Виктор Ревунов - Холмы России

Садились на сено в телеге и в путь - версты ржаные, гречишные, льняные и лесные, с овражками, где цокали по древним валунам ручьи звонкими подковами.

Никогда не думал, что эти поля замрачит война. Не меняла извечную дорогу история: посылала с мечом, а назад гнала колом, словно бы пробовала народы па выдюжку для какой-то одной ей ведомой цели.

Память вернула совсем недавнее, как шел со станции к дому Родиона. Во ржи нарвал васильков. Погостил в те два дня до войны. Что бы он сделал, если бы знал, что начнется? Да ничего. Все так бы и было.

С возрастом набирает силу прошлое, как в корнях хранит оно дорогое и горькое для листьев растущей вершины. Да все в одном: не могло существовать по отдельности и не быть без того, что было и выросло еще и по доли самой земли в ее веках, и от них пожинаем и сами сеем.

Не для воспоминаний отвлек .его взор уголок знакомой станции у Спас-Деменска, его тревожила та сторона - ход для немецкого удара на Вязьму.

"Мы пойдем, а он обойдет. Сколько верст возьмем, а сколько потом оставим",-так он думал: не знал, что почти одновременно начинал наступление Брянский фронт, чтоб выходом к Рославлю закрыть тот самый опасный уголок-вон где-то там за мутневшим облачком.

Еще вчера, днем, Дементий Федорович собрал командиров батальонов и политруков полка в землянку под склоном оврага и сказал:

- Есть немало хитростей поразить противника. А у противника столько же хитростей их отразить. Все это известно. Нам брать, а им надо удержать. Наиболее опасный для них участок вот здесь,- обвел он вырисованную синим карандашом на большом листе бумаги излучину высоты,- соответственно и укреплено. Так! Камень крут и крепок. Начнем пробовать с боков, а ударим в лоб - в центре, по кратчайшей к макушке. Два батальона вперед, а им навыворот, только удача! Не любой ценой. Любой ценой - это с отчаяния. Когда у командира десять солдат, он должен думать, что только один, тогда девять помогут.

Сейчас он подумал, как легко говорить и какой тяжкий бой предстоит, чтоб пройти через оковы и огонь этой высоты.

"Легко говорить и верить, опьяняя себя близкой удачей, даже здесь, среди смерти и крови,- подумал Дементий Федорович.- И неужели это жизнь, прекрасная жизнь!"

По истоптанной ржи, по овражкам, где охлаждало болотной сыростью, в бомбовом погромыхивании, батальоны к концу ночи выдвинулись на исходные для атаки.

С уступа, закушенного ольхами, Кирьян увидел лоа^ину- выгоревшее дно. На той стороне дым из ям на месте выгоревших изб, поддувало красным жаром. А дальше вон там у края, из-за которого порябривало как берестой ночью,Ельня.

Из лощины бороздой прорезалась дорога на склон.

В повороте взгорок с ветлами. Под ними, под повязкой бетонной, амбразура. На эту амбразуру дали солдат Стремнову. Разглядывал ее вчера в комбатовский бинокль, прокопченную, с пулеметным зрачком, иногда освещалась от входа.

Кирьян лежал, распластавшись под крылатой ветвью сломанного деревца, вглядывался в мрачный провал, ждал начала. Достал фляжку вместо кисета. Отпил глоток и сплюнул: "Вот так, а то отливать некогда".

Выполз из-под ветки. Положил связку гранат. Дальше пока нельзя. Еще попробует ходы и двери наша артиллерия. Какие-то тени проплыли по лощине, заволнились по склонам. Две ветелки, словно молодки далекие, стройно вышли на берег, и одна серебристо встрепенулась, другая задумчиво глядела в лощину, и вот-вот вздрогнет, отбросит шаль - раскроется белая отсиненная кофта, косынка рябиновая чуть наискосок, улыбнутся глаза.

Земля заметно поворачивалась: одно отставало в темноте, а другое входило в разбавленное светом и таяло, стекало в мрак. Ветлы раздулись холстами среди отрогов и волн, неслись к неприступной скале. Блеснули и упали в огне, заклубило облако с багровым отсветом.

Железо загремело в урагане и огне. Все осветилось.

Из черноты ельника вырывалось хвостатое пламя. Проносилось над лощиной. Высота загорелась в огненной, все сжигавшей метели. А лощина провалилась, потекла речкой кровяной.

"Где горка?.. Вон там... Да вон там!"

Небо мигало заревом, перевертывалось. Вздымался черной горою дым. Недра ее раскалывались от пожаров, а дым втягивался в пламя - выбрасывался потоком еще выше, в купол, наполненный жаром, и палило оттуда, и освещало речку кровяную.

"А горка... где горка?"

- Погребли! За мной!- закричал Кирьян. "А куда...

куда?"

- Мамочки!

- За мной! За мной!

