Василий Дворцов - Аз буки ведал

- А деньги?

- Нет. Не надо. Вас и так сделали. Я за ночь просто извелся. Идите!

Как же хорошо иногда ошибаться в людях.

Бийское привокзальное отделение милиции выглядело и пахло очень обыкновенно. И кабинет следователя Котова, спаренный, что в самом конце коридора, тоже ничем особым не отличался: два стиснутых, ободранных и заваленных мусором стола, большой зеленый, еще энкавэдэшный сейф, на широком подоконнике - серые от пыли автомобильный телевизор и китайский полуразобранный магнитофончик. За желтым платяным шкафом жалким углом торчала покрытая синим солдатским одеялом ментовская непродавляемая кровать. Сигаретный дым, одурев от зудящей лампы "дневного света", слоями оседал и уплывал в маленькую форточку, устроенную внизу очень старой, заросшей неисчислимыми шелушащимися слоями краски рамы. Бледное веснушчатое лицо не спавшего ночь человека над серой кипой рукописных и печатанных бумаг. Впрочем, в таком освещении все лица выглядели весьма бледно. В том числе и того пухлогубого новобранца на вертушке, совершенно придавленного бронежилетом и автоматом, с которым Глеб замучался объясняться, почему ему нужен именно Котов, а не Мышкин или Кобеленко, к примеру.

- Вы можете здесь в двух словах, но под запись: кто, когда, при каких обстоятельствах. И кого подозреваете, и кто ваш враг или кредитор, или муж любовницы? И кто мог быть свидетелем? Если нет, то вот уже есть готовая форма, прочитайте и подпишите... Значит, он ко мне вас вот так и послал? То есть мне теперь с вами надо еще и не по протоколу как-то завязаться?.. Ну, задал племянничек задачу. Вы же сами видели: он придурок. Но у него удивительное чутье на людей. Божий дар. Хотя это не причина помогать вам... Не причина нарушать закон.

Котов встал, закинул сцепленные пальцами ладони за затылок и сладко потянулся со скруткой в обе стороны. Прямо за зарешеченным окном росла большая, черная ель, нижними ветвями почти полностью перекрывающая для кабинета солнечный свет. В безопасной глубине этой колючей красавицы шла весьма активная воробьиная жизнь, полная драк и восторгов. Котов стоял к Глебу спиной, пустая портупея неловко и косо обхватывала плечи, к локтю прилип фиолетовый фантик от карамели... Прошла минута, вторая... Где-то в коридоре раздался и тут же оборвался пьяный кричащий мат. Котов обернулся, болезненно поморщился:

- Не знаю почему, но в нарушение всех правил я отпускаю вас под честное слово до места назначения. Почему? Сам не могу ответить. Но погодите радоваться, улыбка может оказаться преждевременной... Оттуда вы, не откладывая, сразу свяжетесь со мной и уже никуда - слышите? - никуда не денетесь, пока не восстановим ваши документы... Там за вами одно дельце будет... Впрочем, человек вас сам найдет. И еще... ответьте мне на очень естественный, даже не для следователя, вопрос: почему вы в таком... московском, что ли, виде едете отдыхать в Чемал? Это же горы.

Глеб посмотрел на свои уже давно не блестящие туфли.

- Я же говорил вам, я не турист. А... по семейным обстоятельствам.

- Хорошо... Не горячитесь, я тоже позавчера развелся.

Глава вторая

Темно-зеленый "жигуленок", весело жужжа, бежал по узкой асфальтовой полосе, довольно крутыми галсами ведущей на юг. С левой стороны плотно стояли высокие тополя, совсем еще зеленые. И откуда же тогда взялась эта пронзительно золотая полоска опалой листвы по самой обочине? Она яркой линией тянулась уже не один десяток километров, красиво очерчивая повороты трассы. Справа, в плотных зарослях кленов, лип и ранеток, пряталась Катунь, редко-редко оголяя свои ленивые, розовато чешуящиеся на вечернем уже солнце воды. Никаких гор не было и в помине, хотя бестолковый и неуютный Бийск миновали уже не менее часа назад. Глеб развалился поперек всего заднего сиденья - за свои кровные можно было чуток и побарствовать. Шофер, выглядевший точно так же, как все частники мира, снял кепку с крепко сидящей на мощной короткой шее, наголо стриженной головы, выставил в открытое окно локоть сильной загорелой руки и, кажется, совсем не смотрел, куда едет. Попытавшись нащупать общие темы разговора, очень скоро он смирился с явным нежеланием пассажира ему поисповедоваться, и то включал-выключал свое радио, то насвистывал "Маленьких лебедей". Или, как бы ни к кому и не обращаясь, сквозь золотые зубы комментировал мелькающие достопримечательности.

