Еда - Эмилия Галаган

Через какое-то время в дверь постучали.

— Эй, обозленная на весь мир старая дева! — крикнула бабушка. — Иди обедать!

От рыданий я порядком оголодала, поэтому, скрыв обиду на бабушкину иронию, все-таки выползла из спальни.

На столе стояла тарелка куриного супа.

Я взялась за ложку, и…

Бабушка подошла ко мне, положила руку на плечо и стала говорить о том, что нельзя злиться на весь мир, что надо быть доброй. И все эти простые слова как-то входили в мою голову, потому что вообще всякая проповедь доброты по-настоящему усваивается только в сочетании с куриным супом.

Если я до сих пор не озверела — это всецело заслуга бабушки и куриного супа.

Я стараюсь, я очень стараюсь.

Когда мы жили втроем — я, отец и бабушка, — у нас было очень мало денег.

Я имела склонность пропивать стипендию, а отец — зарплату.

Поэтому питались мы в основном на бабушкину пенсию и ели то, что бабушка готовила.

Она очень часто варила суп с куриными шеями. Это была очень медленная еда, так как шеи приходилось аккуратно разбирать, по позвоночку, и вытягивать из них белую трубку — горло, что ли?

И однажды отец сказал:

— Мама, я не могу. Пожалуйста, не надо больше этих шей!

А бабушка ответила:

— Ну хорошо, ладно.

И на следующий день приготовила суп с куриными желудками. Их удобно есть, в них вообще нет костей. Бабушка называла их «пупки».

Суп с «пупками» был нашим с отцом любимым.

Собственно, это очень здорово — однажды попросить что-то и получить это — так легко и просто.

Если бы Бог был моей бабушкой, было бы здорово.

Но, к сожалению, это не так.

Я влюбилась. У меня, толстой, кривозубой и перхотноголовой, не было шансов на взаимность.

Он, разумеется, выбрал другую — изящную, голубоглазую феечку.

Все мы трое учились в одной группе.

Я наблюдала, как он за ней ухаживает, и страдала.

Она вроде как отвечала на его ухаживания.

Мне было нестерпимо любопытно, как далеко зашли их отношения. Как-то раз я постаралась с ней разговориться, до этого-то мы особенно не общались, только если парой слов по учебе перекидывались, ну там:

— Тебе учебник по старославу выдали?

— Выдали, но половины страниц не хватает.

или:

— А чем там «Одиссея» закончилась?

— Таки приплыл.

И вот я завела с ней беседу более продолжительную, то да се.

И она мне сказала:

— У меня Антон был в гостях на той неделе…

А я:

— Ну и как?

— Я его оладушками угощала…

— Ну и?

— Всего пять штучек съел.

— Пять? — У меня отвисла челюсть.

— Я-то сама всегда уминаю не меньше десятка, а тут тоже пришлось сдерживаться… — горестно протянула она.

— Да, — ответила я. — Я иной раз и больше десяти могу съесть…

— А хорошие какие оладушки! Поднялись славно! — продолжила она.

— Ну он-то ушел и ты хоть поела по-человечески?

— Конечно! Еле его выпроводила.

Ни у нее, ни у меня ничего с этим парнем не сложилось.

А с ней мы очень хорошо дружили. Оказалось, что она такая худенькая из-за метаболизма. А так нормальный человек, умеет оладьи есть.

Я сидела за столом и читала.

Книжку я удобно пристроила между тарелкой и сахарницей.

И старалась есть аккуратно, чтобы не забрызгать жиром страницы.

Мама сидела у мусорного ведра и чистила картошку.

— Мелкая… — пробурчала она. — Час тут провожусь, а съедим за два раза.

Я только пожала плечами.

— Чего ты все время читаешь? — продолжала мама.

— Это по учебе…

— Что по учебе? — Мама обернулась в мою сторону. Нож как-то угрожающе блеснул в ее руке. — Я тебя спрашиваю: чего ты все время читаешь? За столом читаешь, в туалете читаешь — жрешь и читаешь, срешь и читаешь! Конечно, если все читать и не думать о том, что ты сейчас делаешь, так и будешь толстеть! Посмотри на себя!

— Мама! — От резкого взмаха ложки на страницу все-таки попало несколько брызг.

— Вон какую морду наела! — Не унималась мама. — Я уже молчу про нижнюю часть туловища! Одежда на тебе трещит!

— Мама!

— Что «мама»? Откормила мама корову на свою голову!

Я вскочила из-за стола и, схватив книжку, бросилась вон из кухни.

— А не доела чего? — крикнула мне вслед мама.

— Сама доедай!

Так вот и оставались на страницах книг следы жирных капель и моих слез.

Пожалуй, я сама состою из жира и слез. Где-то пятьдесят на пятьдесят.

Фольклор не всегда прав. Знаете этот анекдот про хо… украинца, который если не съест, так понадкусывает? А я вот родом оттуда. Но это не про меня анекдот, ей-ей. Это про мою сестру.

Как-то раз заглядываю я в нижний ящик стола — а там — ну ничего ж себе! — рядком лежат шоколадки: «Марс», «Сникерс», «Баунти», «Натс», «Пикник»… В общем, ассортимент коммерческого ларька 90-х. И все — вскрыты! И от всех — невооруженным взглядом видно! — кусочек откушен.

Это что такое?

Зову сестру. Вот она, пришла. Волосы на прямой пробор расчесаны, и с обеих сторон — ряды разноцветных заколочек, плотно-плотно друг к другу пригнаны, по тогдашней школьной моде. Свитер шерстяной зелёный мамой связан, джинсы — добрые люди отдали, а полосатые разноцветные носочки — шик, шик! — на рынке куплены. Очки в розовой оправе. И взгляд сердитый.

— Откуда у тебя — это? — говорю я тоном, каким в сериалах родня выкатывает предъявы подростку, у которого нашли травку.

— Купила…

— А деньги откуда?

— Со сдачи скопила… — правдоподобный ответ.

Задаю самый главный, самый животрепещущий вопрос:

— А не поделилась почему?

— Это экспериме-е-ент…

— Чего?

— Я хотела понять, какая из них вкуснее…

— И? — только и смогла сказать я.

— Не поняла. Я только по разу от каждой откусила. А больше в меня не лезло. Они слишком сладкие. — Вид у нее был виновато-растерянный.

Надо было спасать эксперимент.

— А давай наоборот сделаем: ты сперва выберешь самую невкусную. И отдашь мне — я доем. Потом попробуешь оставшиеся — и опять выберешь самую невкусную… И так далее… Ну?

Но, откусив еще по разу от каждой шоколадки, сестра вновь зависла:

— Наверное, самая невкусная — вот эта, в ней изюм. Не люблю изюм. Хотя, может быть, вот эта еще хуже — на зубах вязнет, еле прожевала. И еще один претендент — вот эта, какие-то в ней странные опилки…