Харуки Мураками - Токийские легенды (Tokyo kitanshu)

После долгих сомнений с трубкой в руках настройщик все же набрал номер полностью. После дюжины долгих гудков отчаялся было — и при этом у него как-то отлегло от сердца — и уже собирался положить трубку, но тут сестра ответила. Таким родным голосом. Сообразив, что это он, замолчала — и на том конце провода повисла пауза.

— Что произошло? Зачем позвонил? — безразлично спросила она.

— Не знаю, — честно признался настройщик. — Просто мне показалось, что надо. Как-то мне за тебя тревожно.

Опять тишина. Долгая. «Видимо, она по-прежнему на меня сердится», — подумал он.

— В принципе, никаких дел у меня нет. Хорошо, если ты жива-здорова.

— Подожди, — вымолвила она. По ее голосу он понял: сестра беззвучно плакала с трубкой в руках. — Извини, ты бы не мог немного подождать?

Опять повисла тишина. Все это время он прижимал трубку к уху. Но там не было слышно ничего. Ни единого признака жизни. Затем сестра сказала:

— У тебя сейчас есть время?

— Есть. Сегодня выходной.

— Ничего, если я к тебе приеду?

— Приезжай. Встречу на станции.

Через час он подобрал сестру на станции и отвез к себе. После десяти лет разлуки ни он, ни она не могли не увидеть, что оба постарели. Годы брали свое. И внешний облик, как в зеркале, отражал эти перемены. Сестра оставалась стройна, стильна и выглядела лет на пять моложе своего возраста. Но во впалости щек угадывалась уже не такая строгость, как прежде. Пронзительные черные глаза слегка потускнели. Настройщик тоже держался моложе своих лет, но и при первом взгляде было видно, как отступают края его шевелюры. В машине брат и сестра от неловкости обменивались банальными фразами: как работа, здоровы ли дети. Вести об общих знакомых, родителях. Когда вошли в квартиру, настройщик поставил чайник на кухне.

— До сих пор играешь? — спросила она, увидев инструмент в гостиной.

— Как хобби. И только легкие мелодии. Если посложнее, пальцы уже не бегают.

Она открыла крышку фортепиано и опустила пальцы на стертые клавиши.

— Думала, ты со временем станешь великим пианистом.

— Музыкальный мир — могила вундеркиндов, — сказал он, засыпая зерна в кофемолку. — Разумеется, мне было очень жаль. Даже не мечтать стать пианистом. Само собой, расстроился. Казалось, все накопленное пошло прахом. Даже захотелось как-то раствориться в чем-нибудь. Но, если задуматься, слух у меня чутче пальцев. Исполнителей лучше меня — хоть отбавляй, а вот такой острый слух еще надо поискать. Я это понял почти сразу, как поступил в консерваторию. Вот и подумал: чем становиться второсортным пианистом, мне же будет лучше стать первоклассным настройщиком.

Он достал из холодильника сливки для кофе, перелил их в фарфоровый кувшинчик.

— И странное дело. Решив стать настройщиком, я, наоборот, стал с удовольствием играть на пианино. Ведь с детских лет я изо всех сил учился играть. Мне по-своему было интересно прибавлять в мастерстве, повторяя упражнения снова и снова. Но при этом я не помню, чтобы хоть раз играл на пианино с удовольствием. Я лишь садился за клавиши, чтобы одолеть сложный пассаж. Чтоб играть без ошибок, в пальцах не путаться, восхищать людей. Но вот расставшись с мыслью о карьере пианиста, я наконец постиг радость исполнения музыки. Оказывается, музыка — прекрасна. Казалось, у меня гора с плеч свалилась. Но пока я нес эту ношу, никак ее не ощущал.

— Ты ни разу не говорил мне об этом.

— Разве?

Сестра молча покачала головой. «Может, и так, — подумал он. — Может, действительно не говорил. По крайней мере так».

— То же самое было, когда я обнаружил, что гей, — продолжал он. — Я сразу разрешил несколько внутренних сомнений, которые никак не мог уравновесить. «Вот оно как!.. Так вот по какой причине!..» И мне стало намного легче. Будто вдруг растаял туман и проступил пейзаж. После того как я расстался с мечтой стать пианистом и признался в собственной гомосексуальности, окружающие, пожалуй, во мне разочаровались. Однако я хочу, чтобы они поняли: сделав это, я наконец-то смог вернуться к собственному «я». К естественной форме себя.

Он поставил перед сестрой кофейную чашку. Сам сел рядом на диван с кружкой в руке.

— Пожалуй, мне следовало получше разобраться в тебе, — сказала сестра. — Но перед этим было бы неплохо, если ты бы нам все объяснил. Рассказал как на духу. Что ты думал в то время…

— Да не хотел я никому ничего объяснять, — перебил ее настройщик. — Хотел, чтобы меня поняли безо всяких объяснений. Особенно ты. Моя сестра.

Она молчала. Сказал он:

— В ту пору я нисколько не думал о настроении окружавших меня людей. Мне просто было не до того.

