Елена Габова - Большая девчонка

В следующий момент я увидела, как два молодых, высоких, весьма недурных собой человека из середины десятого ряда расходились в разные стороны. В руках Левы уже не было роз. Бросил их на кресло.

Грянул оркестр. Под бравурную музыку Россини раздвинулся занавес.

Все первое действие я тупо просидела, ничего не слыша не видя и перед собой. Я была слепа и почти глуха. Музыка доносилась слабо, издалека, откуда-то из Китая. Плакать не хотелось, внутри было сухо. Все мечты засыпало песком, и я вдруг осознала, что сегодня в моей жизни кончилось что-то очень хорошее, светлое. Кончилось по моей же вине. Как будто в ярко освещенной комнате сильно, до полутьмы, притушили свет.

После антракта в зрительный зал я не вернулась. Зачем? Все равно Бомарше и Россини не поднимут мне настроение, хотя они очень постарались в свое время. Домой – на трамвае, на лифте. Мимо квартиры Капитоновых на цыпочках. Вдруг да Лева услышит шаги, откроет дверь, а тут – я с рожей предательницы. И он на меня посмотрит, эдак сощурившись, ничего не скажет и просто закроет дверь. Закроет для меня навсегда. Потому что перед предателями двери всегда закрывают.

Прокравшись в свою комнату, включила Цоя на всю громкость и опять же тупо, как в театре, сидела, глядя перед собой пустыми глазами.

Мать заглянула с криком:

– Выключи!

Я не ответила, даже не подняла головы. Пошла она…

Мать подскочила к музыкальному центру и выдернула шнур из розетки.

Когда твоя деву…

Цой замолчал.

Я тупо ждала звонка. Нет, не Захара. Ждала, что, может, Лева позвонит с упреком, может, спросит, как тогда в классе: «В чем дело?» И мы разрулим ситуацию.

Увы…

На следующий день место рядом со мной за партой зияло пустотой. От него веяло ледяной пропастью. Я, конечно, переживала, предчувствие было дурное. Но все же надеялась, что Лева просто опоздает, как уже было разок. Утром я опять не постучала к нему – после вчерашнего это было бы наглостью. В школу добиралась одна. Опоздает, войдет в класс, взглянет на меня, как ошпарит… Пусть хоть как взглянет, я перенесу. Пусть он даже меня помутузит. Подумав об этом, я усмехнулась. Такой человек, как Левка Капитонов, мутузит девчонку? Легче было бы представить, как из моей школьной сумки выползает динозавр, напевая песенку Цоя, или даже что весь мир переворачивается вверх тормашками. Капитонов даже пальчиком не тронет девчонку, это как дважды два ясно. Но пусть бы он со мной хоть что делал, презрением уничтожал, взглядом. Лишь бы по прошествии недели, месяца все оставалось как раньше. Когда-нибудь он ведь сможет меня простить? А?

Прозвенел звонок, кончилась алгебра. Я вышла из класса, удивляясь тому, что Капитонов все-таки не явился. Ясное дело, вчера он сильно расстроился. Расстроился? Мягко сказано. Он на меня разозлился! И это мягко. Он на меня разъярился! Но ведь не заболел же из-за одной дуры. Двери соседнего, 10-го «Б» были закрыты, параллельный класс еще не отпустили с урока. И вот дверь распахнулась, на перемену стали выходить парни и девчонки. Пашка Винталев, Алка Китаева… И вдруг… вдруг…

Что это? Что?!

Из дверей 10-го «Б», болтая о чем-то с Аней Водонаевой, вышел… Лев Капитонов.

Я не верила глазам.

Встретившись со мной взглядом, Лева вежливо поздоровался кивком головы и продолжал разговаривать с Аней.

Впечатление было грандиозным. Я стояла как вкопанная и словно оплеванная со всех сторон. Водонаева глянула на меня, и в ее взгляде я узнала свой взгляд, когда я проходила мимо девчонок вместе с Левкой в первые дни сентября. Взгляд, полный превосходства и презрения.

Тут же все узнали, что Левка перешел в параллельный десятый. Разве такое событие скроешь?

Никто из девчонок не посочувствовал мне. Понятно – я же к ним с пренебрежением относилась. «Относись к другим так, как хочешь, чтобы они к тебе относились». Это из Библии, это все знают. И я знала, давно знала, только почему-то не следовала этому правилу. Я заслужила от одноклассниц лишь злорадство. Некоторые ухмылялись прямо в лицо. Только одна – есть у нас такая сердобольная Аля Королькова, с брекетами на зубах, – обняла меня на перемене, тихонько подойдя сзади, и спросила:

– Ветка, что случилось? Ты его прогнала? Или чем-то сильно-сильно обидела? Почему он от нас ушел?

– Отвянь, – я сбросила с плеч ее руку.

А Лариса Григорьевна на литературе сказала с сожалением и упреком, в упор глядя на Тимку Певченко:

– Тимофей. Это, наверное, из-за тебя Лев Капитонов перешел в параллельный класс?

– А чего я? Я-то при чем, Лариса Григорьевна? Это вы Покровскую спрашивайте. Это она его довела.

