Елена Габова - Большая девчонка

– Все-таки как хорошо, когда женщина в юбке.

Обо мне, о ком же еще. Да, я женщина. Выкинуть, что ли, джинсы в окошко?

Я прогуливалась мимо 10-го «Б» и, понятное дело, кого мне до жути хотелось встретить. Пусть Лева посмотрит, что я могу быть другой. Могу быть девушкой, женщиной. Может, тогда он изменит свое отношение и простит меня все-таки? Перекинулась двумя словами с Водонаевой – речь шла о моем прикиде, конечно. Она тоже посоветовала джинсы отправить на свалку.

Говорила я с Аней, а сама все поглядывала в проем открытой двери соседнего класса – ну где там Левка-то, где? Для кого я сюрприз приготовила, где Капитонов?

– Ты Капитонова высматриваешь? – догадалась Аня. – Его нет.

– А где же он?

– Не знаю. А тебе что, без него скучно?

– Не знаю. Кажется… – я вздохнула и взглянула на Аню почти виновато.

– А Захар? Ты больше не любишь Захара? – Аня оттащила меня к подоконнику, поставила перед собой и посмотрела на меня с ужасом, как на преступницу.

– Ань, я не знаю, – я отвела взгляд. – Может быть, нет?

Как будто она могла ответить!

– Шутишь?

– Не могу в себе разобраться.

– Ну ты и штучка, Покровская! – Аня покрутила головой. – Зайди после школы к Капитонову, спроси, в чем дело, вы же соседи. И мне сообщи в «Контакте». Мне тоже интересно, почему отличники прогуливают. Слушай, может, он в десятый «В» перешел? – Аня рассмеялась.

– Не могу зайти. Я стесняюсь его, Аня.

Анька расхохоталась:

– В тебе стеснения, Ветка, как во мне – африканской крови.

Вот напрасно она так думает. Только, может, это не стеснение, а что-то другое?

Левы нет в школе.

Значит, и музыки не будет, ясное дело, но после уроков я все-таки подергала дверь музыкального кабинета. Вдруг он прячется от меня здесь?

Заперто.

И его сердце заперто.

Но музыку слушать буду! Сидеть под дверью буду! Кто запретит?

Стоп! А может, он заболел? Вот я тупая: вчера в лифте он кутался в шарф. И кашлянул два раза.

Эта мысль меня неожиданно успокоила. Я ухватилась за нее как за соломинку. Простуда – это не страшно. Пройдет дня три-четыре, и я его снова увижу. Переживу как-нибудь. Ох, как же это долго – четыре дня. К нему домой зайти, справиться о здоровье? Нет, не пойду. Я с Захаром унижалась, с Левой – не буду.

Пролетело не три, не четыре дня. Неделя. Левы по-прежнему не было в школе.

С Захаром мы теперь запросто ходили в буфет. Пили чай с булками. Сидели за одной партой. Ему понравилось со мной сидеть. Я снабжала его запасной ручкой, потому что он свою то забывал, то она у него не писала; учебниками – ему было лень их таскать; мелкой денежкой – на булки и пирожки. На уроках наши локти соприкасались. Мы иногда толкались локтями. Иногда своей лапой в зимней кроссовке он наступал мне на ногу. Как будто невзначай. То есть он со мной не сильно, но заигрывал. К моему ужасу, мой локоть оставался глухим. И нога просто выползала из-под его кроссовки. Ничто меня больше не жгло. Электричество между нами не пробегало. Мы стали просто друзьями.

Но что случилось? Почему он перестал меня волновать? Ведь он же прежний – его лицо с темными глазами и челкой, спадающей на лоб, – такое же смазливое, нежное, без всяких юношеских прыщей. Такие же спутанные длинные ресничища, как черные пушистые снежинки. Все прежнее! Я даже могу подергать его за ресницы, как тогда, в детском саду, скорее всего, он мне разрешит это проделать. Но… никакого желания!

Что же такое любовь? Что-то недостижимое? Вот я достигла своей цели, и Захар, который раньше не особо-то глядел на меня, сидит со мной, таскает мой рюкзак из кабинета в кабинет, открывает передо мной двери, а я… стала глуха. Мне неинтересно с ним, я скучаю, теперь меня влечет музыка и… и… другой человек. Что ж, у меня появилась иная цель? Капитонов? Но разве это правильно, разве честно? Или – произошла перезагрузка сердца, чего я так хотела в начале учебного года? Меня кто-то услышал там, наверху? Перезагрузил?

Сейчас у меня полное затмение сердца[5].

Капитонова нет в школе, и мне плохо. Тоскливо. Одиноко.

– Ветка, ты задачку по геометрии решила? – спрашивает Захар. – Скатать дай, че ли!

Я скучно подаю ему тетрадь.