От воспоминаний голос его дрогнул. Хотелось расплакаться, но он сдержался. И продолжил:

— Моя жизнь как-то вдруг перевернулась вверх дном. Я едва цеплялся, чтобы меня не столкнуло с подножки. Очень боялся. Было жутко. Какие тут объяснения? Казалось, я лечу в пропасть. Поэтому я просто хотел, чтобы меня поняли. И крепко обняли. Без каких-либо доводов и объяснений. Но никто…

Сестра закрыла руками лицо. Ее плечи дрогнули, она бесшумно зарыдала. Настройщик нежно опустил руку ей на плечо.

— Прости, — сказала она.

— Ладно, чего уж там, — ответил он. Налил в кофе сливки, размешал и медленно, чтобы успокоиться, стал пить. — Незачем плакать. Я тоже был хорош.

— Послушай, а с чего это ты сегодня позвонил? — Сестра подняла голову и посмотрела ему в лицо.

— Сегодня?

— Десять лет не звонил, а тут именно сегодня…

— Да так… Кое-что произошло, вот и подумал о сестрице. Как она там? Вот бы услышать ее голос. Только и всего.

— То есть ты ни от кого ничего не слышал?

В голосе сестры слышались особенные нотки, и он насторожился.

— Нет, ни от кого и ничего. А что случилось? Сестра помолчала, как бы собираясь с духом. Он терпеливо ждал.

— Дело в том, что я завтра ложусь в больницу.

— В больницу?

— Послезавтра операция. Рак груди. Отрежут правую сторону. Полностью. При этом никто не знает, остановит это развитие опухоли или нет. Непонятно, пока не удалишь.

Настройщик долго не мог вымолвить ни слова. Продолжая обнимать сестру, он бессмысленно разглядывал обстановку гостиной: часы, вазу, календарь, стереосистему, пульт. Вроде бы привычные предметы в привычной комнате, но расстояние между ними почему-то не улавливалось.

— Долго колебалась, сообщать тебе или не стоит, — сказала сестра. — Но мне в конце концов показалось, что лучше не сообщать, вот я и молчала. Очень хотела с тобой увидеться. Думала, обязательно нужно хотя бы раз не спеша поговорить. Тем более есть за что извиниться. Но… не по такой же причине встречаться спустя много лет. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю.

— Раз уж встречаться, то по веселому поводу — и чтоб настроение хорошее. Поэтому в душе я и решила, что не следует тебе сообщать. А тут ты со своим звонком…

Он, ничего не говоря, крепко обнял сестру за талию. Грудью ощутил форму ее груди. Сестра, положив голову ему на плечо, плакала. И еще долго они сидели не шевелясь.

Наконец сестра спросила:

— Ты говорил, что-то произошло и ты подумал обо мне. Если не секрет, что это было?

— Как тебе сказать. Вкратце не объяснишь. Так, мелочи. Наслоение нескольких случайностей. Совпали друг с другом, вот я и…

Он покачал головой. Расстояния толком еще не вернулись к предметам. Пульт и вазу разделяли несколько световых лет.

— Боюсь, не смогу объяснить.

— Ладно, — ответила сестра. — И все-таки хорошо… Честное слово, хорошо…

Он дотронулся до мочки ее правого уха, слегка поскреб родинку пальцем. И, словно посылая бессловесное послание в укромное место, нежно поцеловал ее ухо.

— Сестре сделали операцию, удалили правую грудь. К счастью, опухоль дальше не распространилась, удалось обойтись минимумом химиотерапии. И волосы, к счастью, не выпали. Сейчас она вполне здорова. Каждый день я ходил к ней в больницу. Еще бы, женщине лишиться груди — дело такое… После выписки я стал чаще у нее бывать. Мы крепко подружились с племянником и племянницей — не разлей вода. Я даже стал учить девочку играть на пианино. Мне тоже кажется, что она способная. Муж сестры оказался совсем не так плох, как я считал раньше. Разумеется, не без спеси, быдловат, но работает не покладая рук и, что самое главное, о сестре заботится. Наконец до него дошло, что гомосексуализм — не инфекция и его детям не передастся. Такой маленький, но великий шаг вперед., Сказав это, он засмеялся.

— Когда мы примирились с сестрой, моя жизнь стронулась с места. По сравнению с прошлым теперь я могу жить как-то естественнее… Пожалуй, к этому я и должен был стремиться. В глубине души все эти годы мне хотелось помириться и обняться с сестрой.

— Однако для этого был необходим повод?

— Именно. — Мой знакомый несколько раз кивнул. — Повод был важнее всего прочего. Я тогда еще подумал: а не есть ли случайное совпадение явлением банальным? Иными словами, такое то и дело происходит вокруг нас в повседневной жизни. Только почти ничего не попадается на глаза, остается незамеченным. Как запущенный средь бела дня салют. Слышен только слабый хлопок, а смотришь в небо — и ничего не видно. Однако, если мы хотим чего-то очень сильно, оно непременно всплывет у нас в поле зрения отдельным посланием. И мы отчетливо распознаем его форму и оттенок значения. А увидев раз, удивляемся: «Ого, бывает же такое, вот странно». Хотя ничего странного в этом нет. И казаться нам так не должно. Бред, наверное?