Артюр Рембо - Пьяный корабль. Cтихотворения

Вслед за сверчком, —

Что за волшебное мгновенье,

Душа детишек в восхищенье

Под их тряпьем.

В коленопреклоненной позе

Христосики в ночном морозе

У дырки той,

К решетке рожицы вплотную,

За нею видят жизнь иную,

Полны мечтой.

Так сильно, что трещат штанишки,

С молитвой тянутся глупышки

В открытый рай,

Который светлым счастьем дышит.

А зимний ветер им колышет

Рубашки край.

Нет рассудительных людей в семнадцать лет!

Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады.

Шумливые кафе. Кричаще-яркий свет.

Вы направляетесь под липы эспланады.

Они теперь в цвету и запахом томят.

Вам хочется дремать блаженно и лениво.

Прохладный ветерок доносит аромат

И виноградных лоз, и мюнхенского пива.

Вы замечаете сквозь ветку над собой

Обрывок голубой тряпицы с неумело

Приколотой к нему мизерною звездой,

Дрожащей, маленькой и совершенно белой.

Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин

Пьянит такая ночь… Как будто бы спросонок,

Вы смотрите вокруг, шатаетесь один,

А поцелуй у губ трепещет, как мышонок.

В сороковой роман мечта уносит вас…

Вдруг – в свете фонаря, – прервав виденья ваши,

Проходит девушка, закутанная в газ,

Под тенью страшного воротника папаши.

И, находя, что так растерянно, как вы,

Смешно бежать за ней без видимой причины,

Оглядывает вас… И замерли, увы,

На трепетных губах все ваши каватины.

Вы влюблены в нее. До августа она

Внимает весело восторженным сонетам.

Друзья ушли от вас: влюбленность им смешна.

Но вдруг… ее письмо с насмешливым ответом.

В тот вечер… вас опять влекут толпа и свет…

Вы входите в кафе, спросивши лимонаду…

Нет рассудительных людей в семнадцать лет

Среди шлифующих усердно эспланаду!

Меж тем как красная харкотина картечи

Со свистом бороздит лазурный небосвод

И, слову короля послушны, по-овечьи

Бросаются полки в огонь, за взводом взвод;

Меж тем как жернова чудовищные бойни

Спешат перемолоть тела людей в навоз

(Природа, можно ли взирать еще спокойней,

Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) —

Есть бог, глумящийся над блеском напрестольных

Пелен и ладаном кадильниц. Он уснул,

Осанн торжественных внимая смутный гул,

Но вспрянет вновь, когда одна из богомольных

Скорбящих матерей, припав к нему в тоске,

Достанет медный грош, завязанный в платке.

Бредет среди куртин мужчина, бледный видом,

Одетый в черное, сигарный дым струя,

В мечтах о Тюильри он счет ведет обидам,

Порой из тусклых глаз бьют молний острия.

О, император сыт, – все двадцать лет разгула

Свободе, как свече, твердил: «Да будет тьма!» —

И задувал ее. Так нет же, вновь раздуло —

Свобода светит вновь! Он раздражен весьма.

Он взят под стражу. – Что бормочет он угрюмо,

Что за слова с немых вот-вот сорвутся уст?

Узнать не суждено. Взор властелина пуст.

Очкастого, поди, он вспоминает кума…

Он смотрит в синеву сигарного дымка,

Как вечером в Сен-Клу глядел на облака.

Наш розовый вагон обит небесным шелком —

Войди и позови;

Нам будет хорошо: совьем уютно, с толком

Мы гнездышко любви.

Ты заслонишь глаза ручонкою проворной —

Тебе глядеть невмочь

Туда, где за окном волчиной стаей черной

Гримасничает ночь.

Потом ты ощутишь: слегка горит щека;

То легкий поцелуй, как лапки паучка,

Бегущего по нежной шее;

И, голову склоня, ты мне велишь: «Найди!»,

И будем не спеша – дорога впереди —

Ловить бродячего злодея…

В прогале меж дерев серебряно блистая,

Река поет и бьет о берег травяной;

На солнечном огне горит гора крутая,

В ложбине у реки клубится жар дневной.

