Александр Дудко - Аргентовские

Первая же пулеметная очередь разорвала цепи белочехов, заставила прижаться к заборам. Атака захлебнулась. Но Аргентовский понял: это успех временный, положение остается тяжелым. Сквозь звуки боя комиссар уловил захлебывающуюся скороговорку пулемета, установленного на колокольне Троицкой церкви. Значит, враг прорвался на улицу Свободы и заходит с тыла. Надо отступать к мосту.

Отряд еще не успел занять оборону на крутом берегу Тобола, а мятежники уже замкнули ближайший перекресток, устремились за отступающими. Пулеметчик на колокольне Троицкой церкви Александр Быза замешкался: то ли выбирал более удобную позицию, то ли менял ленту… Часть вражеских солдат проскочила в расположенный напротив магазин и стала вести прицельный огонь. Стрельчатые своды колокольни заволокло известковой пылью. Начали вызванивать колокола. Сквозь белесую дымку оттуда пробились было конвульсивные вспышки пулеметной очереди и — погасли. По цепи отряда пробежало: «Бызу убили…»

Мятежники забрались на колокольню, и пулемет стал бить по отступающим отрядам самообороны. Особенно свирепый огонь белочехи обрушили на подступы к мосту.

— Вот поливают!.. Головы не поднять…

Аргентовский почувствовал на щеке чье-то дыхание. Скосил глаза — Пережогин. Голова перевязана грязной тряпкой.

— Ранен?

— Ерунда… Ухо пулей малость царапнуло. Другая беда, комиссар: патроны на исходе.

Да, это беда. И силы тают. Но уходить, пока другие отряды не покинули город, — нельзя. Остается одно: занять оборону по ту сторону реки.

— Выносить тяжелораненых! — скомандовал Аргентовский.

Когда отряд перешел мост, он приказал отправить раненых в деревню Смолино.

Бой у моста шел уже третий час. Белочехи никак не могли закрепиться на более низком левом берегу.

Если бы раньше кто-нибудь сказал Аргентовскому, что крошечный милицейский отряд способен встать на пути многочисленного, хорошо вооруженного противника и на несколько часов сковать его действия, — не поверил бы. «Ну и молодцы ребята! Понукать не приходится. Понимают с полуслова». Эти мысли промелькнули так же скоротечно, как скоротечна была передышка, которую дали отряду белочехи, готовясь к очередной атаке.

Троицкий мост… Его по праву называли воротами города. Почти каждый год перед наводнением его разбирали и строили снова то городские власти, то купец Бакинов, чья мельница стояла в излучине Тобола. Много видел он на своем веку: и пугачевские дружины, и тысячные гурты казахских прасолов, и обозы хорезмских перекупщиков, и верблюжьи караваны персидских купцов… В тот день он стал боевым рубежом между двумя мирами… Стоял он, окутанный пороховым дымом, изрешеченный пулями, немой свидетель человеческого героизма.

Немало белочешских солдат приняли воды Тобола, но атаки следовали одна за другой. И комиссар Аргентовский отдал последний приказ:

— Со мной в группе прикрытия останутся двадцать человек. Остальным под командой Пережогина уходить на Моревское.

— Братка, гони не гони, а я с тобой, — твердо заявил Костя.

Лавр согласно махнул рукой.

Один за другим подползали к комиссару милиционеры и — какая уж тут субординация — жали руку: «Ну, Васильич, не поминай лихом…» Лавр был внешне спокоен, даже шутил и на «прощайте» бодро отвечал: «До свидания…» Волнение выдавали только глаза. Темные, круглые, смертельно уставшие, они были необычно строги и как бы подернулись ледком.

На правом берегу Тобола — лишь горстка милиционеров. Белочехи заметили, конечно, как поредела цепочка защитников, усилили натиск. Однако атаки захлебывались, наступающие откатывались назад, оставляя на мосту убитых и раненых.

За время боя Лавр потерял ориентировку во времени, не заметил, что северный ветер очистил небо и выглянуло подбирающееся к зениту солнце. Оглянулся, чтобы проводить взглядом уходивших товарищей. От моста до самого увала ярко зеленела широкая степь, разрезанная голубоватыми разводьями речных стариц. Над нею в безбрежной синеве неба бился маленький комочек — жаворонок. Его серебряная трель, словно ручеек, журчала без умолку. Лавру показалось, что события минувшего утра приснились, что стоит дернуть себя за ухо — и больше не услышишь ни винтовочной трескотни, ни предсмертных вскриков людей.

Костя, лежавший рядом, ткнул его в бок:

— Погляди-ка, братка…

Лавр поднял бинокль, пошарил им и увидел темное кружево железнодорожного моста, а чуть правее… силуэты людей, бегущих на гребень прибрежного холма. Поднялся на локтях, вгляделся: по долине, навстречу уходящему отряду, будто подгоняемая ветром, двигалась темно-серая лента. «Белочехи!.. Откуда?»

