Татьяна Корсакова - Приди в мои сны

– А мы прощаться к тебе, Виктор! – с порога закричал Тоша Егошин, балагур и затейник, каких поискать.

– Так ведь прощались уже. – Виктор посторонился, пропуская в квартиру и еще троих друзей.

Нельзя сказать, что друзья эти были закадычными, но приятельствовали они уже давно, еще со студенческой скамьи, вместе съели не один пуд соли и выпили не одну бутылку шампанского. Вот и сейчас товарищи явились не с пустыми руками: на столе в гостиной выстроилась батарея винных бутылок, рядом с которой остальная принесенная провизия выглядела куда как скромнее.

– Прошлый раз не считается! – Тоша уже хозяйничал у стола, нарезал колбасу на тонкие ломтики. – Прошлый раз Зоя Никодимовна так на нас смотрела, что мне кусок в горло не лез, а уж про шампанское я и вовсе промолчу.

С этим Виктор поспорить не мог. Зоя Никодимовна была его квартирной хозяйкой. Вдовая, бездетная, она прониклась к Виктору едва ли не материнской заботой. Плату за постой брала божескую, баловала вкуснейшей выпечкой и другими домашними разносолами, помогала по хозяйству. Это было бы мило и весьма удобно, если бы Зоя Никодимовна не являлась дамой очень строгого воспитания. Она свято верила, что мир полон пороков, которые поджидают благовоспитанного юношу на каждом шагу. Себя она видела защитницей и блюстительницей нравственности, поэтому предаваться пороку, пусть и самому невинному, такому, как посиделки с товарищами, Виктор мог только вне стен собственного жилища. Да и то с оглядкой, потому что Зоя Никодимовна ужасно нервничала, если он задерживался допоздна, а понервничав, принимала сердечные капли с таким ядреным духом, от которого собственное Викторово сердце начинало болезненно сжиматься, а к горлу подкатывала самая настоящая тошнота. Чтобы не нервировать милейшую даму, Виктору иногда приходилось хитрить и изворачиваться. Внезапные ночные вызовы на работу были очень хорошим оправданием и прекрасно маскировали и явные, и надуманные пороки. Покойный, но поныне горячо любимый супруг Зои Никодимовны так же, как и Виктор, был инженером. Он принимал участие в строительстве Благовещенского моста, о чем Зоя Никодимовна поведала Виктору в первый же день их знакомства и в дальнейшем рассказывала всем тем его товарищам, с которыми ей довелось пообщаться. Решение Виктора оставить теплое место в столице и отправиться в глухую провинцию она восприняла как подвижничество, вот только сначала сильно разнервничалась из-за того, что «бедному мальчику» придется увидеть изнанку жизни, и запах ее сердечных капель не давал Виктору жизни целых три дня. Не помогали ни уговоры, ни увещевания, ни рассказы о том, что Приуралье – это не глухая провинция, а стремительно развивающийся край, ни обещание сторониться всех мыслимых и немыслимых пороков. Зоя Никодимовна переживала так сильно, что Виктор не на шутку испугался, что она сляжет. Но обошлось. Квартирная хозяйка собрала волю в кулак и взвалила на свои хрупкие плечи бремя по проведению прощального ужина.

Что это был за ужин, не только сам Виктор, но и все его товарищи вспоминали с дрожью в сердце. Зоя Никодимовна созвала всех своих престарелых подруг, и весь вечер «милые мальчики» были вынуждены соответствовать высоким, хоть и изрядно устаревшим нормам нравственности и морали. Именно поэтому неудовольствие Тоши было Виктору близко и понятно. Его самого, помимо всего прочего, ожидали бы долгие и церемонные проводы, если бы не одно прискорбное и одновременно спасительное обстоятельство: у Зои Никодимовны занемогла сестра и хозяйке пришлось спешным порядком покинуть Петербург и «бедного мальчика».

«Бедный мальчик» двадцати шести годков от роду внимательно выслушал последние напутствия, мужественно вынес запах сердечных капель, пообещал беречь себя, и когда за Зоей Никодимовной захлопнулась дверь, вздохнул с облегчением.

Это случилось утром, а уже в обед явились друзья, каким-то немыслимым образом прознавшие о том, что Виктор обрел неожиданную свободу от оков морали.

– Прошлый раз никуда не годился! – повторил Тоша, заканчивая нарезать колбасу и принимаясь за багет. – Или ты думал, что мы тебя так и отпустим непорочным? Чтобы ты в своем медвежьем углу, сидя долгими зимними вечерами при зажженной лучине, вспоминал нас недобрым словом! Не бывать этому! Неси-ка бокалы, будем прощаться по-мужски!