Он прав.

– Очень зря, – укоряющий взгляд классной перелетел на меня. – Такой серьезный человек. Правда, Виолетта?

Я пожала плечами.

Серьезный человек! Смешная характеристика. Как будто она о чем-то говорит.

Захар пересел ко мне. Не спросил – можно, нельзя. Сел молча, как только прозвенел звонок на второй урок. А потом, глядя на учительницу, выставил передо мной спортивный кулак. Под партой его просунул, чтобы другие не видели.

– Покровская, я тебя убью за вчерашнее, – зверски прошептал он.

– Прости, – шепотом ответила я.

Понятное дело, за театр и Лева готов был меня убить.

Он почти сделал это.

Захар мне театр простил. Лева не простит никогда. У меня даже нет возможности перед ним извиниться.

Была ли я рада, что Захар пересел ко мне? Что за вопрос! Я была счастлива! Но к счастью примешивалась горечь. Говорят: ложка дегтя в бочке меда. Вот у меня так же было. Мой мед ужасно горчил.

Когда в школе или дома на лестничной площадке я встречала Леву и он вежливо здоровался со мной, у меня горестно сжималось сердце. Он никогда не разговаривал, просто вежливо здоровался, понимаете, да? Один раз в школе при встрече с ним у меня из рук выпал учебник. Он поднял его и с вежливейшей улыбкой подал мне. Я ненавижу эту его сладкую вежливую улыбку.

Вот и все его внимание теперь, понимаете, да? И я больше никогда не услышу обращенное ко мне: «Рябинка!»

И когда в музыкальном классе он играл на фоно после уроков, я, как собака, стояла за дверью и слушала чудные звуки.

Вот так однажды и застукал меня Захар.

– Эй, Вета! Ты че тут?

Я прижала палец к губам. Прошептала:

– Тише. Слушаю. Музыка.

– А-а… А кто это там бряцает?

Захар взялся за ручку, чтобы открыть дверь, но я прижала ее своим телом.

– Не надо мешать.

– Я тихонько посмотрю.

Он отодвинул меня от дверей и заглянул. Увидев Леву, тут же захлопнул ее. На лице его появилось надменное выражение. Даже не знала, что у него может быть такое лицо. Как у верблюда. Да, того самого, знакомого нашего.

– Ты, Покровская, музыку любишь или его? – посмотрел на меня свысока.

– Тебя, – ответила я. И тут мое сердце сжалось.

– Че? Че ты сказала?

– Тебя, – повторила я. А внутри опять заскреблось: «Да что ты?»

– Че ты сказала, Покровская?

– Ты слышал.

– А мне че делать?

– Не знаю.

Захар взял мою руку и поднес к лицу. Моей рукой он протер свои сухие щеки, лоб. Подержал ладонь около губ. Подышал в нее, как дышат на руки во время мороза.

Я отняла руку.

– Захар…

– Ну, я Захар, – прошептал он, – а че дальше?

– Мне домой нужно.

– Да мне тоже. Я ведь тебя не держу, – сказал он и снова взял меня за руку. Крепко сжал.

– Тогда пойдем?

– Пойдем.

Мы оделись, вместе вышли на крыльцо. Он двери открыл и подождал, пока я выйду. Потрясающе! Умеет, оказывается, вежливым быть! Мог бы и одеться помочь в таком случае.

Мы живем в разных концах света, я уже говорила. Разошлись. Вот что было странно: я хотела, чтобы мы разошлись. И как можно быстрее!

Оглянулась.

И он оглянулся. И помахал мне рукой в черной перчатке. При этом улыбался, как ненормальный.

Я заскрипела по снегу сапожками на каблучках. Скрип был неуверенный. Скрип – остановка. Скрип-скрип – опять остановка. Что-то мешало мне жить и направлять свои стопы домой. Какая-то мысль не давала покоя.

И тут я остановилась как вкопанная. Снег перестал скрипеть. До меня, наконец, дошло.

Я сказала ему: «ТЕБЯ».

Я призналась ему в любви. Да, да! Несомненно! Вот почему он улыбался.

Но ведь это неправда! Ведь после того, как я сказала «ТЕБЯ», мое сердце, сжавшись, ответило: «НЕТ! Это уже не так!»

Это стало неправдой несколько дней назад.

Или… все-таки правда?

Я повернулась и бросилась бежать обратно в школу.

Влетела на третий школьный этаж, к тем же дверям, за которыми бушевал Шопен – я уже знала, что это Шопен.

Я опустилась на пол, опершись спиной на дверь музыкального кабинета. Рядом бросила рюкзачок. Сидела, подобрав под себя колени. А потом положила рюкзак на колени, уткнувшись в него, заревела. Шопен пробирался в меня и звенел там, струящийся, юный, летучий. Я плакала от неправды. Я все-таки обманула Захара. Хотя… нет, я не понимала ни-че-го. Знала только одно: неделю назад, перед театром, признание «люблю тебя» по отношению к Захару было бы чистейшей правдой. Всего неделю назад! Но сейчас, когда Лева ушел в другой класс, и виной этому была я, все оказалось совсем не так.