Канта Ибрагимов - Учитель истории

— Нет, был бы в бункере, — логически пытался мыслить Малхаз.

— В том-то и дело, плита упала позже, когда наступила ночь, … и после этого, без особой надежды, я стал тебя искать… Фу, вроде, атеистом был, а в миг в Бога поверил, — и он обнял Шамсадова, — спи, отдохнуть тебе надо, бледный весь.

Наутро, после проведенной совместно ночи под одной крышей, Шамсадов встал первым, тихо хотел выйти.

— Малхаз, постой, дело есть.

Шамсадов насторожился, голос Степаныча, вроде, не груб, да и радости в нем нет.

— Ничего не спрашивай. Это вопреки положению. Исполнить последнее пожелание умерших, я три дня с собой ношу, — Степаныч достал пачку пронумерованных фотографий с 1431–1440, — Просили за упокой их душ помолиться…

— А что они так худы, скелеты?

— Сильное облучение… Юнцы, совсем юнцы, ровесники Андрюши, — схватился за голову Степаныч. — Что-то я ничего не пойму!

— А что тут понимать — у сильного всегда бессильный виноват.

— Ну, ведь были массовые казни, бандитизм и прочее-прочее.

— Было, все было, — взял фотографии Малхаз. — И пусть истина всегда где-то посередине… А из двух спорящих — виноват умный. И пусть независимый суд, а не кучка вооруженных головорезов с обеих сторон решают судьбы людей, тем более, заблудших несовершеннолетних.

— Не знаю, не знаю! — вскочил Иван Степаныч. — В последнее время в моей голове полный кавардак, ничего не пойму, — он жадно выпил полный стакан воды, и чуть отдышавшись, не глядя в сторону Шамсадова, твердо. — От принципов не отступлю: помогать тебе не буду, но и мешать не намерен… Как сказала бы Зина — все в Божьих руках!

И когда Малхаз уже был на улице, Степаныч вышел вслед, и очень тихо:

— Тчамсадов, у меня уже предписание на руках, через две недели уплываю, а до этого, … того … свиней.

— Спасибо, — так же тихо ответил Малхаз.

Этой информацией он уже владеет, и надо выяснить еще одно — самое основное; и хотя Степаныч нейтрализован, все равно времени в обрез, но сейчас не о себе надо подумать, а об убиенных юнцах.

Долго Малхаз совершал принятый религиозный обряд, слезы сами по себе текли, и одна печаль, а кто по нему молиться будет, и кто узнает, что он кончил жизнь здесь? От этих переживаний сердце, как и накануне, сильно защемило, так что он остаток дня провел лежа, вечером, в который раз полез в аптечку Зинаиды Павловны.

— Да-а, не сейчас бы твоему сердцу болеть, — выдавил Степаныч.

— Не болит, — свою улыбку постарался напустить Шамсадов. — Для профилактики, укрепляю.

— Ты лучше — сто грамм… Расслабься.

Впервые за много-много последних ночей он расслабился, демидрол помог. Лишь к восьми утра встал, за окном еще ночь, страшная непогода, ветер свистит в трубе. А что я мечусь, как рыба в сетке, что мне надо, если и юнцы, ничего в жизни не повидавшие, здесь погибли? — «Ноет мое сердце, я устал, больше не могу, боюсь, всего боюсь, жизни боюсь, борьбы боюсь, волны боюсь, даже просто от вида холодного океана — в дрожь бросает», — с этой мыслью бросился он в свою грязную, давно не стиранную постель, от озноба укутался, в калачик свернулся. — «Пусть последний день — я хочу спокойно пожить», — с этой мыслью он сильно зажмурил глаза; может, заснул, может — нет; да печальная, строгая Ана, как наяву открыла дверь, молчаливо вошла; лицо мокрое — то ли от слез, то ли от дождя; в упор долго свысока на него смотрела, и, ничего, совсем ничего не сказав, также печально вышла.

Вскочил Малхаз, а дверь, действительно, настежь, на улице непогода свирепствует, еще очень темно, а сердце, его выстраданное сердце бешено бьется, ноет, будто на высокую гору залез.

— Потерпи, потерпи еще немного. Дай свершить последний рывок, — поглаживал он левую часть груди. — Я тоже устал, тоже иссяк, но нельзя же сдаваться на полпути, вдруг сможем доплыть до Кавказа, похоронят нас, как положено, на родовом кладбище… А может, еще поживем? А? … Потерпи, ты сильное, потерпи, мое сердце, будь, как мой дух!

…Выбежал Малхаз на улицу, еще темно, только-только короткий северный день просветляется. Ветер свистит, хлещет дождь, океан в низине ревет, голодные свиньи визжат. А напротив свет горит. Подкрался Шамсадов, на цыпочки встал: разложил Степаныч на всю комнату водолазный костюм, что-то колдует…

Даже когда душил Степаныч, Малхаз ни на секунду не сомневался в прямоте его души, в его нравственности; знал, что Иван Степаныч — настоящий защитник отечества, вскормлен землей, человек от истоков, от сохи.

