Владимир Козлов - Рассказы

— Приходи знаешь когда — в воскресенье, часов в семь вечера. Пока.

— Пока.

Поцелуй. Дверь захлопывается.

Май, все цветет. Он приходит ко мне почти каждый день, и мы пьем вино и трахаемся и иногда курим траву — я беру ее у Ленкиного бойфренда. Я, конечно, сошла с ума, но мне уже все равно. Практика, кстати, кончается — осталось отработать в школе три дня. И все, больше меня там никогда не будет.

Надоела уже она. На хуя вяжется — ты мой, ты мне нужен? На уроках пялится, как дурная. Она что, хочет, чтобы все узнали? Ей же хуже, это ей наваляют пиздюлей, а мне ничего не будет. Я, если что, расскажу все как есть: она сама меня к себе позвала и коньяком поила и все прочее. А вообще — все надоело, ебаться тоже надоело. «А у тебя попа красивая, а прогладь мне спинку». На хуй, на хуй, на хуй! Пошла она в жопу, надо скорей от нее отвязаться. Ладно, скоро ведь сама уйдет, практика кончится — и все, гуляй Вася.

— Знакомьтесь: это Андрей, мой парень, он только что из Парижа, даже еще говорит с французским акцентом, да? А это — Игорь, мой ученик, вернее, уже бывший, но, можно сказать, не только ученик, но и друг. Я знаю, Андрей привез из Франции вкусного вина, так что, мы можем пойти сейчас куда-нибудь на природу. Да, ребята?..

Стою на балконе. Двор почти не виден из-за зелени деревьев. У подъезда тормозит «форд», почти новый — лет пять максимум. Выходит Юля с пятого этажа — в коротком черном платье, с маленькой черной сумкой. Она кивает водителю, заходит в подъезд.

Я резко дергаю ручку, первая балконная дверь ударяется о вторую, дребезжит стекло. Я кричу:

— Мама, я выброшу мусор?

Мама отвечает из кухни:

— Поздно уже, двенадцатый час. Всякая шваль по улицам ходит…

— Никто там не ходит.

— Ну, как хочешь…

Щелкаю выключателем, открываю дверь в туалет, хватаю синее ведро с черной крышкой. Сую ноги в старые кеды, выскакиваю из квартиры.

Юля стоит на площадке между вторым и третьим этажом, у почтовых ящиков, курит. Я говорю:

— Привет.

— Привет.

— Сигареты есть?

— А не задрал ты уже меня, а?

— Я тебя не драл.

Она отводит ногу и бьет меня по колену. Больно. Я сжимаю зубы, морщусь, но не ору.

— Ты что — вообще?

— Что вообще?

— Ну на фига так делать?

— А на фига так говорить? Все твоей маме расскажу — и что куришь…

— А я — твоей расскажу.

— Рассказывай. Что ты ей расскажешь?

— То и расскажу. Что куришь, что это самое…

— Что «это самое»?

— Сама знаешь.

— Ничего я не знаю, ясно? Я — взрослый человек, мне в мае было восемнадцать, понятно? А ты еще пацан.

Я в шутку замахиваюсь на Юлю, она отступает.

Я спрашиваю:

— Оставишь добить?

— Держи.

Она передает мне сигарету. Фильтр — в темно-красной помаде. Я осторожно обрываю с него бумажку.

— Что, боишься заразиться? — Юля улыбается. — Не бойся, у меня триппера нет.

— Ничего я не боюсь, просто неприятно.

— Что неприятно?

— Помада.

— А-а. Ну ладно, я пошла. Пока.

— Пока.

Захожу в квартиру, захлопываю дверь. Мама кричит из кухни:

— Где ты так долго ходишь?

— Юльку встретил, поговорили.

— Что у вас с ней за общие интересы? Тебе четырнадцать, ей — восемнадцать. Шляется где-то допоздна, потом ее на машинах привозят…

— Не на машинах, а на машине — всегда на одной.

— А какая разница?

Я ставлю ведро в туалет, выхожу на балкон. Уже совсем стемнело. Смотрю на окна Юлиной квартиры — все светятся. Они живут в двухкомнатной квартире, почти такой, как у нас, вшестером — Юля, ее брат — в шестом классе, родоки и дед с бабкой. Приехали семь лет назад из Эстонии, ее папаша и дед были военными, а потом их оттуда поперли. Когда они только приехали, Юля ходила с длинной черной косой. Это сейчас она постриглась и сделала мелирование.

Стоим с Юлей в подъезде. Сигарет нет. Она говорит:

— Смотри, какое загаженное стекло. Ничего через него не видно.

— Типа их кто-то моет…

— Ну я не знаю… Должны мыть — уборщицы какие-нибудь.

— Какие уборщицы? Ты видела хоть раз, чтобы подъезд убирали?

— Не-а.

— Ну вот. Взяла бы и вымыла, если не нравится, что грязное.