Спит молодой солдат, упав затылком в травы,

На ложе земляном – его удобней нет;

Рот приоткрыт слегка, и волосы курчавы,

По бледному лицу стекает теплый свет.

Он спит. Он крепко спит. И видит сны земные —

С улыбкой слабою, как малыши больные;

Согреться бы ему – земля так холодна;

Не слышит он во сне лесного аромата;

К недышащей груди ладонь его прижата —

Там с правой стороны два кровяных пятна.

Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки

О камни и, придя в Шарлеруа, засел

В «Зеленом кабаре», спросив себе тартинки

С горячей ветчиной и с маслом. Я глядел,

Какие скучные кругом расселись люди,

И, ноги протянув далеко за столом

Зеленым, ждал – как вдруг утешен был во всем,

Когда, уставив ввысь громаднейшие груди,

Служанка-девушка (ну! не ее смутит

Развязный поцелуй) мне принесла на блюде,

Смеясь, тартинок строй, дразнящих аппетит,

Тартинок с ветчиной и с луком ароматным,

И кружку пенную, где в янтаре блестит

Светило осени своим лучом закатным.

Трактира темный зал, и запахи его —

Плоды и виноград – мне будоражат чресла.

В тарелку положив – не знаю я, чего;

Блаженствовал теперь в огромном чреве кресла.

Я слышу бой часов и с наслажденьем ем;

Но распахнулась дверь – аж затрещали доски,

Служаночка вошла – не знаю я, зачем:

Косынка набекрень, испорчена прическа.

Мизинцем проведя по розовой щеке,

Подумала она, должно быть, о грешке;

Припухшая губа пылала что есть силы.

Дотронулась мельком до моего плеча,

И, верно поцелуй возжаждала, шепча:

«Смотри-ка, холодок на щечку я словила…»

одержанная под возгласы «Да здравствует император!» – бельгийская роскошно раскрашенная гравюра, продается в Шарлеруа, цена 35 сантимов

Голубовато-желт владыка в бранной славе,

Лошадку оседлал и вот – сидит на ней;

Мир видеть розовым он нынче в полном праве.

Он кротче папочки, Юпитера грозней.

Служивые стоят и отдыхают сзади,

При барабанчиках и пушечках найдя

Покоя миг. Питу, в мундире, при параде,

От счастья обалдел и смотрит на вождя.

Правее – Дюманэ, зажав приклад винтовки,

Пострижен бобриком, при всей экипировке,

Орет: «Да здравствует!» – вот это удальство!..

Блистая, кивер взмыл светилом черным… Рядом

Лубочный Ле-Соруб стоит к воякам задом

И любопытствует: «Случайно, не того?..»

Дубовый, сумрачный и весь резьбой увитый,

Похож на старика объемистый буфет;

Он настежь растворен, и сумрак духовитый

Струится из него вином далеких лет.

Он уместить сумел, всего себя натужив,

Такое множество старинных лоскутков,

И желтого белья, и бабушкиных кружев,

И разукрашенных грифонами платков;

Здесь медальоны, здесь волос поблекших прядки,

Портреты и цветы, чьи запахи так сладки

И слиты с запахом засушенных плодов, —

Как много у тебя, буфет, лежит на сердце!

Как хочешь ты, шурша тяжелой черной дверцей,

Поведать повести промчавшихся годов!

Запрятав кулаки по продранным карманам,

В роскошнейшем пальто – с него весь ворс облез —

Я с Музою бродил под куполом небес,

И мыслями летел к любимым и желанным!

Как Мальчик-с-пальчик – я, волнуясь и спеша,

Бросал зерно стихов – проростки вящей славы;

И, подтянув штаны – потерты и дырявы —

Я отдыхал в горсти Небесного Ковша.

Я слышал шорох звезд в густой пыли обочин;

Был каплями росы мне прямо в лоб вколочен

Густой могучий хмель сентябрьского вина;

Взирая на свои разбитые ботинки,

На лире я бряцал – тянул чулков резинки,

И рифменным огнем душа была пьяна!

Господь, когда равнина стыла,

Когда в сожженных хуторах

Мечи устали сеять страх,