- Вот сейчас мы приближаемся к Сросткам... Это родина нашего великого земляка Василия Макаровича Шукшина... Богатая деревня... Вон там - музей... А эта горка, вон - с телевышкой, "Пикет" называется. Там каждый год Шукшинские чтения проводятся. Народу приезжает тьма. Отовсюду. Из Москвы Золотухин бывает, он ведь тоже наш, алтайский... И из-за границы едут, с Америки, там, Австралии. Все русские, конечно...

Мимо проплывали добротные, крепкие усадьбы с палисадниками, из которых выпирали "золотые шары" и фиолетово-алые граммофончики мальв. В стороне от дороги, под деревьями сидели сонные тетки, красочно разложив дары приближающейся осени: огурцы, помидоры, перцы, кислые ранние яблочки и мелкие дыньки. Рядом стояли три-четыре дорогие и не очень иномарки, городские туристы в черных очках и огромных шортах пили из пластиковых бутылок, жевали пахучие шашлыки. Над всем поднималась лысая сопка со стандартной железной телебашней... Пикет, Шукшинские чтения... Глеб пару раз тоже собирался побывать здесь: из Москвы в Сростки постоянно выезжала команда литературных зубров с обширной свитой. Но в связи с происходившей тогда сменой "главных" трения и трещины в редакциях журналов требовали обязательного и громкого обозначения - чей ты? за "старую гвардию" или со "свежими силами"? Все это было болезненно и не вызывало азарта, и в конце концов просто заставило перестать печататься в "толстушках". А затем и вообще печататься... Зато удалось сохранить со всеми более или менее нормальные, не активно военные отношения. С надеждой на перспективы.

Начинало смеркаться. Глеб оглянулся и обомлел: между двух нежно позолоченных вечерним светом горных громад, словно на старинной японской картине, низко дрожало огромное, круглое, темно-красное солнце. Под ним лиловый прозрачный туман заполнял косые длинные тени над рекой, перекрытой стремительным подвесным железным мостиком. Дальний берег, вздувшийся зубчатой спиной уснувшего динозавра, с поднимающимися почти до вершин, совершенно синими соснами, влажно оглаживался неизвестно откуда взявшимися бледно-розовыми облаками. Облака медленно, как огромные слепые улитки, сползали вниз, цепляясь за распушенные кроны, а на их светящемся фоне двумя короткими черными черточками кружили орлы... Такое нужно бы видеть в минуту смерти - как утешение: да, ты познал это, ты обладал этим, и теперь для тебя уже ничего лучшего на Земле не будет... И не надо. Ибо здесь, в этом мгновении, был весь гетевский Фауст, со всей его безумной жаждой самоубийственного растворения в этой чарующей полноте жизни. С жаждой расщепления - еще живого, с бешено бьющимся о ребра сердцем! - тела на атомы и фотоны не просто в каком-то, пусть самом сокровенном, месте Земли или часе суток, а именно в ситуации: стечении в единую, святую гармонию экстаза, конечную точку-крест пространства и времени... "Остановись, мгновенье!"

- А здесь и притормозим. Так надо: духам поклониться. А то не впустят.

"Жигуленок" по косой пересек дорогу и лихо припарковался слева. Вышли. Вокруг все ветви тальника, черемух и кленов были плотно увешаны тысячами и тысячами маленьких разноцветных ленточек. В темной глубине небольшой, заросшей густыми прогнутыми ивами ложбинки виднелась каменная плотина, подпрудившая взятый в трубу источник. Рядом крутые ступени каменной же, с претензией на художественность лестницы возводили к облезлому и, по-видимому, лет двадцать уже закрытому павильону летнего кафе сталинского ампира. Глеб вслед за шофером по скользким камням подобрался к воде. Черпнул в ладони, блаженно обмыл лицо, шею, попил, снова умылся. Ледяная родниковая вода протекла по груди сквозь рубашку. Как хорошо! Как здорово! Но тут нога соскользнула, и он по щиколотку встал прямо в бассейн. Шофер, с противоположной стороны набиравший пластиковую бутылку, златозубо рассмеялся:

- Обалденно здесь! Я, можно сказать, только ради этого и подрядился поехать. Здесь настоящая граница Горного Алтая, а не там, где КПП. Здесь все решается для приезжающего: примут духи или нет. Вот, наш Бийск вроде и недалеко, но там так живешь, а здесь иначе. И не вздумай смешивать.

- А то что будет?

- Что угодно. Вплоть до смерти. Или любви. Особой. Это же горы. Что тут непонятного?

- Ну?

- А тож, почему в горах травы и корни лечебные? А панты? Тут сила! Вот скоро сам узнаешь, какая: воды попил, теперь ленточку подвяжи. Духам-то. Слышь? Они закон дали, не нам его нарушать. Накажут.

Какую бы ленточку? Глеб расслабил узел галстука, стянул его через голову: