Все мы с вами в колдовство не верим, кроме таких дураков, как Васька, а всегда так бывает - чуть коснулся черных сил, дела выходят нехорошие. По себе знаю, не по Васькиной глупости только, сам за черноту сел. А случаются вещи и вовсе удивительные. Прибыли к нам с последним этапом мужички-бородачи не более не менее как за колдовство! Как так - никто не поверит, чтоб в нашем распрекрасном веке при науке и просвещении, да и статьи такой в УК вроде бы нет. А ведь случилось! Послушайте, как было.

В глухой глуши, в дебрях отдаленных, на неведомой речке стоит такая же неведомая деревенька, живут в ней люди смирные и добрые, да и отчего им озлиться? - от начальства они далеко, одна дорога к ним - река, никто их не обижает, благо край медвежий, а медведь, он не как человек, совесть имеет. Пришлых людей у них не бывает, все свои, у них и замков нет, не от кого запираться, а чужому все одно брать нечего - невылазная бедность: что на каменистом поле уродится да в лесу напромышляют, тем и живы.

Но показалось кому-то, кого называть не стану, что шибко хорошо те мужики живут: во-первых, у каждого мужика своя изба, а у пролетария одна конура, во-вторых, у мужика - худоба, а у пролетария одна пердячья сила. Значит что? - надо всех уравнять. И постановили: мужиков согнать в колхоз и раскулачить как класс. В иных местах, где потеплее, это просто делалось: закрывали в селе церковь, попа отправляли на Соловки, а городские ходили по домам и всех записывали в колхоз. У кого была лошаденка, ту уводили, коровенку вторую тоже со двора сводили, а кто отказывался добром отдать, того заносили в кулаки и с бабами-ребятенками по этапу, куда Макар телят не гонял. Стоном стон стоит по Руси великой: такого и от татар-крымцев не знали, да те злыдни чужие были, а эти своих же кормильцев - подыхать под елкой!

А с теми медвежатниками-горюнами, что по глухим местам расселились, прямо не знали, что делать, как с ними получше расправиться. Церкву у них закрывать не приходится, потому все они старообрядцы-беспоповцы, без церкви и попов живут. Ссылать их вроде бы дальше некуда. Отнять у них тоже нечего, всего-то в деревне с пяток коняшек на двадцать дворов, а медведей бить да рыбу ловить не закажешь. Да и ехать к ним за сто верст болотами, а дорогу ту баба клюкой мерила и клюку потеряла, никому из уполномоченных неохота. Но и оставить их без ясного света новой жизни в прежней благодатной темноте никак нельзя. В секретной инструкции у особоуполномоченного ясно сказано: выявить такой-то процент кулаков и злостных подкулачников, а также в корне пресекать всякую религиозную пропаганду. А очень плохо получалось с выполнением этого процента: такая беднота кругом, что все одно им, что с колхозом, что без, и народ на редкость смирный - в медведя стрельнуть не побоится, а на своего разорителя руки не подымет, и религиозной пропаганды никто не ведет, потому как все крепко верующие.