Рядом взмахивал кто-то руками, как в лихой пляске. И в лощине бежали, припрыгивая каждый на свой лад. В рыжем сумраке костерки вспыхивают. Да и чегото кричат все: низкий, прерывистый, медленно нараставший рев ознобил поля ужасом.

"А горка! Где горка?"

Из-под земли глазница заморгала красным. В речку кровяную сорвались огни чередой. Вот она1 Глазница под бетонной бровью. А земля ползет, не за что вцепиться.

Вот-вот скатится. Горка в смоле, притянула руку. Рванула кожу, слезла чехлом... рукавицами из портянок, специальными на эту горку. Бросил гранаты под бетонную бровь и откинулся на песок и быстро за бугор к ходу. Туда, в нору, гранаты вкинул. Взрыв в бетонной утробе сжег все живое и с грохотом выбросил из нутра пепел.

А дальше? Сруб соломой горит. Немцы бегут, отстреливаются. Каменная стенка, а в пей амбразура - еще глазница под оконченной кирпичной бровью.

В бойнице заметало светом.

"Ложись!.." Нет, тогда и не встанешь.

Ребята бежали к стене, свинец в тело - гимнастерки с кровью рвет, сбивает на землю.

Подскочила граната, бухнула в дыру, "Скорей! Скорей!"

Бежали к стенке опаленным лужком и по грядам - с двух сторон.

В дыму, освещенные пожаром, поднялись багровые тени, метнулись к обгорелому саду, а дальше дорога.

"Раскрывай ворота. Подъезжаем".

В саду заломили немцев штыками, прикладами, лопатками. Кирьян скрестил свою лопатку с автоматом юнца в коротком расстегнутом мундирчике, белесый, худощавый, упирался - руки его тряслись, а из пор на лицо выдавливались восковые капли. Он слабел и глазами молил не убивать. Лопаткой Кирьян поднимал его автомат и вдруг резко отступил в сторону. Немец, потеряв опору, словно споткнулся и побежал. Спешил вот к тем далеким небесно-белым холмам над зеленым краем. Повалился на гряды.

Дивизия рвалась с севера к Ельне, заслоняя свой фланг полком Елагина, пробившего брешь, удерживая по ней дорогу, была настороже на случай немецкого крюка: такими крюками закрывали дороги за наступавшими, и был тому тяжелый урок неподалеку, в этих же местах, в районе Починка, когда танки Гудериана закрыли несколько наших дивизий, стремившихся в июле к Смоленску.

Один из батальонов окопался по окраине взятой деревни, замыкал взводом северный скат высоты у края лощины. Когда-то провалился здесь и сполз остров земли - стащил с вольной, продуваемой ветром вершины страстные до солнечного жара донники и горький курчавистый деревей. По обрыву обнажились под почвой каменные слои глины, замшелые боковины валунов зеленели, подмытые, скатывались в лощину. В островке бойница - упористо косила под склон. Пашней лежали убитые, кости с сорванной кожей торчали, рты до горла разорваны, огорелым провалены лица. Двое перед бойницей втянуты смолой, будто расплющены, следы ладоней изнанкой закровелой.

А выше по склону изгорал в яме сруб пулеметный, еще бойница в каменной оплавленной стене. Разбросаны мотки скрюченной взрывами колючей проволоки, ходы, щели, укрытия.

Уже несколько часов прошло, как взяли деревню. Неподвижное, помертвевшее пространство освещалось слева солнцем, и еще одно перевернутое в мареве факелом смоляным стремилось навстречу дыму. Дорога озарялась, слюдянисто искрилась кремнями. Доносились тяжелые бомбовые удары, встречали наши войска, гудевшие по лесочкам.

За деревней лужок с сажелкой - прудком для мочки льна, конопли и лыка. Кто-то вроде бы показался за берегом. Глянул Кирьян и отшатнулся.

В воде, опустив голову, сидела женщина, покачиваясь, медленно поворачивалась. Лицо ее с закрытыми глазами было склонено, а на руках желтый младенец в одеяльце, перевязанном веревочкой, словно бы неподвижно улыбался из-псд воды.

Вода заволнилась, и женщина закачалась. Поднялась чья-то рука и, тихо падая, потонула. Потом голова показалась теменем.

Вода успокоилась, и женщина, все удаляясь, будто кланяясь, опускалась в зарево под берегом, и там по глубине, в мутных лучах, как по стенке обрыва, водило тенями - упокаивалось, упокаивалось.

А перед обрывом речка кровяная, все шире и шире.

Над ней самолеты лестницей. Выпал один с крестом, ревел и стонал. Заклубилась туча - вздувалась.

Скорее, скорее вон туда - в землю, в тупичок под бревнами. Из стенки выдавило камень, валун заворочался, упал из вечной тьмы к ногам. Край обрыва шевелился - полз. Солдаты выпрыгивали на твердое. Обвалом рухнуло под склон. Подышало, стиснуло окопчик и медленно раскрыло щелью с вывороченным телом. Бревна, деревья, пласты земли в пламени поднимались, падали и, словно от пружин, снова взлетали.