Темные алтари - Димитр Гулев

— Эд!

Бледное, чистое лицо юноши не дрогнуло.

— Эд! — снова позвала Гейл.

Он чуть приоткрыл глаза — отсутствующий взгляд, словно бледно-голубое утреннее небо… Он глядел на нее так спокойно, так обманчиво спокойно, но она видела, что он не смирился. И вдруг вспомнила глаза Джонатана.

Они ныряли в зеленоватых водах у Сарасоты. Странно было, что еще вчера вечером, когда они вылетали, шел дождь со снегом, а сегодня они прибыли в лето, и солнце палило, и бесконечные белые пляжи были так светлы и дрожали в мареве февраля. Гейл совсем близко увидела белесое овальное тело дельфина. Испуганно дернувшись, она закричала: «Джонатан!» Солено-горькая струя резанула ее по животу, и тогда она увидела его глаза — цвета бегущих ласковых волн. С тех пор стоило ей подумать о нем, и ее охватывало чувство одиночества, страха, безнадежности — она всегда боялась потерять его среди зеленых вздымающихся волн…

Она подошла к Эду, провела рукой по его сухому гладкому лбу, по волосам, длинным и светлым, размещавшимся на низкой подушке, сиявшим, словно солнечный нимб.

— Хорошо спал?

Эд кивнул.

— Все в порядке?

Эд повернул голову к пустой кровати Марка, затем к окну. Шторы чуть колыхались, полосы света струились по противоположной стене. Ровный шум включенного телевизора вибрировал в теплых стенах палаты. На экране подпрыгивала и хлопала в ладоши красивая длинноногая девушка.

— Мне снилось, а может, я просто вспомнил, — сказал Эд, — может, это было на самом деле… Нет, ты послушай: в бассейне нашего колледжа тренировался Табачный Марк!{3}

«Марк Шпиц!» — догадалась Гейл. Это был олимпийский чемпион по плаванию, несколько лет тому назад в Мюнхене имя его и атлетическое телосложение использовали для рекламы какие-то табачные фирмы — разумеется, за солидное вознаграждение. Впрочем, почти все более или менее известные спортсмены были вовлечены в подобные сделки.

— Бассейн, выложенный гладкими плитами — гладкими, без зазубрин, чтобы, не дай бог, не пораниться… А я ободрался! Всю ногу! До кости! — Эд улыбнулся. — Ту же ногу! — продолжил он шепотом. — Не зарастает, кровоточит. Каждый раз, когда я вхожу в бассейн, вода вокруг розовеет. Ты видела?

Гейл молчала. За опущенными ресницами, в темном непокое ее глаз морские пехотинцы рассыпались по какой-то болотистой низине…

— В воде раны особенно сильно кровоточат. Это похоже на крохотные кучевые облака. Они рассеиваются как дым — сначала красные, потом розовые…

— Пройдет, Эд! Все проходит! — услышала она свой голос.

Тонкое тело Эда исчезало, терялось в белизне легкого кашемирового одеяла.

— Да нет, — сказал он, мотнув головой. — Не было со мной ничего такого. Иначе были бы шрамы и на другой ноге. Я ведь делал сальто в обе стороны — и влево, и вправо… А это все я придумал. Лежал тут с закрытыми глазами — и придумал… Тебе смешно?

— Нет!

Гейл села рядом с ним и взяла в ладони его руку, которую он так доверчиво ей протянул.

— Беда не в ноге, а в крови, Гейл! И в том, что я уже никогда не буду таким, как раньше!

— Будешь!

Он снова покачал головой.

— Никогда, Гейл!

На секунду она прижала его ладонь к своей щеке. Глаза ее были влажны.

Эд провел тонкими пальцами по ее подбородку, и эта ласка словно пронзила ее. Она физически ощутила, что навеки лишилась только ей одной принадлежавшего мира. Как холодно, как трезво, как бессмысленно и одиноко будущее, подумала она с болью.

Гейл вскочила, рассмеялась — смех был слишком громким и неестественным — и посмотрела вокруг невидящим взглядом.

— Все будет хорошо, будь уверен, мальчик!

Эд глядел на нее во все глаза. Лицо его все удалялось и удалялось, будто тонуло в сонном омуте.

— Когда все кончится, я буду с тобой, — сказала Гейл, направляясь к двери.

— Я не говорил тебе, Гейл! — остановил он ее. — Знаешь, когда меня усыпляют, я всегда думаю о тебе…

Гейл замерла, чувствуя, что вот-вот, через минуту — нет, через секунду! — ее обнимут руки Джонатана.

— Ты почаще смейся, Гейл! Тебе страшно идет! Всегда будь веселой…

Ее словно ударили. Боже, как они похожи друг на друга — те, кого мы любим. Как похожи они чем-то необъяснимым, ради чего мы готовы для них на все.

— Я и так веселая, Эд, — сказала она.

— Нет, не такая, какой могла бы быть. Здесь разве можно быть такой уж веселой? Ох, Гейл, — сказал он нежно, — какой ты можешь быть!.. Потому — а может, и не только потому — я о тебе думаю, когда мне надевают маску с веселящим газом. Ладно, иди.

Она продолжала стоять. Ей было трудно это сказать, но она чувствовала, что должна.

— Ты можешь мне быть братом, Эд! — сказала она тихо. — И я, наверно, люблю тебя, как брата. Мы с тобой похожи…

Она взглянула на него. Но он лежал с закрытыми глазами. Бледное, чистое лицо, тонкие руки вдоль тела, исчезающего, теряющегося в белизне легкого кашемирового одеяла.

Ярко светили плафоны перед операционными на мезонине. Просторные серые лифты скользили вниз как-то испуганно, а вверх поднимались бесшумно, неся сквозь этажи не проснувшихся от наркоза мужчин с бескровными лицами. Операционные были в новом крыле, построенном еще во время войны, — снаружи кирпичном, перерезанном сероватыми бетонными кольцами, точь-в-точь как здание бывшей городской клиники, только с более свежим цветом жженой глины. Главный вход, перед которым замер истребитель на стальном пьедестале, был посередине, в низкой застекленной пристройке, соединяющей старое здание с новым крылом. Позади просторного фойе находилось кафе (холодные и горячие завтраки, салаты, десерт) — целый ресторан, куда наряду с медицинским персоналом спускались и больные — обычно только для того, чтобы пропустить рюмку-другую. Сквозь стеклянные стены кафе были видны зеленые газоны с темными островами автомобильных стоянок, возникших на месте разрушенных старых домишек. Больница была почти в самом центре города, и люди, вынужденные продавать свои дома из-за падения цен на недвижимое имущество, переезжали за пределы городской черты. Местные и федеральные власти отпускали немалые средства, чтобы превратить больницу в