Наталья Иртенина - Шапка Мономаха

– Всем так говоришь, отче? – удивленно осведомился тот из пришельцев, у которого лицо было замотано тряпкой.

– Всем.

– А если властитель сам делает зло, как наш князь, и тогда повиноваться? – развязно спросил он же.

– И тогда покоряйтесь. Немилостивый властелин дается Богом за злые и непотребные дела людей, за грехи всей земли. – Подумав, пристально глядя на пришельцев, монах прибавил: – Однако и властитель тот не избегнет суда Божия. Суд будет без милости к тому, кто сам не творит милости.

Двое из просителей придвинулись к чернецу с явной угрозой. Но третий, замотанный, рванул их обеими руками, увлекая за собой. Не оглядываясь, они быстро пошли к монастырским воротам…

Два дня после этого в княжьих хоромах только и разговоров было про то, что никогда еще не видели князя в таких слезах и жестоких томлениях. По всем ближним клетям разносились протяжные и жалостные вздохи Святополка Изяславича, запершего себя в повалуше.

На третий день вновь с раннего утра в монастырские ворота въехал обоз из пяти груженых телег. Во главе его в обитель пешком вступил сам киевский князь. Поклонившись монахам и игумену Иоанну, князь простер руку над обозом:

– Принимайте, отцы, мое покаяние.

– Велик ли грех, князь, в котором каешься таким обильем? – оторопел игумен.

– А разве не помнишь, отче, моей ненависти к тебе и туровского заточения? – слегка смутился Святополк.

– Помню, что благодатным было это заточение для меня, – ответствовал настоятель. – Как жесткою щеткой почистился я твоей немилостью, князь.

– А сколько насилия и препятствий я чинил обители, тоже не помнишь, отче? – стал пытать Святополк.

– Нам это помнить ни к чему, князь.

– Желал бы и я забыть, будто бы ничего не было, – сожалеюще промолвил князь. – А ведь было! Простите, если можете, отцы.

Он повесил обнаженную голову на грудь.

– Бог простит, княже, – с радостью на лицах говорили один за другим иноки.

– Привез вам соль вместо отобранной, – сообщил Святополк. – Творите милость, отцы, раздавайте убогим. А обо мне знайте, что не только сам не сотворю вам больше насилия, но и прочим закажу. Воспылаю любовью к вашей обители и святым отцам Антонию и Феодосию, какой и мой отец пылал.

– Благодарение Богу, князь, – низко, до земли, поклонился игумен Иоанн.

– Позвольте, отцы, также почтить чудотворца Прохора, – попросил Святополк. – Убедился я своими очами, что он воистину угодник Божий, и хочу воздать ему хвалу.

– Хвала ему, князь, будет излишней, – предупредил настоятель, – как и всякому иноку подвизающемуся. А поговорить можешь.

После Святополк Изяславич долго сидел в тесной келье Лебедника. Каял себя, назидался из уст монаха, слушал терпеливо. Наконец признался:

– А ведь это я к тебе приходил два дня назад за солью. Ты, отче, не признав меня, пролил мне целебный елей на сердце, потому как увидел я, что ты утишаешь мятеж, готовый разгореться в Киеве. А затем ты же поразил меня ужасом, ибо я не был готов к таким словам.

– Суд Божий похищает человека, как тать в ночи, – обронил Прохор.

– Не кори меня, отче, что пограбил тебя, – вздохнул князь, – и что серебро у градских силой отбирал. Ведаешь, что брат Владимир понуждает меня воевать с волынским князем. Война много серебра берет. Но теперь даю тебе крепкое слово, что с этого дня никому ради Бога не причиню вреда.

– И купцам, у которых нынче отобрал соль? – отрешенно улыбнулся монах.

От его улыбки князю захотелось провалиться сквозь землю.

– Так ведь крамольники они, отче, – потупясь, забормотал он. – Тебе позавидовали, меня наущали против тебя. По заслугам обрели.

– Не делай так больше, князь, – попросил чернец-смиренник.

– Не буду. – Вскинув голову, Святополк спросил вдохновенно: – Как это у тебя получается, отче?

– Что, князь?

– Да вот это… соль из пепла… сладкий хлеб из лебеды… и про купцов – как узнал?..

– На непаханой земле несеяный хлеб имею милостью Божьей, – ответил Лебедник, – и где не спрашиваю, там ответ получаю. Много ли мне надо? А Господь много дает. Не мне, а другим через меня.

– Отныне стану всюду возвещать о твоих чудесах и знамениях, отче, – возгоревшись духом, сказал князь, – и хвалить Бога, что открыл мне такого светоносного чернеца, как ты. А то ведь и не чаял, что обрящутся в моей земле таковые чудотворцы… Ты вот что, отче, – Святополк озарился новым помыслом, – пообещай, что если я помру раньше тебя, то ты своими руками положишь меня в гроб и будешь молиться обо мне. В этом явишь мне свое прощение и незлобие. А если ты прежде меня отдашь Богу душу, то и я на своих плечах отнесу тебя ко гробу в ваших пещерах. Тем заглажу вину перед тобой.

