Уилдер Пенфилд - Факел

— Он не женат? — спросила Дафна.

— Нет, хотя он почти вдвое старше моего сына. Да вот и он сам.

К ним, сияя детской радостью, шел через дворик Подалирий. На Дафну он посмотрел с нескрываемым любопытством.

— Хайре! — сказал он ей и еще раз повторил: — Хайре! — А затем, повернувшись к Гиппократу, продолжал со смущенной улыбкой: — Я очень рад твоему счастью… и тому, что ты нашел такую красавицу жену! Но я вдруг сообразил, что сейчас луна идет на убыль. Не лучше ли будет отложить вашу свадьбу и сыграть ее после новолуния? Брак, заключенный в дни, когда луна прибывает, как всем известно, редко оказывается бездетным, а ведь дети — это самое важное.

— Благодарю тебя за совет, Подалирий, — терпеливо ответил Гиппократ. — И за воду из источника Аполлона, которой мы сейчас воспользуемся. Это было очень любезно с твоей стороны. Но боюсь, нам все-таки придется сыграть свадьбу, не думая о луне, потому что сегодня вечером Эврифон уезжает в Македонию.

Праксифея проводила Подалирия до дверей, повторяя, что он всегда был опорой всей их семьи. Так что Подалирий направился в ятрейон, улыбаясь и чувствуя, что в его жизнь вошло что-то новое и очень интересное.

— Ну, вот опять, — воскликнул Гиппократ, обращаясь к Дафне, — эта вера в непознаваемое и недоказуемое. Врач верит, что раз луна, как и женская утроба, обновляется каждые двадцать восемь дней, то мы должны назначать день свадьбы в зависимости от четвертей луны.

Дафна смущенно покраснела и хотела было уйти, но Гиппократ продолжал говорить, увлеченный своими рассуждениями:

— Моя мать в глубине души почти верит, что вода из источника Ворины сделает наше счастье еще более светлым. И даже ты — даже ты! — испугалась кошки, перебежавшей нам дорогу, и была благодарна старухе, которая плюнула себе на грудь, чтобы отвести от нас беду. Отсюда недалеко и до веры в то, что каждая болезнь, каждый недуг вызывается каким-нибудь богом или злым духом. Конечно, это глупости. Но все же нам следует совершить омовение. Я отнесу твой мех в ванную комнату и положу его на полку. Тебе достаточно будет отстегнуть застежку, вот тут, на задней ноге, и польется вода. А чтобы она перестала течь, снова застегни застежку. Ну, будем надеяться, что твоя нежная кожа пропитается благодатью Аполлона!

Омывшись и позавтракав, Гиппократ вышел в большой двор. Прогуливаясь в тени деревьев, он размышлял о том, какой это странный день — день его свадьбы. Он думал, что Дафна пойдет с ним, но Дафна сказала, что ей некогда гулять. Наверное, и ему следовало бы найти себе какое-то дело. Ведь все, кроме него, чем-то заняты. Он услышал лай Бобона и тут только заметил, что обе створки ворот распахнуты. По двору шел Сосандр, а с ним — отец его будущей жены. Он поспешил к ним навстречу.

— Я глубоко сожалею, Эврифон, — начал он, — о гибели в огне жены Ктесиарха и твоих драгоценных свитков.

— Благодарю тебя, Гиппократ, — ответил Эврифон, выпрямляясь и грустно глядя на него. — Немало событий произошло с того дня, когда мы совещались с тобой у постели Фаргелии. Не могу выразить, как мне тяжело, что тебя ложно обвинили в ее несчастье и поджоге. Теперь мы знаем, кто распускал эту клевету и с какой целью. — Тут выражение его лица смягчилось. — У медицины есть свои загадки, но они не идут ни в какое сравнение с загадками, которые задают нам женщины. Ну, во всяком случае, Дафна теперь счастлива, а я счастлив ее счастьем.

— Я тоже счастлив, — с улыбкой ответил Гиппократ. — Но я хочу попросить у тебя позволения возвратить тебе свитки, которые ты подарил нам. Пусть они положат начало твоей новой библиотеке.

— Нет, я не возьму их. Я подарил тебе эти свитки, так храни их, как приданое моей дочери. К несчастью, больше я ничего не могу дать за ней. Теперь, Гиппократ, тебе принадлежит единственный экземпляр «Книдской прогностики», единственный экземпляр моих собственных сочинений, и моя единственная дочь. В твоих руках моя посмертная слава и все, что мне оставалось в жизни дорогого. Но вот идет Дафна.

Эврифон подошел к Дафне, а Гиппократ с удивлением заметил, что всюду вокруг него стоят люди, а в ворота входят все новые и новые гости. Вслед за косскими архонтами явилась целая толпа горожан. Пришел и Тимофей, первый архонт Книда, и даже Тимон, первый архонт Коса. Горе оставило свой след на его лице — оно было бледно, под глазами легли черные круги, — но держался он с обычным достоинством. И именно он поднял руку, призывая к молчанию.

