Сергей Марнов - Три блудных сына

Шутники притихли: к алтарю подходил всем известный и уважаемый человек. Он приветливо кивал знакомым, останавливался, чтобы поговорить с людьми; особенное внимание уделял матерям, имеющим маленьких детей.

– По три ложечки в день, не больше. Когда кашель пройдет, все равно давай, еще дня три, – говорил он богатой матроне, только что сошедшей с носилок. Та судорожно уцепилась за рукав врача и стала уговаривать:

– Не ходи, Целерин, не надо, мы достанем тебе справку…

Из толпы тоже послышались голоса:

– Не ходи, Целерин, пережди, скоро все это закончится… мы тебя спрячем… справку купим…

– Спасибо, милые! – Целерин приветливо оглядел толпу, и его морщинистое гладко выбритое лицо осветилось любовью. – Христос меня с такой справкой к себе не примет!

И решительно направился к алтарю. Презид[26], исполнявший императорский указ, как-то съежился и попытался улизнуть, но четверо помощников удержали его. Делать нечего, надо проводить формальный допрос:

– Кто ты?

– Я Цестий Целерин, врач, свободнорожденный римский гражданин. Пресвитер[27] христиан.

– Ты… пресвитер сакрилегов?

– Я.

– Император приказал тебе принести жертву Юпитеру Капитолийскому…

– Non facio! Я не признаю никаких богов, кроме Единого Бога.

– Подумай о себе…

– Делай, что тебе приказано. Мне раздумывать не о чем.

– Ты отправишься в Мамертинскую тюрьму, где будешь подвергнут пытке…

– Deo gratias![28]

Стражники отвели Целерина в специальное помещение, откуда всех, кто отказался возжечь фимиам, ночью вывезут в самое страшное место Рима, об ужасах которого принято было разговаривать только вполголоса.

В наступившей скорбной тишине, из богато украшенного крытого паланкина, вдруг послышался капризный и повелительный женский голос:

– У тебя есть кто-нибудь в Мамертинской тюрьме?

– Но, дорогая…

– Никаких «но»! Найдешь! Палач не коснется человека, спасшего жизнь нашему маленькому Луцию!

– Конечно, конечно… не волнуйся так, в твоем положении это вредно, вспомни, что Целерин говорил…

Этот диалог ослабил драматизм ситуации, в толпе снова послышались смешки. Водоносы предлагали ледяную, чистую воду, но вино в гуляющей толпе уже почти перестали разбавлять. Праздник! Слава доброму императору Децию!

Истошный девичий визг, сопровождаемый мужской бранью, послышался с дальнего конца улицы. Толпа напряглась и притихла в ожидании нового развлечения. Вскоре показалась странная пара: могучего телосложения седой старик тащил за собой хрупкую девушку. Девушка не только вырывалась и царапалась, как дикая кошка, но и норовила локтем или ногой ударить старика побольнее. Тому это надоело – огромной ладонью он отвесил девчонке легкую оплеуху, после чего взвалил на плечо.

– Метелл! Куда дочку тащишь? – крикнул пьяный бестиарий. Старик остановился:

– Представляешь, связалась с сакрилегами, чтоб их! В богов наших не верит, чтоб их! Император ей не указ, чтоб его! Совсем от рук отбилась…

– Тяжело тебе, Метелл, одному дочку воспитывать… Арену забросил, а какой боец был! Ребята тебе денег собрали, на вот, возьми, – бестиарий протянул старику тихо звякнувший мешочек. – Заходи сегодня в казармы после захода солнца… посидим, вспомним.

– Зайду. Вот только с этой разберусь…

Метелл поставил дочь на ноги и ловким, профессиональным движением завернул ей руку за спину. В таком положении и повел ее к алтарю.

– Кто ты? – тут же послышался вопрос презида.

– Гай Кассий Метелл, бывший гладиатор. Вольноотпущенник, получил свободу на арене. Римский гражданин. А вот эта – дочка моя, Кассия, ее тут все знают.

– Non facio!!! – отчаянно заверещала Кассия и попыталась вырваться. Куда там! Метелл хорошо знал свою дочку, поэтому держал ее крепко.

– Император приказал тебе принести жертву Юпитеру Капитолийскому, Гению Рима и Гению места. Сделаешь?

– Конечно, плевое дело! И Юпитеру, и Гениям, чтоб их всех!

– Non facio!!! Non facio!!! Non facio!!! – кричала Кассия уже сорвавшимся голосом, и Метелл опять ее легонько шлепнул.

– Не слушай ее, почтенный презид…

– Я и не слушаю. Кидай быстрее фимиам, две горошины, да уводи ее подальше. У меня от визга уши болят!