И они прощались. Сначала весь день до вечера, а потом и почти всю ночь. И вот от этого «прощания» у Виктора теперь неимоверно болела голова, а в глаза словно песка насыпали. Одновременно хотелось пить и спать, а вот ехать в дальние дали, наоборот, не хотелось, затея больше не казалась такой уж правильной и романтической, а окружающая действительность виделась исключительно в сером цвете.

Виктор брел по перрону, проклиная и ранний час, и товарищей, и все пороки разом – серая тень среди таких же серых и невыспавшихся теней, – когда что-то толкнуло его в спину. Толчок был не слишком сильный, но в нынешнем плачевном состоянии весьма ощутимый, такой, что, оступившись, Виктор едва не упал. Упасть не упал, но ругнулся и к обидчику своему повернулся со всей возможной стремительностью. Минувшая ночь лишила его остатков гуманизма.

Вот только за спиной оказалась барышня. И весьма хорошенькая. Из серой массы вокзальных мучеников она выделялась медового цвета кудрями и вызывающей яркости веснушками. Она смотрела одновременно растерянно и чуть виновато, но не на Виктора, а куда-то мимо него. Он даже обернулся, чтобы узнать, кто же привлек внимание барышни, ни никого и ничего достойного внимания там не оказалось. Зато Виктор вспомнил свою не слишком-то джентльменскую реакцию на случившееся и покрылся холодным потом. Конечно, выругался он не как сапожник, но все же, все же…

– Прошу прощения, сударыня, – сказал и даже руку к груди прижал. Получилось пафосно и глупо, как в тех дамских романчиках, которые почитывала Зоя Никодимовна.

– Нет, это вы меня простите. Я по неосторожности.

У нее был такой голос, от которого головная боль Виктора прошла. Почти. И смотрела девушка теперь именно на него, но как-то странно смотрела, словно это не он провел бессонную ночь, а она. Взгляд ее был одновременно растерянный и рассеянный, а уголки губ подрагивали, как будто улыбку на лице она сохраняла невероятным усилием воли.

– Надеюсь, я вас не сильно задела.

– Что вы?! Вы меня вообще не задели! – Ему вдруг захотелось узнать, как ее зовут, и желание это было таким сильным, что он не сдержался: – Позвольте представиться, Виктор Андреевич Серов. Инженер, – добавил зачем-то, словно барышню из высшего света может заинтересовать какой-то инженер.

А она не была девушкой из тех, с которыми Виктору доводилось водить знакомство, это так же сильно бросалось в глаза, как и ее веснушки. Элегантный дорожный костюм, дорогая шляпка, тончайший аромат духов и тот особый флер избранности, с которым можно только родиться. А что видит она? Кого видит? Небритая и помятая физия, амбре после ночных возлияний…

Стало стыдно. Так мучительно стыдно ему было в восемь лет, когда соседка Лидия Семеновна застала его за воровством вишни. Нет, она не нажаловалась маме и даже накормила Виктора вкуснейшими варениками с вишней, но чувство неловкости от этого сделалось только сильнее, и тот свой проступок Виктор запомнил на всю оставшуюся жизнь.

– Анастасия, – она запнулась. – Анастасия Алексеевна Шумилина, – сказала и протянула руку. – Очень приятно.

Вот только было ли ей в самом деле приятно? Виктор заглянул в ее серые глаза и не увидел ничего, кроме мучительной неловкости. Наверное, именно поэтому протянутую ладонь он не поцеловал, а лишь осторожно пожал холодные пальчики.

– Вы кого-то встречаете? – Багажа у Анастасии с собой не было, только маленькая сумочка, которую она сжимала так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Нет, – она мотнула головой, а потом спросила: – Виктор Андреевич, вы не могли бы мне помочь?

Конечно, он мог! Уже только за то, что она избавила его от головной боли и не оттолкнула, и попросила о помощи не кого-то другого, а именно его.

– Я сделаю все, что от меня зависит, Анастасия Алексеевна.

– Я заблудилась, – сказала она вдруг. – Потерялась…

Потерялась. Наверное, таким девушкам простительна рассеянность и неприспособленность к жизни. Конечно, позволительна!

– Виктор Андреевич, вы не могли бы… – она недоговорила. Вернее, ей не дали договорить. Совершенно бесцеремонно оттолкнув Виктора, к Анастасии шагнул бандитского вида мужик, крупный, по самые глаза заросший бородой. Он был мрачен и грозен, а сбитые в кровь костяшки пальцев говорили о том, что пускать в ход кулаки ему доводилось не раз.

– Вот вы где! – сказал мужик сиплым басом и, покосившись на Виктора, велел: – А ты иди отсюдова! Чего стал? – И кулачищем погрозил.

Лучше бы не грозил. Не любил Виктор такое… И то, как мужик фамильярничал с Анастасией, ему тоже очень не понравилось. Может, она оттого и заблудилась, что от этой образины убегала?