Вадим Пархоменко - Вдалеке от дома родного

Когда появились женщины с узелками, кринками молока и ведрами, полными картошки, а то и с детскими валенками в руках, Людмила Александровна все сразу поняла и приветливо улыбнулась односельчанам.

А Надежда Павловна растерялась…

Первой к ней подошла старенькая бабуся.

— Здравствуй, дочка, — сказала она и спросила: — Это ты будешь главная тут над детьми? — И, не дожидаясь ответа, положила на стол три пары шерстяных варежек. — Зимы у нас лютые… Для внучат своих про запас вязала. Возьми. Мои и в старых пробегают, а у твоих–то, поди, тряпичные…

— Нет–нет. — Надежда Павловна даже сделала шаг назад. — Как же я могу?.. У вас у самих…

Она смотрела на принесенные вещи, продукты и терялась все больше.

— Нет–нет!

Женщины расшумелись, но голоса их были добрыми, сочувствующими:

— Бери, товарищ директор! Не милостыню даем — детишек поддержать надо! Ленинградских!

— Подумай сама: когда еще обживетесь–то!..

И оттого, что почувствовала она в словах женщин искреннее участие, и оттого, что обращались они к ней на «ты», словно к своему, близкому им человеку, совсем разволновалась Надежда Павловна, и, когда благодарила, голос ее дрогнул:

— Спасибо вам, милые… За доброту и чуткость вашу спасибо…

Когда женщины ушли, Надежда Павловна созналась:

— Я чуть было не расплакалась… Какие люди! Ведь, наверное, последнее от себя отрывали…

— Последнее не последнее, — сказала Попова, — но и не лишнее. А люди у нас действительно хорошие. Чужое горе не обойдут стороной…

Первую ночь и еще несколько последующих спали на полу, но не на голом, а на теплых матрацах, набитых сухой золотистой соломой. Топчаны (козлы, а сверху три–четыре сколоченные вместе доски) сделали позже, недели через две.

На следующий после приезда день всех повели в баню — одноэтажное кирпичное здание с медными водопроводными кранами, парилкой и дезкамерой. Но мылись здесь не из привычных оцинкованных шаек, а из деревянных ушатов.

Быстро раздевшись, ребята с криком и визгом ринулись в мыльную, похватали ушаты, и началось не мытье, а потеха.

Первоклашки и второклассники резвились сравнительно безобидно: шлепали друг друга мочалками, опрокидывали на зазевавшегося ушат холодной воды, норовили попасть в глаза мыльной пеной.

В парной тоже было шумно, но не очень — ее «оккупировали» ребята постарше.

Одевались уже без баловства, без шума и криков. Белье было свежее, чистое, правда, с чужими метками, потому что все теперь стало общим. Подобрали по росту — и ладно, носи на здоровье. А грязную обовшивевшую одежонку, в которой приехали, прожарили на термокамере и отдали в стирку.

Обратно в интернат возвращались не спеша, несмотря на крепкий мороз. Баня понравилась всем. Неприятным было лишь одно: в воде, в которой мылись, то и дело попадались крохотные странные и противные на вид существа — хвостатые и с лохматыми членистыми лапками. В холодной воде они были еще живыми, в горячей — дохлыми, изогнутыми скобочкой. Местные мальчишки называли их «горгонцами». Позднее стало ясно, как эти существа попадали в банный «водопровод».

Дело в том, что никакого водопровода в нашем обычном понимании в Бердюжье, конечно, не было. Баня стояла на берегу озера, которое называлось Средним (были еще Становое и Малое озера). Так вот, вода в Среднем озере кишмя кишела этими горгонцами, а ее, за неимением поблизости лучшей, наливали в большие водовозные бочки и привозили в баню, где переливали в громадные баки, оттуда она самотеком поступала по трубам в моечное помещение, стоило лишь открыть медный кран. Таков был банный водопровод.

Впоследствии ребята научились просто не замечать горгонцев и спокойно сощелкивали их на пол, если они прилипали к телу.

Впрочем, горгонцы — это мелочь. Главное — тело теперь не чесалось, а мальчишки и девчонки были одеты во все чистое.

Не по–зимнему ярко светило солнце, мороз пощипывал носы и щеки. Весело поскрипывал под ногами неправдоподобно чистый снег, а впереди был обед…

Под жилье интернату выделили также и бывший Дом колхозника — добротную бревенчатую постройку, проконопаченную рыжим мхом. Там было три больших комнаты, в которых поселились преимущественно ребята среднего возраста, девчонки, пионервожатая Ира, учительница математики Галина Михайловна Топоркова, ее сын Юрий и техничка (так в то время называли уборщицу) тетя Капа Мочалова с сыном Левой. В компанию к подросткам, кроме Юрика с Левой, попал и еще кое–кто из мелюзги. Остальные мальчишки и девчонки жили на «главной базе» — в большом деревянном доме напротив элеватора. В Бердюжье вообще все дома были деревянными, бревенчатыми. Исключение составляли новая трехэтажная школа и баня, построенные из красного кирпича.

На «главной базе» помимо школьников первых — третьих классов, группы дошколят и старших ребят жили директор интерната Надежда Павловна Потапова, воспитатели Серафима Александровна Овцына, Ольга Ермолаевна Лимантова, Адель Григорьевна Герцфельд, кастелянша и прачка одновременно тетя Аня Резникова, мать одного из эвакуированных мальчишек, помогавшая ей обстирывать ребят, тетя Циля Линдан и повариха тетя Ася Колоднер.

Столовая помещалась в правом крыле дома. Каждое утро ребята получали по сто граммов черного хлеба и по чашке чая, иногда сладкого, изредка еще и винегрет или несколько вареных картофелин в мундире. Посуда, из которой ели и пили, была сделана из обожженной глины, ложки — деревянные. Вилок не было вовсе. Правда, вилки ребята вскоре научились выстругивать из щепок.

Проглотив небогатый завтрак, собирались в школу. На сборы времени уходило немного. Чего собирать–то! Один учебник — на пять–шесть человек! Тетрадок не было и в помине, вместо них пользовались старыми журналами, брошюрами, газетами — писали в узких просветах между печатных строк.

До школы было около полукилометра или чуть побольше. Мороз по утрам стоял лютый, поэтому иногда ребята приходили в класс обмороженными, с белыми пятнами на щеках. Однажды Толька Петров так обморозил уши, что они распухли и стали большими, как два лопуха. Поэтому и прозвали его Лопухом. На долгие годы пристало к нему это прозвище.

В один из морозных дней, позавтракав хлебом и чаем, Лопух и Петька Иванов решили в школу не идти: холодно было и тоскливо. Выбрав момент, нырнули в дальнем углу комнаты под топчан и затихли. Сидеть под топчаном, согнувшись в три погибели, было чистой мукой, но это казалось лучше, чем топать по лютому морозу в школу, не выучив к тому же уроков. А выучить их было просто некогда: вчера полдня Петька играл с Лопухом в перышки и проиграл двенадцать штук. Только подумать — двенадцать перышек для ручек! Пять № 86, два «рондо», одно «союз» и целых четыре «скелетика»… Да это же целое состояние!

Короче говоря, Петька решил отыграться, а Лопух жаждал заполучить оставшиеся у Петьки восемь «скелетиков». Вот и решено было продолжить игру с утра, когда все уйдут в школу. Да заодно и отогреться… Все уже давно ушли, но вылезти из–под топчана ребята не могли, не смели — комната была проходной: одна дверь вела в сени и во двор, другая — в комнату дошколят, так что каждую минуту мог появиться кто–нибудь из воспитателей или повариха тетя Ася, потому что дверь в кладовку, где хранились продукты для кухни, тоже находилась в общей комнате.

Лопух и Петька решили играть там, где спрятались, — под топчаном. Пол был хоть и некрашеный, дощатый, но гладкий и вполне для игры подходящий. Вот только не очень светло да и сидеть неудобно. Что бы такое придумать? Ага! Играть надо, лежа на животе, голова к голове.

Так они и сделали. Теперь стало куда удобней, чем сидеть, согнувшись в три погибели; и игра пошла. Жаркая игра!

Счастье улыбалось то Петьке, то Лопуху, то снова Петьке. В азарте они иногда почти вскакивали и тогда больно стукались головами о доски топчана. О том, что этот стук могут случайно услышать посторонние, они и не думали. Ведь перышки так и подпрыгивали, так и переворачивались! Вот только одно хитрое «рондо» никак не хотело перевернуться.

— Сейчас я тебя подцеплю, — азартно прошептал Петька и вдруг, ойкнув, поехал на животе в противоположную от Лопуха сторону.

— А ну, кто там второй? Вылезай, голубчик! — послышался совсем не добрый голос Надежды Павловны.

Петьку она вытащила за ногу, которую тот имел неосторожность высунуть из–под топчана, а теперь «приглашала» и Тольку Лопуха.

Делать было нечего. Пришлось состроить гримасы пожалостливее и предстать пред гневные очи директора.

Как ни выкручивались Петька и Лопух, чуть ли не клятвенно заверяя, что у них вдруг разболелись животы и только поэтому стало не до школы, а отпроситься, мол, они побоялись, ничего не помогло. С перышками пришлось распроститься да и с обедом тоже — в наказание.