Уилдер Пенфилд - Факел

Ее глаза весело заблестели.

— Вот уж никогда не ждала услышать от асклепиада сочиненные им стихи, хотя бы даже про медицину. Асклепий, наверное, сейчас краснеет за тебя. Подумать только, его любимый сын так забылся — и забыл свое искусство! Но, по правде говоря, был случай, когда ты удивил меня еще больше. Во время твоей схватки с Клеомедом. Ты был просто великолепен. А я совсем перепугалась. Я хотела дать тебе тогда лавровый венок, но ты его не взял; я поцеловала тебя, а ты ушел.

Она отломила с соседнего оливкового дерева несколько веток и начала плести венок.

— Если ты откажешься и от этой награды, значит, ты отказываешься от меня, да и от Ктесия тоже. Он ведь будет жить с нами, как ты, наверное, знаешь.

Когда Дафна надела на него венок, Гиппократ сказал с притворной серьезностью:

— Твой посланец Ктесий уверял меня, что ты будешь хорошей женой, хотя я не вижу, как он может это доказать. Впрочем, истинность его гипотезы может быть проверена, и я рад буду заняться этим. Но, кстати, он ничего не сказал мне ни о брачной записи, ни обо всем прочем.

Дафна снова рассмеялась.

— Мой отец и твоя мать уже обо всем договорились. Он поедет вместо тебя в Македонию. Ты ведь согласен…

Он перебил ее:

— Когда наша свадьба?

— Завтра…

После этого они больше не разговаривали. Во всяком случае, никто не разобрал бы их шепота, разве только Афродита, если бы она помедлила, любуясь их объятиями и улыбаясь так, как умеет улыбаться одна Афродита.

Наконец рука об руку они направились к дому и остановились перед большой дверью.

— Как себя чувствует Фенарета? — спросила Дафна,

Он грустно покачал головой.

— Ее перелом заживает, и кости срастаются правильно, но конец ее близок. Жена привратника говорит, что для каждого человека есть срок смерти.

Они направились прямо в таламус,

Фенарета, казалось, спала, но, услышав голос Дафны, открыла глаза и улыбнулась ей, словно совсем не удивившись.

— Ты ведь хотела прийти?

— Да.

— Я так и думала, — со вздохом сказала Фенарета, а затем перевела взгляд на Гиппократа и пробормотала: — Она хорошая девочка. Я рада, что ты съездил за ней.

Она снова посмотрела на Дафну, и добрые морщинки ее старого худого лица сложились в ласковую улыбку.

— Вот теперь я счастлива, — сказала она. — И рада, что мне суждено было этого дождаться. И ты тоже будешь счастлива, Дафна. Жизнь жены врача — это тяжкий труд. Но труд этот будет счастливым, если ты научишь мужа, как надо жить. Врачи порой понимают других людей, но себя — никогда. Для этого им нужна помощь хорошей жены.

Дафна одной рукой осторожно приподняла Фенарету за плечи, а другой быстро и ловко поправила ее подушки. Затем, взяв гребень, она расчесала волнистые седые волосы, похваливая их и что-то шепча, но что — Гиппократ не расслышал.

Потом обе они посмотрели на него с улыбкой, и Фенарета сказала:

— Мой внук уже сделал все, что он был способен сделать холостым. Будь терпелива с ним. Помни, что он всего только мужчина. А теперь уходите оба.

Во дворике их поджидал Ктесий. Он бросил на Дафну многозначительный взгляд.

— А ты спросила Гиппократа?.. Ну, ты знаешь, о чем.

— Ах да, — воскликнула Дафна. — Мы с Ктесием хотим знать, примешь ли ты в свою семью, кроме нас, еще и черепаху?

— Примешь? — с тревогой спросил Ктесий. — Она ест не очень много.

— Да, я приму и черепаху, и всех, кто придет вместе с ней.

— А знаешь, — спросила Дафна, — что нашел Ктесий в своей сумке наутро после пожара? Среди червяков и насекомых, которыми он кормит черепаху? Смятый свиток! Он достал его, когда отвечал на вопросы архонтов. И первый архонт сломал печать. Там было только одно слово: «Да».

Гиппократ хлопнул себя ладонью по колену.

— И как я только не догадался! Ах, знай я это, я никогда бы…

Дафна сделала ему знак замолчать.

— Я нечаянно, — сказал Ктесий, и на глазах у него блеснули слезы. — Я забыл.

Гиппократ присел перед ним на корточки.

— Ну, ничего, — сказал он. — Ты привел ко мне сегодня Дафну, а это самое главное. Быть может, твой отец оставит тебя гостить у нас долго-долго. И я начну тебя учить, чтобы ты мог стать асклепиадом.

Ктесий судорожно вздохнул, а потом улыбнулся.