— Мать родная… — услышал он голос Кости. — И эта саранча сюда же… На увал глянь…

Увальский тракт пересекала колонна, хвост которой терялся за тополевой рощей. Значит, мятежники переправились выше, у Галкино. Бинокль выскользнул из рук, звякнул о гальку. Минуту Аргентовский безучастно глядел на рощу, откуда змеилась колонна чешских солдат. Когда раздались первые выстрелы со стороны головной группы отряда, занявшей оборону на холме, Лавр встрепенулся:

— Товарищи, мы окружены. Будем прорываться…

Глубоко надвинув на лоб фуражку, комиссар поднялся во весь рост, набрал полную грудь воздуха и крикнул:

— За мной!..

Казалось бы, безрассудно — бежать навстречу столь многочисленному противнику. Но каждый понял: Аргентовский принял единственно правильное решение. Оставаться здесь, у моста, — значит, быть окруженными. А там противник только с одной, южной стороны, да и, соединившись с головной группой, прорваться легче.

Однако пробиться к своим не удалось: на склоне холма уже завязалась рукопашная схватка. Длилась она считанные минуты… Лавр бросился в кустарник, росший на берегу реденькой стежкой. За ним — остальные. Срезая ветки, в кустах засвистели пули. Кто-то вскрикнул. Перевязывать раненого некогда. Орущая лавина врагов совсем близко. Теперь ее не остановишь.

— Эх, пулемет бы, — процедил сквозь зубы Костя.

— Патроны беречь. Бить наверняка… — послышался ровный голос комиссара.

Лавр вскинул маузер, прицелился в рослого фельдфебеля, вырвавшегося вперед. Отчетливо увидел его красные навыкате глаза, обросший щетиной подбородок. Плавно нажал на спусковой крючок, но… раздался лишь сухой щелчок. В сердцах Аргентовский плюнул, швырнул ставший ненужным маузер в кусты. Рядом кто-то выстрелил. Затем еще и еще. Фельдфебель споткнулся, упал на колени. Лавр стремительно выскочил из кустарника, выхватил из рук раненого винтовку. Отбил направленный в грудь штык и ворвался в гущу врагов.

— Бей их, братва!

Увидел Костю, окруженного солдатами, услышал его натужный голос:

— Братка, помоги!..

Лавр устремился к брату и — упал навзничь от удара прикладом в голову.

Первое, что увидел Аргентовский, очнувшись, — небо. Бирюзовое, подсвеченное изнутри. Его толкнули сапогом в бок, ударили. Скосил глаза: вокруг солдаты. Они стояли, опираясь на винтовки, и смотрели на него с любопытством.

Лавр пришел в себя на полу железнодорожного вагона лишь к исходу второго дня. Вспомнил, как, окруженные плотным конвоем мятежников, шли — он, Костя, Буждан, тридцать пять-сорок бойцов отряда — через мост, мимо церкви, по Троицкому переулку сквозь толпу городских обывателей и злорадствующих буржуев. Перед вокзалом построили цепочкой и через узкие воротца провели на перрон. На третьем пути ждал товарный состав. Солдаты, орудуя плетками и прикладами, загоняли арестованных в переполненные теплушки. В это время у соседнего вагона появилась очередная группа пленных. Среди них Лавр увидел члена ревтрибунала Зырянова. Кивком головы приветствовали друг друга, и Зырянов замешкался. Офицер взмахнул короткой ременной плеткой, хлестнул его по лицу. Аргентовский не выдержал, подскочил к офицеру и кулаком ударил его в переносицу — тот распластался на грязной, промасленной земле, фуражка отлетела под колеса вагона. Солдаты набросились на Лавра, орудуя прикладами. Он потерял сознание. Бесчувственное тело втолкнули в вагон.

Костя все время был возле брата — подавал пить, бинтовал раны, делал примочки. Под зарешеченным оконцем вагона часто появлялась Наташа — вторая, по возрасту, из четырех детей Аргентовских — приносила лекарства и еду.

— Где мать? — спрашивал Лавр, лежа на полу. Костя, как эхо, повторял вопрос, Наташа отвечала:

— Болеет. Завтра, может, придет.

Костя бодрился, шутил. «Вообще, неунывака наш Костя…» — думал Лавр. Как было б тяжело ему без брата.

На третий день охранники втолкнули в вагон старика. В сумраке Лавр не сразу узнал отца. Василий Алексеевич бодро поздоровался, увидев Костю, обнял, расцеловал его.

— А Лавруша где? Наташка сказывала, в одном вагоне…