Татьяна Корсакова - Приди в мои сны

– Вот вы где! – сказал мужик сиплым басом и, покосившись на Виктора, велел: – А ты иди отсюдова! Чего стал? – И кулачищем погрозил.

Лучше бы не грозил. Не любил Виктор такое… И то, как мужик фамильярничал с Анастасией, ему тоже очень не понравилось. Может, она оттого и заблудилась, что от этой образины убегала?

– Все хорошо, – сказал он Анастасии успокаивающе и, не дав образине опомниться, врезал в челюсть.

Удар получился точный и сильный, Герман Фридрихович, у которого Виктор вот уже три года брал уроки бокса, мог бы им гордиться. Мужик же потер челюсть и посмотрел на Виктора с изумлением. При этом он не сказал ни слова. А видевшая триумфальный удар Анастасия даже не взвизгнула, как сделала бы на ее месте любая другая девица. Она просто стояла, вцепившись обеими руками в сумочку. А мужик повел себя совсем уж странно.

– Стойте тут, никуда не уходите, – велел он Анастасии и поманил Виктора пальцем в сторонку.

Виктор пошел. Не устраивать же и в самом деле кулачные бои при даме! А тут и место такое уединенное, без посторонних глаз. Вот только честный бой не получился. Мужик, песье отродье, решил сподличать, ударил под дых без предупреждения, но с такой силой, что у Виктора слезы навернулись на глаза, а потом поступил совсем уж не по-спортивному, сжал шею сзади, как кутенку, и продолжал сжимать, пока мир вокруг не потемнел.

– Если еще раз тебя с Анастасией Алексеевной увижу, убью, – послышалось над ухом ласковое, с придыханием. И сразу стало ясно – убьет, придушит голыми руками и никакой бокс не поможет. Анастасия же будет думать, что он трепач, что бросил ее, испугался этого вот громилу.

Злость помогла собрать в кулак остатки сил и сознания. Левый локоть впечатался в живот громилы, а каблук – в голень. В угасающем мире послышалась тихая ругань, а хватка ослабла, позволяя вдохнуть полной грудью. Хрипел теперь громила, воздух вырывался из его легких с тихим свистом, но что-то подсказывало Виктору, что это еще не конец, что этот дикий и косматый, если понадобится, станет рвать врага зубами.

Так бы и было, если бы не Анастасия. Она шла по перрону быстрым шагом, но не прямо к ним, а по какой-то странной траектории.

– Виктор Андреевич! Трофим!

Косматый перестал хрипеть, встал на четвереньки, замотал башкой.

– Трофим, не смей! – В голосе Анастасии слышалась злость пополам с тревогой. – Не тронь его!

Не тронь его! Виктору стало обидно за то, что так низко оценивают его шансы на победу. За то, что она их так низко оценила. Но разозлиться по-настоящему он не успел, потому что вдруг понял – происходит что-то неправильное. Это «неправильное» связано не с мужиком по имени Трофим, а с самой Анастасией, с тем, как она идет, куда она идет…

А она уже не шла, а почти бежала. Вот только не к ним, а к краю платформы. Бежала и не собиралась останавливаться… Трофим тоже это видел, и на его некрасивом, злобном лице появился самый настоящий страх. Но говорить, а уж тем более кричать он все еще не мог. А Виктор мог, но не стал. В сложившейся ситуации он предпочел подчиниться не здравому смыслу, а инстинкту. Инстинкт толкнул его навстречу Анастасии, уже готовой шагнуть с высокого перрона на рельсы, заставил грубо, совсем не по-джентльменски схватить за руку, дернуть на себя, спасая от неминуемого падения.

– Да что же вы творите, барышня?! – закричал он ей прямо в лицо, уже совсем не думая ни о правилах хорошего тона, ни о винном духе, от него исходящем. – Вам жить надоело?!

От пережитого испуга, от осознания того, что девушка едва не расшиблась, может быть, едва не погибла прямо у него на глазах, Виктор потерял контроль. Он тряс ее за плечи, как тряпичную куклу, а она смотрела на него широко распахнутыми глазами и молчала. Не пыталась оттолкнуть, не извинялась, не билась в истерике – молчала, а уголки ее губ подрагивали в мимолетной, жалкой какой-то улыбке.

– Отойди-ка, дай я сам, – послышался за спиной сиплый бас, но не злой, как раньше, а успокаивающий. И Виктора Трофим отстранил не бесцеремонно, а с некоторой деликатностью.

– Анастасия Алексеевна, голубушка! – Короткими, не слишком чистыми пальцами он поправил ее сбившуюся набок шляпку, а она поймала его заскорузлую ладонь и прижала к своей щеке. – Ну, будет вам. Я же просил на месте постоять, а вы что? Вы же чуть насмерть не расшиблись. Тут перрон знаете какой высокий?

– Не знаю! – Она сердито мотнула головой, и шляпка снова сползла набок. – Я тебя знаю, Трофим. Знаю, зачем ты его увел.