— А знаешь, что сказала мне жена привратника? Она сказала, что я, когда вырасту, стану знаменитым асклепиадом, вроде тебя и Эврифона, и сказала, что, наверное, персидский царь пошлет за мной, чтобы я стал его придворным врачом.[21]

— Очень может быть, — ответил Гиппократ. — Но теперь, если для меня найдется место в лодке, которая привезла вас сюда из Мерописа, нам пора бы вернуться туда — но только сначала мы поедим и попрощаемся с Фенаретой.

Еще только светало, когда Сосандр на следующее утро подошел к двери дома, где жил его брат, и постучал. Ему открыла Праксифея. Она прижала палец к губам.

— Они еще все спят, — шепнула она и, выйдя к нему, притворила за собой дверь. — Они приехали совсем поздно. Гиппократ всю дорогу от гавани нес Ктесия на руках. Мальчик даже не проснулся.

— Эврифон и Тимофей тоже приехали ночью, — ответил Сосандр. — На македонской триере. Ее начальник обещал подождать, пока свадьба не кончится. Я с ними уже виделся. Они должны присутствовать на заседании косского Совета. А потом мы с Эврифоном пойдем в храм Аполлона принести брачные жертвы от наших двух семей.

— Только последи, — перебила его мать, — чтобы жрец после жертвоприношения отдал тебе лучшие части. Без хорошего мяса и хорошего пирога не бывает хорошей свадьбы.

— Ну, — засмеялся Сосандр, — и без этого будет немало хорошего: вино, красавица невеста, жених, эпиталама. Ну, а мать жениха — разве не в ней все дело? Только не забудь, что стряпать нужно будет в печах за домом. Эврифон просил, чтобы во время свадьбы очаг был холодным.

Праксифея повернулась, открыла дверь и поманила за собой сына. Они тихонько прошли через дворик к двери таламуса. Праксифея отдернула занавес. Комнату наполняло благоухание. На белых стенах нельзя было заметить ни пятнышка. В углу стоял сундук с приданым Дафны, сделанный из полированного триопионского дуба. Его начищенные ручки и замки сверкали. Брачное ложе было накрыто кремовым покрывалом, узор на нем изображал посох Асклепия и змею-целительницу.

— Это все приготовила я, — сказала она, — и покрывало, и теплые одеяла, и мягкие простыни. Все они были сотканы здесь и ждали лишь, чтобы Гиппократ нашел себе невесту. Вечером останется только усыпать ложе цветами.

Праксифея взглянула на старшего сына и указала на стоявшее на столе красивое овальное зеркало.

— Ты знаешь, что это такое?

— Очень дорогое зеркало, — ответил Сосандр. — Почти наверное коринфской работы — об этом свидетельствуют коленопреклоненные мужские фигуры.

— Это зеркало Фаргелии, — объяснила Праксифея. — Его привезла с собой Дафна.

Лицо Сосандра стало удивленным.

— Моему брату будет не так-то просто понять свою молодую жену.

— А это и ни к чему, — ответила Праксифея. — Достаточно того, что она будет его понимать. От него же требуется только, чтобы он ее любил.

Когда они вышли из комнаты, Праксифея, задернув занавес, сказала со вздохом:

— Тридцать лет я спала здесь — у нас бывает столько воспоминаний, у нас, женщин, которые когда-то неслись в самой середине потока жизни с ее радостями, ее рождениями, созреванием и смертями. Струя жизни некоторое время мчит нас вперед, а потом мы отходим в сторону и смотрим, как она увлекает за собой других. Когда я выходила замуж за твоего отца, он был таким молодым и веселым! Но сегодня я вижу его в моих сыновьях.

— И он и ты живете в нас, — улыбнулся Сосандр.

Через некоторое время после того, как Сосандр ушел, во дворик спустилась Дафна и увидела, что Гиппократ уже разговаривает там со своей матерью. Глаза Дафны сияли радостью, от нее веяло нежным ароматом жасмина.

Поцеловав ее, Праксифея повернулась к сыну.

— Сейчас не время для разговоров. Мне некогда, и вы уж как-нибудь вымойтесь и оденьтесь без моей помощи. Вон там в углу два полных меха. В них вода из священного источника Ворины. Подалирий, добрая душа, привез их вчера для вашего свадебного омовения. По старинному обычаю, эту воду всегда приносит родственник. — Повернувшись к Дафне, она объяснила: — Подалирий — двоюродный брат Гиппократа. У нас на Косе те, кто хочет, чтобы Аполлон благословил их брак, всегда совершают омовение водой, принесенной из источника, который бьет в горах над его кипарисовой рощей.

— Но я уже мылся, — сказал Гиппократ. — Все это глупости.

— Ты вымоешься и во второй раз, мой сын, — властно сказала Праксифея. — Подалирий ходил к источнику вечером, после того как весь день посещал больных. Когда он явился сюда, ведя за узду мула, на спине которого лежали эти мехи, у него был очень усталый вид. И все-таки он не сел, а произнес положенную речь. Он пожелал вам обоим счастья, а потом засмеялся — это с ним случается редко — и сказал, что заранее радуется тому, как будет играть с вашими детьми.