Правда, сейчас Шамсадову не до костюма, есть дело поважнее. Впервые не таясь, он идет в бункер, и идет не после обеда, не ночью, а с утра, открыто, как на работу, и от того, почему-то вспомнил он свое маленькое горное село, свою школу, что он человек самой мирной профессии — Учитель Истории, правдивой истории, той истории, какую другие не напишут, а напишут, наврут, себе в угоду сочинят, а может, так событие им видится, а для кого — гибель, порабощение, отказ от традиций, гонение; для кого — научный эксперимент, прогресс, роскошь и цивилизация, а для кого — хаос, разруха, смерть и нищета… — «Нет, не сдамся. И ты, сердце, терпи. Я обязан до конца довести свой урок Истории!»

…Уже с месяц, как Малхаз проник в бункер, со слабой надеждой проверить силовой щит. И к его удивлению, во всех гнездах питание есть. В тот же вечер димедрол полетел в самогон, а в ночь Малхаз вытащил из-под кровати всю оргтехнику Андрея, которую с увольнением Степаныча надлежало сдать; пустые коробки поставил на место.

Войдя в сеть, Малхаз ничего не предпринимал. Он просто параллельно присоединился к секретной системе и имел доступ ко всей входящей и исходящей информации. А эта информация заключается в том, что на экране одни лишь цифры, знаки, символы, вся корреспонденция зашифрована, ничего не понять. Из опыта Малхаз понимает, что используется современнейшая аппаратура, новейшие программы, в том числе и защитные. Связь через специальные военные спутники, и не один, правда, есть пробел; два раза в сутки, по двадцать-тридцать минут, когда спутники попадают в «тень» — связь «зависает».

Первая мысль — взломать защитную базу системы, проникнуть в программу. Но это не реально, тем более, в одиночку, да и средств для этого нет, а времени и терпения — вовсе. К тому же, сидя под носом у профессионалов — гибель.

Обучаясь в Лондонской лаборатории, Шамсадов проходил курс дешифровки, и хоть многое позабыл, все же некоторые элементы криптографии помнил. Вначале он попробовал самый простой вид шифрования — моноалфавитный, надеясь на русское «авось» — здесь не простачки. Потом нашел у Андрея на полке словарь русского языка и проверил систему одностороннего кода, когда каждому слову соответствует порядковая цифра, в пятизначной системе кодирования. Это тоже изначально было провальным. После этого он стал использовать двухстороннюю систему, пытаясь использовать обратный шифр. Потрачено уйма времени, да делать было нечего. Все бесполезно. В таких условиях, с такой защитной системой, с таким набором средств и времени — все бесполезно.

Малхаз был в отчаянии. И если вначале, на что-то надеясь, он всякий раз всю аппаратуру заносил, потом выносил, прятал в сооруженном рядом тайнике; то от разочарования даже перестал таскать — надоело, времени и сил на это уходит уйма. А по опыту, и оттого, что хотелось жить, а выхода нет, он знает, что нужно упорство, надо терпеть, в компьютер положено вслепую тыкаться, он подскажет, брешь всегда есть. И она нашлась, но совсем не там, где представлялось.

Дело в том, что на территории подсобного хозяйства был всего один туалет, общий, на улице, но, как положено, с удобствами, с подогревом, и это заслуга Степаныча, ибо он любил утром и вечером, иногда часами восседать в досужем месте, покуривая цигарки, почитывая газетки, в чем была его страсть. Понятно, свежих газет на острове не было и не могло быть, что ущемляло информированность Степаныча в новостях. Тем не менее, он ежегодно подписывался на все газеты, особенно коммунистического толка, и через месяц пришедшее «старье» читал от корки до корки, и когда Зинаида Павловна была здесь, она выкидывала эту макулатуру, а ее уже давно нет, и не стопка, а уже гора корреспонденции, и хоть у тощего, маленького Малхаза в туалете особых задержек нет, а плохое заразно, нет-нет, и он порой просвещается. И только сейчас, когда мучился с дешифровкой, он случайно обратил внимание на листы с набранным компьютерным шрифтом. Это свежая хроника событий из военной газеты «Красная Звезда». Взял эти листки, побежал в бункер. Боже! Как все просто! Ну, кто мог подумать, что расшифрованный самим компьютером газетный текст будет сканирован на листки для внутреннего пользования, и что какой-то Степаныч их вынесет, будет читать в туалете, а там их будет искать криптолог Малхаз?

Теперь, конечно, не все, но многое стало ясным. Как представляется Малхазу (а может, это не так), две ядерные супердержавы — Америка и Россия, несмотря на мораторий ядерных испытаний, полным ходом разрабатывают новые средства войны, и теперь для этого идут на любые операции, нещадно эксплуатируя потенциал стихий. Подземные ядерные взрывы позволили искусственно воспроизводить очаги землетрясений. Но от этого эффект мал. Ведь нелегко в стане неприятеля или неподалеку от него закладывать шахту для толчка, а на далекие расстояния землетрясение неэффективно, земная кора тверда, гасит разрушительные волны.