Только тут Гиппократ сообразил, что позади него тесной кучкой стоят его ученики и что к нему подошли Сосандр, Подалирий и Пиндар. Он ощутил ту теплую радость, которую порождает только вера в преданность любящих друзей.

— Гиппократ, — громким голосом произнес Тимон, — сначала я буду говорить от имени Совета острова Коса. Мы очень сожалеем, что ты стал жертвой ложных обвинений. Мы доводим до всеобщего сведения, что в поджоге книгохранилища асклепиадов Книда был виновен Буто, который два дня назад умер у меня в доме. Он же повинен в смерти тех, кто погиб во время пожара. А от имени всех жителей Коса я скажу, что мы гордимся славой, которую ты принес нашему острову. Коссцы всегда будут гордиться тем, что ты родился здесь и что ты остался здесь лечить больных и обучать искусству врачевания, хотя тебя призывал весь мир.

Он умолк, силясь справиться с охватившим его волнением.

— И наконец, в час моего горя я благодарю тебя, прославленного врача, за доброту и дружбу, которые ты выказал моему сыну и моей жене, ныне покойным. Благодарю тебя и за доброту ко мне и к моей дочери, за доброту, которую нельзя оплатить никакими деньгами. А теперь, — добавил он, отходя, — будет говорить Тимофей от имени архонтов Книда.

Толпа расступилась в почтительном молчании. Тимон направился к воротам, где его уже ждала Пенелопа, и они ушли.

— Архонты Книда, — говорил Тимофей, — также убедились, что это преступление совершил Буто. Я хорошо знаю, что не так-то просто бывает стереть с доброго имени человека пятно лживых обвинений, но я отвезу в Книд это известие, этот целительный бальзам против клеветы. Дорийцы великого пятиградия гордятся своими асклепиадами. Сегодня древняя медицинская школа Книда объединяется с более молодой косской школой в новом взаимопонимании и через счастливый брак. Эврифон и Гиппократ встретили испытание горьких потерь и тяжкой несправедливости мужественно и благородно, как подобает истинным грекам. Да славятся асклепиады!

Толпа дружно подхватила этот крик, и Гиппократ, повернувшись к брату, заметил в его глазах слезы. А Пиндар сказал:

— Твои ученики радуются вместе с тобой. Мы никогда не забудем пример, который ты нам показал, как не забудем твоей мечты о превращении медицины в науку, как не забудем клятвы.

Позже Дафна отыскала Гиппократа, который одиноко сидел в своей приемной.

— О чем ты тут думаешь наедине с самим собой? — спросила она.

— Жениху в день свадьбы, очевидно, совершенно нечего делать; вот я и старался понять, что такое настоящее счастье.

— А разве ты сейчас не счастлив, Гиппократ?

— Бесконечно счастлив. Поэтому-то я и стараюсь разобраться в этом чувстве. Вчера самая милая девушка Греции обещала стать моей женой, а сегодня мне вернули мое доброе имя, так что я снова могу заниматься медициной. Лживые слухи, которые распустила Олимпия, мертвы. Сегодня их торжественно похоронили, хотя, я полагаю, их отголоски еще долго будут бродить по земле, как призраки умерших.

— Я тоже о многом думала, — сказала Дафна. — Многое вспоминала… и все яснее понимала, как чудесна жизнь. Я думала о том, как нам следует делиться друг с другом всеми нашими мыслями, насколько это вообще возможно. Я боялась выйти замуж за человека, у которого было мало мыслей. Но раз уж я выхожу за такого, у которого их слишком много, я лучше прямо пойду навстречу моей судьбе. Так скажи мне, что такое счастье?

Улыбнувшись, он покачал головой.

— Я могу только сказать, чем оно не является. Это не совокупность многих удовольствий. Это не телесная радость, которую я испытываю, когда прикасаюсь к тебе или просто гляжу в твои глаза, когда ем хорошо пропеченную рыбу или пью свое любимое вино.

— Гиппократ! — негодующе воскликнула Дафна. — Как ты смеешь сравнивать меня с печеной рыбой или со своим любимым вином? Но, впрочем, продолжай.

— Все, о чем я говорил, — удовольствия, которых мне не хотелось бы лишиться. Они могут способствовать счастью, и все же они совсем на него не похожи. Я не был бы счастлив даже с тобой, как ты ни прекрасна, если бы не испытывал одновременно удовлетворения — удовлетворения от того, что могу заботиться о тебе, могу заниматься искусством медицины, могу искать скрытые истины. Удовлетворение — вот непременное условие счастья, а само оно — это постоянно возвращающееся упоение, украшающее обычную жизнь. Это сознание цели, а может быть, награда, которая достается человеку, стремящемуся осуществить то, к чему он предназначен.