Вот что самое интересное. Мы живем с Левой на одной лестничной площадке. И что мне стоит выйти, стукнуть в двери, а Лева возникнет на пороге. Даже больной, с перевязанным шарфом горлом, он выйдет. Спрашивай его тогда о чем угодно. Он ответит! Пусть даже официально, но на поставленные вопросы ответит – он ведь вежливый и воспитанный молодой человек. Но откуда-то на палочке прискакала гордость. Талдычет: не смей! Нельзя! Ты девушка, он парень, не ходи к нему, слышишь? А позвонить? И этого дама с задранным носом не разрешает. Позволила мне лишь эсэмэску кинуть. И то раздумывала два часа.

Поправляйся!

«Поправляйся» – беспроигрышный вариант. Если бы я ошибалась, он бы ответил: «Я здоров». Если болен: «Хорошо». Или что-то похожее.

Но ответом было молчание. Это молчание звучало громче всего. Это была катастрофа. Он не ответил, и нет мне теперь навеки покоя. А гордость моя так и пышет негодованием.

Мне теперь ничего не остается делать, как стучать в двери. Чтобы он что-то да все же сказал. Иначе я просто умру от стыда.

Засунув гордость в карман, я решительно вышла на лестничную площадку. Позвонила в семьдесят седьмую квартиру. Я просто узнаю из первых уст, в чем дело. И все. Гордость, заткнись в кармане!

За дверью тишина. Дома Левы нет. Звоню через час. Тишина. Я вся извелась, пока раз пять бегала через площадку трезвонить в соседские двери.

Может быть, теперь он перешел вообще в другую школу?

В седьмом часу вечера мне открыла Левина мама. Она только что вернулась с работы. Один ее сапожок был снят с ноги, а на другом расстегнута молния.

– Здравствуйте, тетя Вика. А можно Леву?

– А его нет, Виолетта.

– А где он?

– Он теперь допоздна задерживается, курс нагоняет.

– Что-что нагоняет? Где?

– Ты что, не знаешь? Он тебе не сказал? Он в музыкальный колледж перевелся. Долго этого добивался.

– В колледж? – мне опять дали под дых. – Он перешел в колледж?

– Да, в музыкальный. Что-то ему передать?

– Нет, не надо, спасибо. До свиданья.

– До свиданья, Виолетта. Заходи.

Тетя Вика, Левина мама, тихонько закрыла дверь за моей спиной.

Я вся потухла, уже потухшая. Притихла, уже притихшая.

– А Светлана Евгеньевна? – спросила я, перед тем как войти в нашу квартиру.

Некого было спрашивать.

– Это я так. Извините, – сказала я никому.

Она тоже работает в колледже. Мне ведь уже доложили.

Ничего я не понимаю.

Скоро Новый год. Вырастает снег. Растет и растет. На земле, на деревьях. И земля и деревья толстеют не по дням, по часам. Стало светло и чисто. А деревья обрадовались! Принарядились в белые меха с бриллиантами. Согрелись, ветви уже не дрожат. Застыли в тепле, разомлели. Дуб за моим окном один чернел и от стужи тряс ветками. Как старик-богатырь хорохорился: мне не холодно и бриллианты мне ни к чему. И отгонял от себя снежинок. Прочь. Не нужны.

Я брожу под окнами музыкального колледжа. Он тонет в звуках. Просто музыкальный какой-то улей.

Фортепьяно, скрипка, труба, флейта, поющие голоса. Я возвращаюсь к «фортепьянному» окну. Оно на третьем этаже, рядом с водосточной трубой. Может, это Лева играет? Что за музыка такая чудесно-прекрасная, такая искристая, созвучная скрипящему снегу – не знаю.

Двери колледжа распахнулись. Крыльцо светлое – фонарь нацелен прямо на него. В конусе голубого прохладного света порхают снежинки. Казалось, что все они, летящие с неба, стараются попасть в него, чтобы показать весь свой модельный ряд.

Из дверей показались двое. Парень придержал дверь и пропустил вперед девушку.

Он. Тот, кого я ждала. Он не один.

Они. Я их так боялась увидеть вдвоем.

Лева + Светлана Евгеньевна.

Льщу себе надеждой, что между ними ничего не может быть. Леве пятнадцать, как и мне. А она после консерватории, девушка-старушка. Что я волнуюсь?

Ничего. Не. Понимаю. Главное, себя не понимаю.

Полное затмение сердца, понимаете, да?

Sky – небо (англ.).

Аркадий Вятча́нин (род. 1984) – российский пловец, выступающий в плавании на спине, многократный чемпион Европы, многократный призер чемпионатов мира.

Стихи Алисы Инеевой.

Фильм «Ноттинг Хилл».

Название песни «Total Eslipse of the heart».