– Да не сделал бы я ничего плохого этому щеголю. – Трофим бросил быстрый взгляд на Виктора. – Так, попугал бы чуток.

– Он тоже ничего плохого не сделал. – На Виктора она даже не взглянула, она смотрела прямо перед собой. Или не смотрела?..

Это ее «потерялась», и рассеянный взгляд, и та странная траектория, по которой она двигалась…

– Анастасия Алексеевна, вы ничего не видите?..

Не нужно было спрашивать. Не о таком… Не ее… Он просто растерялся от этой неожиданной догадки. А она напряглась вся, от макушки до кончиков пальцев, повернула голову на звук его голоса и улыбнулась одновременно зло и растерянно.

– Вы правы, Виктор Андреевич, я слепая!

И он не нашелся что сказать. Любые слова, сочувствия ли, утешения ли, казались в сложившейся ситуации фальшивыми и ненужными. Стоявшей напротив девушке были не нужны ни утешение, ни уж тем более жалость. А что ей нужно, что бы сделало ее улыбку чуть более счастливой, Виктор не знал. Да и его ли это дело?..

Болезненную неловкость момента сгладил истеричный бабий крик:

– Анастасия Алексеевна, вот вы где! А я по всему вокзалу за вами гоняюся! Только водички попить отошла, вернулась скоренько, а вас нету.

К ним, размахивая элегантной тростью, бежала мелкая, похожая на мышь, бабенка. Бежала и голосила…

– А кто ж виноватый, что вы меня не дождалися? Я ж только на минуточку, одна нога здесь, другая там. А вас нету… Пришлось по вокзалу бегать…

Анастасия вдруг вцепилась в рукав Трофимовой рубахи, заговорила тихо, едва слышно:

– Трофим, не могу я. Убери ее от меня. Я лучше сама, чем с ней…

– А вы туточки. Слава богу, нашлися! А я так за вас волновалася! Так волновалася!

Бабенка совсем не выглядела встревоженной, причитая, она умудрялась хитро поглядывать на Виктора. Было в ней что-то сорочье, вороватое.

– Умолкни, Глашка! – вдруг рявкнул Трофим. – Трость отдай и пошла отсюдова!

– Да как же? – Бабенка-сорока попятилась, но уходить не собиралась. – Куда это мне идти?

– Куда глаза глядят. Деньги тебе уплочены, все до копейки.

– А за барыней кто же будет приглядывать? – Бабенка уперла кулачки в бока. – Она же немощная, бедняжечка! Ни к чему не приспособленная. Давеча чуть лоб себе не расшибла, когда по лестнице спускалась. А третьего дня юбку шиворот-навыворот надела.

Эта глупая баба говорила об Анастасии так, словно той здесь не было, а Трофим все стоял, не решаясь оставить хозяйку одну, не зная, как поступить. Зато Виктор знал.

– Любезная, позвольте трость. – Он подошел к бабенке, улыбнулся ласково.

– А вы кто такой будете? – Глаза-бусины смотрели подозрительно.

– А я Анастасии Алексеевны знакомый. – Он забрал трость, передал Трофиму.

– А какой такой знакомый у нашей бедной сиротки? Я всех ейных знакомых знаю, а вас что-то не припоминаю.

– А вот пойдемте-ка, я вам все подробнейшим образом расскажу. – И Виктор с силой сжал острый локоток, потащил упирающуюся Глашку прочь, на ходу шепотом приговаривая: – Тебе что сказали? Тебе велели вон идти. А ты что делаешь?

– Пусти! – Глашка попыталась вырваться, но Виктор держал крепко. – Я кричать буду, городового сейчас позову.

– Кричи, – разрешил он. – Я вот как раз сам городового ищу. Тебе расчет дали, а ты все не уймешься, уважаемым людям мешаешь.

– Уважаемым! – фыркнула Глашка, но вырываться перестала. – Один бандюк, а вторая, хоть и графиня, но с такой репутацией…

– С какой репутацией?

– Знакомый, говоришь, ейный? – Глашка смотрела хитро. – А того, знакомый, не знаешь, что братец ее, тоже граф, на каторге сгнил, потому как был бомбистом, на самого государя покушался. За то злодеяние на всю их семейку проклятье легло: граф с графиней померли во цвете лет, Настька калекой сделалась. Только бабке все нипочем, но она, сказывают, та еще гадина!

– Гадину я тут вижу только одну, – сказал Виктор, разжимая пальцы на тощей Глашкиной руке. – И если ты рот свой поганый сейчас не закроешь…

– Пусти! – Глашка заскулила громко, с подвыванием. – Людечки добрые, караул! Убивают!

Он брезгливо вытер пальцы о пиджак, велел:

– Вон пошла, пока не пожалела.

– Это ты, я смотрю, всех жалеешь. – Она пятилась, но уходить не спешила. – Гляди, как бы и тебе за твою жалость палкой по хребту не досталось. Баре – они такие! А без меня Настька теперь замучается, она же к жизни не приспособленная, привыкла, чтобы за нее все делали. Значит, не угодила я ей, рылом, значит, не вышла.