…Когда все кончилось, Кассия перестала вырываться, уткнулась отцу лицом в грудь и тихо заплакала. Старик поглаживал ее по волосам и, как мог, утешал:

– Это не ты, это я сделал, все видели. И Бог твой видел, так что все в порядке. Мне Целерин, чтоб его, объяснял, что так не считается…

– Ты не понимаешь, папа! Я же могла стать исповедницей, а то и мученицей…

– Ну, – ворчливо сказал Метелл, – таких сопливых в исповедницы не берут! Вон фонтан, умойся. А потом зайдем в таверну, еды купим. Деньги у нас сегодня есть.

– Папа, – с ужасом прошептала Кассия, – кто это?

Перед ними стоял богато одетый молодой парень и разглядывал девушку немигающим, пустым взглядом. Красивое, скульптурное лицо иногда подергивало едва заметной рябью нервного тика.

– Иди своей дорогой, колдун, – тихо проговорил Метелл. – Что тебе до нас?

Парень послушно повернулся и пошел прочь, а Кассия с удивлением смотрела на отца. Сегодня она впервые в жизни увидела его испуганным.

Катон шел по улице к оставленным на углу носилкам, привычно не замечая расступавшейся перед ним толпы. Его губы механически шептали:

– Славная такая родинка, на бабочку похожа…

Добравшись до дома, Катон приказал рабу-секретарю собрать все, что можно было найти о христианах в библиотеках Рима.

Капитул магов подводил итоги атаки на Церковь. Итоги неутешительные: Церковь устояла и окрепла. Несмотря на огромное количество отпавших, ядро сохранилось, и авторитет исповедников веры возрастал не только среди христиан, но и среди язычников.

– Не понимаю! – всплеснул руками Гамилькар. – Нормальные, обычные люди, любители вкусно поесть и выпить, приласкать женщин! Не бледные, испостившиеся до веса пуха фанатики, а вполне полнокровные люди прячут христиан, предупреждают их, носят еду в тюрьмы! Мы же при помощи магии усилили комические эффекты во время отречений, уважение к христианам должно было рухнуть, почему этого не произошло?!

– Есть такая вещь, как подлинное величие, – пожал плечами Катон, – его нельзя подделать. В исповедниках и мучениках оно есть, и народу это нравится. Гонение, которое вы устроили, стало первым общеимперским, и число исповедников выросло, по сравнению с прежними временами, в несколько раз. Так что христиане должны быть вам благодарны.

– Нет! – завизжал, брызгая слюной, Апепи. – Величие раздражает людей, оно колет им глаза! Людишки радуются, когда великий падает: тогда его можно извалять в грязи, топтать, вытирать об него ноги! Нет никакого величия, все одинаково мерзки! Ты, я, все мы!

– Вот-вот, как раз этим и отличаются люди от людишек, – усмехнулся Катон. – Людей величие радует, потому что дает надежду его достичь; людишек – раздражает, потому что для них недостижимо.

Апепи вскочил со своего места, уставил палец в лицо Катону и зашипел:

– Ты, мальчишка, выскочка, предашь нас, я это чувствую! Ты ненавидишь нас… а-а-а, мы все друг друга ненавидим, это неважно… ты ненавидишь то, что нас объединяет, то, что мы больше всего ценим в жизни!

– Скучно, – сказал Катон и вытянул руку вперед растопыренными пальцами. Затем медленно сжал пальцы в кулак и повернул его на четверть оборота.

Апепи схватился обеими руками за горло и захрипел; глаза его полезли вон из орбит, ноги подкосились. Несколько мгновений маг еще пытался бороться, но не выдержал и рухнул на мрамор пола.

– Катон, мальчик мой, отпусти его, – с опасливой ноткой в голосе попросил Василид.

– Скучно, – повторил Катон и разжал кулак. Апепи на четвереньках добрался до своего кресла, вскарабкался и застыл, злобно посверкивая черными глазками.

– Здорово это у тебя получается, Катон, – завистливо сказал Гамилькар. – Научишь?

– Нет.

– Правильно, – вздохнул Гамилькар, – я бы тоже не стал. А как ты объяснишь то, что отрекшиеся христиане буквально на коленях ползают перед исповедниками и просят принять их обратно в Церковь? И мучений больше не боятся…

– Не понимаю, – задумчиво ответил Катон. – Этого я пока не понимаю. Но обязательно пойму!

– Так что же делать? – раздраженно спросил Паниск. – Я признаю, что моя идея была не из лучших, но делать-то что?

– Можно попробовать убить их Церковь, – предположил Катон.

– Легко сказать! Как убить-то? Истребить сотни тысяч христиан?! – поинтересовался Анаксимен.

– Не нужно сотни тысяч, достаточно двух-трех сотен человек, точно не знаю, но могу выяснить, – ответил Катон. – Я кое-что читал о сакрилегах. Если уничтожить всех епископов, а их не более двух-трех сотен, Церковь умрет. Без епископов невозможны сакрилегские мистерии.