Расцеловав чернеца, князь покинул монастырь.

С тех пор Святополк Изяславич не числил печерских иноков в своих врагах, а благоволил как собственной дружине. Только однажды, два года спустя, омрачилась его дружба с Феодосьевым монастырем. Война с Давыдом Игоревичем длилась второй год, когда с Волыни пришла весть о гибели сына киевского князя. Гонцы привезли в Киев последние слова Мстислава. Будто перед смертью он узнал стрелу, влетевшую в него, и прохрипел:

– Это чернецы, которых я убил, отомстили мне.

Горяча на скаку кровь, Святополк ворвался на коне в монастырь. Захлебывался воплем: отчего монахи не простили сына, не отмолили, не сберегли?! Наконец разрыдался на плече у Прохора Лебедника. Успокоенный тихим говором смиренника, вскоре затих, как дитя доверившись чернецу. И побрел, ведомый под руку, на поклон Пречистой Богородице для молитв о погибшем сыне…

29

Медведь с шумом, подламывая ветки, выкатился из берлоги. Невдалеке от лаза сел на земле с вытянутыми ногами и стал мотать головой, вытрясая привидевшийся страх.

Еще накануне ему вспоминался мертвый охотник, которого он по весне сбросил в болотистый овраг. От воспоминанья отчего-то стало зябко, защемило в груди тоской. Была б полная луна, захотелось бы выть на луну, как воет Серый со своими собратьями. Но ночь случилась темная, беззвездная. А из тьмы, как из земли, выполз мертвый охотник. Он был в болотной тине, склизкий и подгнивший, в глазах светились зеленые огоньки. Протягивая к Медведю руки, скрежетал, как заржавленные дверные петли: «За что убил меня?.. Темно… страшно… Не видят очи мои света!.. Пошто сгубил?..»

Медведь поднялся. Мертвый человек сгинул, но надо было сделать так, чтобы он не пришел снова. Не долго думая, Медведь подцепил к меховым сапогам лыжи, за спину закинул лук, на пояс повесил топор и пустился в путь. Берлогу себе он устроил в самой глухой чаще леса, с трех сторон загородив подступы к ней засеками. Никто из людей, случись они тут, не распознал бы в этих дебряных завалах чье-то рукотворенье. До оврага на берегу реки, на дне которого упокоился мертвый охотник, ходу было около пяти верст.

Этого ловца, промышлявшего лесного зверя, Медведь выследил даже не по следам, которые тот оставлял в обилии, а по запаху. Охотник был вонюч – смердел немытостью и ножными обмотками, любой лесной житель чуял его издалека. Набить столько зверя из лука он бы не смог. Позже Медведь обнаружил в лесу несколько скрытных ловушек, бивших зверье из самострелов, и в ярости уничтожил их.

Но прежде он убил человека.

– Это мой лес, – с угрозой предупредил он охотника.

– Да ты кто такой? – не испугался ловец. Скалясь и бросив снимать шкуру с волка, он выставил вперед нож. Даже не вытер его от крови.

– Я тут хозяин, – рыкнул Медведь.

– А я думал – княжий дружинник, – хмыкнул охотник.

Его всхрапывающий жесткий смех заодно с сильной человеческой вонью и толстыми связками шкур разозлил Медведя до ярой ненависти – к ловцу и ко всем людям, бравшим у леса много больше, чем нужно для жизни. В два прыжка с ревом он достиг охотника и заломал его голыми руками. Со свернутой шеей тот осел наземь и выпустил нож. Лезвие осталось торчать между ребрами Медведя. Он выдернул его, не заметив боли, а после, лежа в берлоге, позволил Серому зализывать рану.

Это было половину года назад.

Теперь лес покрыло снегом, и все стало не таким, как весной. Летом и осенью Медведь обходил овраг стороной. Но что и где находится в его лесу, он знал до каждого деревца и пня.

Недалеко от оврага повстречался Серый. Волк лежал в сугробе на брюхе и играл, как показалось Медведю, с добытым зайчонком – брал зубами, подкидывал, ловил передними лапами. Вблизи зайчонок оказался сапогом, обшитым заячьим мехом.

– Где ты взял это, Серый?

Медведь не пытался отобрать сапог – волк никогда не отдаст добычу. Серый, обрадованный встречей, радостно поскуливал.

– Знаю, где ты это взял, – понял Медведь.

Добежав до оврага, он удостоверился в правильности догадки. К концу лета болото высохло, а холода ударили ранней осенью. Труп не успел сгнить и вмерз в землю. И почему-то его не съели раньше. Теперь его нашел Серый, раскопал снег и отгрыз у мертвеца ногу.