Сергей Михеенков - Встречный бой штрафников

Взводные в Восьмой роте подобрались хорошие, и Воронцов этим обстоятельством дорожил. Но взводный не патрон, который можно выщелкнуть из обоймы и перед боем заменить другим. Воронцов знал, что в обойме у него всего лишь три патрона. Заменять их некем.

По траншее, от ячейки к ячейке, от землянки к землянке, пронесся радостный ветер солдатских возгласов, среди которых попадался и легкий матерок, и подковыристые шутки, но общий тон ни с чем спутать было нельзя. Воронцов, не оборачиваясь в сторону отростка тылового хода сообщения, понял: Гиршман прибыл, с кухней и ящиком с продуктами.

– Вот что, ребята, – сказал Воронцов взводным, – кормите людей. Раздайте гранаты и патроны. А сейчас – связных ко мне. Я на левый фланг. Посмотрю, что там. Убитых сложите в одну воронку. Похороним вечером. И не забудьте списки по форме БП.

Все поняли: ротный решил навестить своего друга, командира Седьмой роты старшего лейтенанта Нелюбина. Воронцов еще раз окинул взглядом свою незаменимую обойму и сказал:

– Все. Можете быть свободными.

В лесу под Могилевом Балька зачислили в небольшую команду и тут же, на грузовике «Опель-Блиц» направили на передовую.

– Смотри! Смотри! Какое дерьмо! – закричал кто-то из сидевших впереди.

Грузовик ехал по лесному проселку. Из таких проселков и состояли дороги в России. Вскоре их грузовик въехал под арку, сбитую из досок и жердей и увитую еловыми лапками и дубовыми ветвями. На арке красовалась надпись, на белом фоне черными готическими буквами: «Мы рождены, чтобы умереть».

– Что и говорить, эти слова заметно прибавляют радости, – проворчал пожилой солдат с черным значком «За ранение» и значком «За рукопашный бой».

Свою винтовку папаша держал так, как держал бы лопату крестьянин, всю жизнь возделывавший свой земельный надел.

– Ты прибыл сюда не для того, чтобы радоваться, – хмуро заметил ему другой ветеран. – А в этих словах хотя бы нет брехни, от которой уже тошнит.

– Да, это верно. Тем и отличается Россия от Германии. Хотя бы по эту сторону фронта.

– Чепуха. Смерть здесь, в России, не самое худшее, что нас может ожидать впереди. Радуйтесь войне и всему ее дерьму, которое она распространяет вокруг себя, мир будет ужасен!

Эту поговорку Бальк слышал все чаще и чаще. И каждый раз, когда кто-нибудь произносил ее, Бальк невольно оглядывался по сторонам. Не из страха присутствия посторонних и нежелательных ушей, нет. Он словно желал убедиться, так ли это.

Через несколько часов дороги они прибыли в расположение полка. В штабе полка Бальк выяснил, где находится его рота. Дальше предстояло идти пешком. Пешком так пешком. Он закинул за плечо винтовку, поправил ранец и зашагал по заснеженному проселку. Чувствовалось, что снег только-только выпал. Он еще не накрыл землю основательно, и оттого дорога казалась только что проложенной по серой неухоженной земле, незавершенной. Здесь все выглядело таким: либо незавершенным, либо сделанным наспех.

В России зима наступает рано. Однажды выбираешься из теплого блиндажа, чтобы отлить где-нибудь неподалеку, пока нет никого из унтеров, и вдруг видишь, что все пространство вокруг, до самых русских окопов, завалено снегом. И снег похрустывает под ногами, искрится в лучах осветительных ракет. Когда выпадает снег, рота занята тем, что красит в белый цвет шлемы и оружие. Иваны – отличные снайперы. Темно-зеленые каски над белым бруствером – первая мишень для снайпера.

Вскоре Бальку встретилась пароконная санитарная повозка. Она была буквально переполнена ранеными, так что их руки и ноги свисали через боковые борта.

– Из какой роты, приятель? – окликнул Бальк ездового, нахлестывавшего низкорослых тощих монгольских лошаденок.

Раненые лежали неподвижно. Некоторые из них стонали. Досталось им крепко.

– Из Десятой, – хмуро ответил санитар.

– Что у вас тут? Наступление?

– А ты что, из отпуска? – покосился на него санитар. – Наступление. Только наступаем не мы, а русские. Вчера кинулись с танками. Вот, видишь, третий рейс делаю. Госпиталь переполнен. Возможно, придется везти дальше. Значит, довезу не всех.

– Тогда поспеши, – сказал ему Бальк и обошел повозку, заглядывая в бледные землистые лица раненых. Впавшие щеки под трехдневной щетиной, тяжелый запах старых бинтов, стоны. – Я возвращаюсь из отпуска. Отпуск по ранению.

Раненые были укрыты серыми солдатскими одеялами. Лица незнакомые. Кое-кого из Десятой он знал. Но здесь его знакомых не оказалось.

– Откуда родом?

– Из Шварцвальда.

– Да? А разговариваешь как берлинец. Шварцвальд. Вы ведь там наполовину французы, а наполовину швейцарцы. Швабский акцент я за милю слышу. Моя жена оттуда. Ты – берлинец.

– Я из Баденвейлера.

– Из Баденвейлера? Курортное местечко. Говорят, вы там нигде не работаете. Только отдыхаете. А? – И санитар засмеялся. – Женат?

– Нет.

– А девочку поимел?

Бальк засмеялся и сказал:

– Давай, давай, поспеши.

– Так поимел или нет? Чертов ты счастливчик! А мне два раза уже отменяли отпуск. И сейчас снова. Сейчас отменили все отпуска. Русские давят день и ночь. Тебя когда ранило?

– Летом. В начале июля. Под Жиздрой.

– Тогда мы еще наступали. А теперь, как говорят наши чертовы ослы, отводим наши силы с целью выбора наиболее выгодной позиции для развития нового широкомасштабного наступления. Ты что-нибудь понял из того, что я только что сказал?

– Почему этот не укрыт, как остальные? – И Бальк указал на одного из раненых, который лежал сзади на соломе в одном мундире с перевязанной головой и прибинтованными к туловищу руками. Поддерживать разговор, начатый санитаром, ему не хотелось. Человеку отменили в очередной раз отпуск. Конечно, он озлоблен, и ничего хорошего от него не услышишь.

– Это старина Визе. Никто во всей Десятой роте не умел так поджарить на костре курочку, как Курт Визе. Ему теперь не нужны ни одеяло, ни курятина. Попал под обстрел батальонных минометов. У иванов теперь этих минометов чертова прорва. Их мины взрываются, едва коснувшись сучка. От них не укрыться даже в лесу. – И санитар кивнул на окоченевший труп Курта Визе. – Ты его разве не знал?

– Нет, – ответил Бальк.

– В недобрый час ты прибыл назад, парень, – сказал вдруг санитар, поглядывая на его тяжелый ранец. – Точно тебе говорю, скверные наступают дни для нашего полка. А может, и всей армии. А может… – И он указал кнутовищем в небо.

– Помолчи. Выполняй то, что должен делать, – сказал Бальк и плотно сжал рот, как если бы на нем были нашивки фельдфебеля, а перед ним стоял какой-нибудь недотепа-новобранец.

– Ты что, швабец, нацист? Тогда почему не в СС? Доложишь, да? А мне плевать! Мне дважды уже отменяли отпуск. И это – за мою безупречную службу! Я здесь уже вторую зиму! Опять эти проклятые снега! Ты здесь, в России, хоть раз зимовал?

Бальк повернулся и зашагал в сторону леса. Он не хотел больше слушать санитара, смотреть на осунувшиеся, полумертвые лица раненых и думать о том, что, быть может, скоро, на этой же телеге, повезут в тыл и его и что, видимо, это не худший вариант из всех возможных. Хотя какие еще варианты здесь возможны? Выжить или не выжить. Вот и все, чем располагает для них Восточный фронт. Бальк тут же вспомнил готическую надпись на арке.

Он шел и думал о том, что еще полгода назад такие разговоры здесь, на Русском фронте, были невозможны. С тех пор многое изменилось. Да, очень многое. Даже санитарная повозка выглядит по-иному. Даже снег под колесами похрустывает и поскрипывает иначе. Теперь это – похоронный марш для обреченных. Лейл Андерсен своим милым голосом уже не внушает солдатам армии, которая до этого только наступала, уверенность в том, что они, исполнив свой долг, в конце концов увидят своих любимых и обнимут их. Нет, даже она была теперь всего лишь голосом из их прекрасного прошлого.

– Ты вернулся, сынок. Очень вовремя. – Такими словами встретил его командир роты. Старый рубака, произведенный в офицерский чин из унтер-офицеров еще в конце великой войны, он принадлежал к почти исчезнувшей в вермахте касте старой прусской породы. Он поощрял в своих солдатах выправку и дисциплину, но при этом умел затронуть в подчиненных и иные струны, неподвластные уставу.

Как хорошо, что Одиннадцатой фузилерной ротой по-прежнему командовал гауптман Фитц. Так что кое-что из прежнего здесь все же осталось. Старик явно пребывал в скверном расположении духа, но его, Балька, встретил хорошо. Во-первых – пополнение. В то время, когда батальон нес большие потери. Раненых Бальк встретил по дороге, а ровный квадрат березовых крестов, увенчанных касками, на которых лежал снег, свидетельствовал о большем.

Гауптман Фитц расспросил его о Германии. О том, как он попал под налет английских штурмовиков, Бальк вначале промолчал. Но тот вдруг спросил:

– Баденвейлер часто бомбят?

– Нет, герр гауптман. – Бальк сделал паузу и уточнил: – Время от времени.