— Вообще, мне все равно. А если бы и ты вымыл — сидишь днями дома на каникулах. Все б тебе спасибо сказали…

Я вынимаю из кармана ключ, ковыряю зеленую стену. На ней до ремонта была надпись «Семь лет прошло, немалый срок — вставай за хеви-метал рок. Мой друг, кончай вола доить, нам без металла не прожить». Это написали друзья Дэника из сороковой квартиры. Он уже год, как в армии.

— Что ты делаешь? — говорит Юля. — На фига стену портить? Только ремонт сделали.

— У тебя не спросил.

— А мог бы и спросить — у старшего товарища, — она смеется.

Я смотрю на полоску ее загорелого живота между юбкой и кофтой. В пупке — серебряная сережка.

— От тебя воняет, ты ебалась.

— Ты что — дурной?

— Говорю — воняет.

— Не, ты что — на самом деле дурачок?

— Ты пила и ебалась, ты пьяная и оттраханная дура, ясно, кто ты?

— А ты кто? На себя посмотри. Ты еще молодо выглядишь, мальчик, ясно?

— Неясно.

— Ну, неясно, так неясно. Меня это не волнует.

Юля начинает подниматься по лестнице. Я смотрю на ее ноги.

Захожу в троллейбус. Сзади кто-то трогает меня за плечо. Поворачиваюсь. Юля.

— Привет. Откуда ты?

— Так. Гулял.

— И я тоже гуляла. — Она смотрит на кабину водителя. — Надо билетики купить.

— Забей. Уже десять часов — никаких контролеров давно нет.

— Ну, смотри. Не дай бог контролер — будешь платить за меня штраф, хорошо?

— Хорошо.

— Давай сядем — вон два места.

— Давай.

Садимся на высокое сиденье над колесом. Людей немного. Троллейбус катится мимо забора хлебозавода.

— А почему ты сегодня на троллейбусе? Всегда на машине…

Она не отвечает.

— А как его зовут?

— Кого?

— Ну, твоего парня.

— А какая разница?

— Никакой. Так просто — интересно.

— Ну, Петя его зовут.

— Петя? — Я улыбаюсь. — Имя такое пидарастическое.

— У тебя, можно подумать, красивое. Вова — жизнь моя херова.

Я отворачиваюсь. Впереди, через проход, лицом к нам сидят две девчонки. Одну я знаю — она в нашей школе, на класс старше меня. Волосы разобраны в четыре тонкие косички, накрашена, как обезьяна, облегающие короткие шорты, ноги белые, в комариных укусах, вертит в руках зонтик — не знает, куда деть. Вторую я не знаю. Она в белой блузке с разрезом спереди — виден черный лифчик — и короткой юбке. Сидит, широко расставив ноги. Если б сидел напротив, мог бы заглянуть ей между ног.

Юля шепчет:

— Без мазы. По ним сразу видно, что малолетки. Даже если не ты, а взрослый чувак подойдет знакомиться — убегут. — Она смеется.

Девчонки смотрят на нее, фыркают.

Выходим из троллейбуса. Я говорю:

— Пошли, если хочешь, ко мне — пива попьем.

— А тебе уже можно пиво? На киосках везде написано — «с восемнадцати лет».

— Ты купишь — я деньги дам.

— Не надо деньги, у меня есть.

— Тогда купим — и пошли.

— А мама?

— Ее нет. В больнице.

— Что с ней такое?

— Гипертония. Она каждый год ложится на три недели.

Сидим на креслах, между креслами — журнальный столик. Телевизор работает без звука. Я кладу сигарету на тарелку, беру пластиковую бутылку. Разливаю остаток пива себе и Юле, швыряю бутылку под стол.

Беру стакан, делаю большой глоток. Юля смотрит в окно — там ничего не видно, одни листья и ветки.

Она говорит:

— Уже август, скоро лето кончится, да?

Я киваю, отпиваю еще пива. Юля тушит бычок о тарелку, берет свой стакан.

Я встаю, подхожу к ее креслу, сажусь рядом на пол. Она — в белых штанах из «мятой» ткани, и ноги кажутся толстыми, а когда в мини-юбке — наоборот. Я кладу руку ей на коленку.

Юля ставит стакан на стол, наклоняется мне к уху, шепчет:

— Того, что ты хочешь, не будет. Ни-ко-гда. Ты понял?

Она улыбается. Помада на верхней губе чуть-чуть размазана. Я резко встаю, заношу кулак, бью.

Мимо. Кулак ударяется в спинку кресла, пружинит, я падаю на Юлю, утыкаюсь головой в грудь.

Юля говорит:

— Ладно, хватит, успокойся. Все нормально.

Без десяти двенадцать ночи. Я покупаю в гастрономе возле памятника неизвестному дядьке бутылку пива и сажусь на свободную скамейку. Дед-бутылочник подбегает с открывалкой. Другой дед злобно смотрит на него: не успел.

Рядом на скамейках сидят компании тинейджеров, громко орут и хохочут. Я не спеша пью пиво. Домой идти неохота.