Факундо - Доминго Фаустино Сармьенто

Издание подготовил

В. Б. ЗЕМСКОВ, Н. С. ПОПРЫКИНА

* * *

В конце 1840 года я покидал свою родину, изгнан­ный из милости, измученный, весь в синяках и ссади­нах — следах побоев, которые получил накануне в одной из кровавых вакханалий, устроенных солдатней и бандитами-масоркерос[4]. Проезжая мимо термальных источни­ков Сонды[5], в одной зале под изображением славного герба родины, нарисованного там мною в более радост­ные дни, я написал углем такие слова:

Власти, которым сообщили об этом, направили комис­сию для расшифровки этих иероглифов, содержавших, как утверждалось, бесстыдные оскорбления, ругательст­ва и угрозы. «Гм,—было сказано после ознакомления с переводом,—что же это означает?..»

А означало это просто-напросто то, что я уезжал в Чили, где сияло еще солнце свободы,— оттуда я намере­вался направить свет его лучей по другую сторону Анд. Те, кому известна моя деятельность в Чили, знают, сдержал ли я свое слово.

Страшная тень Факундо[8], я вызываю тебя, чтобы, стряхнув напи­танную кровью пыль, которой покрыт твой прах, ты явился, приоткрыл нам потаенную жизнь благородного народа и прояснил те глубокие по­трясения, что терзают его душу. Ты владеешь тайной: так открой ее нам! Даже через десять лет после твоей трагической гибели и горожа­нин, и гаучо[9] аргентинской пампы, отправляясь в путь по Пустыне[10], повторяли: «Нет, он не умер! Он еще жив! Он еще вернется!» И это именно так! Факундо не умер, он живет в народных обычаях, в полити­ке и в аргентинских революциях, в своем наследнике Росасе[11], довер­шающем его облик. В Росасе душа Факундо обрела иную форму, более законченную, более совершенную: то, что в Факундо было лишь ин­стинкт, наметка, намек, превратилось в нем в систему, действие, цель. Варварская, порожденная колониальными порядками крестьянская нату­ра в результате этого превращения стала правилом, обычной политикой, способной предстать перед миром как способ бытия целого народа, воп­лощенный в одном человеке, который жаждет казаться гением, повеле­вающим событиями, людьми, порядком вещей. Факундо, провинциала, мужественного и отважного варвара, заместил Росас, невежественный сын просвещенного Буэнос-Айреса, человек лицемерный, с ледяным серд­цем и расчетливой душой, бесстрастно творящий зло и неторопливо, с хитроумием Макиавелли[12] воздвигающий здание деспотизма. Тиран, не имеющий ныне соперников на всей земле; к чему врагам оспаривать его титул Великого, как славословят его приближенные? Да, Росас велик, велик безусловно, для вящей славы и позора нашей родины, ибо если он сплотил вокруг себя тысячи выродков, которые впряглись в его ка­рету и тащат ее по трупам, то найдутся и тысячи других — благородные души, те, кто за пятнадцать лет кровавой бойни не утратил надежды победить чудовище, предлагающее нам разгадать тайну политического устройства Республики. В конце концов этот день наступит, и Аргентин­ский Сфинкс, наполовину трусливая баба, наполовину кровожадный тигр, будет разрушен до самого основания, и Ла-Платские Фивы[13] займут вы­сокое, подобающее им место среди наций Нового Света.

Однако, чтобы развязать узел, который не смог разрубить меч, нужно тщательно изучить хитросплетение образующих его нитей и поискать в национальной истории, в характере нашей земли, в народных обычаях и традициях, откуда берут они начало[14].

Аргентинская Республика в наши дни — это та часть Испаноамерики, которая привлекает особое внимание европейских стран, не раз оказывавшихся вовлеченными в ее смуты, затянутыми в них, словно в пучи­ну, в которой сталкиваются самые противоположные элементы. Франция едва не уступила этому влечению, но, взявшись за весла и подняв па­руса, пусть и потеряв управление, смогла ценой больших усилий отда­литься и держаться на расстоянии[15]. Самые прозорливые ее политики, бросив поспешный взгляд на мощь Америки, вызывавшей на поединок великую нацию, ничего не сумели понять из того, что видели их глаза. Глядя на волны пылающей, кипящей лавы, с ревом сталкивающиеся в горниле братоубийственной войны, даже самые проницательные гово­рили: «Это безымянный подземный вулкан, из тех, каких множество в Америке. Скоро он потухнет», — и обращали взор в другую сторону, удов­летворенные тем, что нашли такую простую и точную разгадку социаль­ных явлений, которые они рассмотрели лишь отчасти и поверхностно. Южной Америке в целом, и Аргентинской Республике в особенности, недостает своего Токвиля[16], вооруженного, подобно путешественнику-естествоиспытателю, барометрами, октантами и компасами и оснащенного знанием социальных теорий. Токвиля, который проник бы в глубины на­шей политической жизни, словно в обширные, неисследованные и неопи­санные наукой земли, и открыл бы Европе, Франции, столь жадной до узнавания неизвестных сторон в жизни различных групп человечества, новый способ существования, не имеющий ясно обозначенных и изучен­ных примеров в прошлом.

Тогда, наконец, объяснилась бы тайна упорной борьбы, раздирающей на части Республику, тогда можно было бы обнаружить отдельные