Сол Беллоу - Жертва

— Вы откуда знаете?

— Просто знаю, что на четвергом этаже вы живете.

— Откуда вы можете знать? — настаивал Левенталь.

— Так, знаю, и всё. Разве это такой секрет? Разве не всем позволительно знать, что вы живете на четвертом этаже?

— Что еще вы про меня знаете?

— Вы работаете на Берка и Бирда. Какую-то занюханную газетенку выпускаете.

— Еще что-нибудь?

— Ваша жена в отъезде. Она… — он всмотрелся в Левенталя, как бы прикидывая точность своих соображений, — на юге. Несколько дней, как уехала. Все это не так уж трудно установить.

— Вы раньше звонили мне в дверь?

— Звонил? Нет, зачем?

Левенталь его мрачно оглядывал в натекавшем сквозь листья свете. «Он шпионит за мной, вот только зачем, зачем! И с каких пор установлена эта слежка, с какой целью — с какой идиотской целью?» Олби со своей стороны точно так же изучал Левенталя, серьезно, сосредоточенно, у него косо отвисла нижняя челюсть, и зеленоватость, свинцовость вечера заполнила сумрачный, внимательный взгляд. И под этим взглядом, ощущая жар чужого дыхания у себя на лице, потому что их друг к другу притиснуло на скамейке, вдруг Левенталь понял, что его самого — за что? почему? — неотвратимо затягивают в сумасшедшую дичь, бредятину, и на секунду его прохватил ужас. Потом он очнулся, стал себя уговаривать, что бояться нечего. Ну, ненормальный, на нервы действует, и просто кошмар, конечно, — думать, что за тобой подглядывают исподтишка. Но что в этом Олби такого уж страшного? Опустился, пьет и, кажется, забрал себе в голову какую-то чушь насчет Левенталя, скорей всего просто недоразумение; или он сочиняет. Разве скажешь у этих пьяниц? Если и есть у них резоны какие-то, кто же их разберет — дым, облака, алкогольный туман. Олби его взял врасплох. Огорошил. И в таком состоянии, кстати, малейшая ерунда может вышибить из колеи. Особенно когда нездоровится. Левенталь, приободряясь, устало повел плечами.

Сверля его взглядом, Олби выговорил:

— Трудно определить, что вы, собственно, за человек.

— A-а, так это мы обо мне будем беседовать?

— Видите? Вот вам пример. Вы искренни, но вы же от сути дела увиливаете? Увиливаете. Это маневр. Не пойму, это ум у вас или хамство такое. Может, вам просто на суть дела плевать.

— На что именно мне плевать?

— А, да ладно вам, бросьте вы, Левенталь, бросьте! Вы прекрасно понимаете.

— Нет.

Оба умолкли; потом Олби сказал, перебарывая раздражение:

— Ну хорошо, раз уж вам так хочется, — вам, кажется, угодно, чтоб все изложил я. Я-то надеялся, что без этого обойдется, но извольте. «Диллс Уикли». Припоминаете «Диллс Уикли»? Мистера Редигера?

— Да-да, конечно. Редигер… М-м-м. У меня где-то записано в старой записной книжке, надеюсь, как-нибудь ее отыщу; что-то фамилия ускользает… Редигер, ах да! — Он вспомнил и улыбнулся, но улыбка вышла несколько скомканная.

— Так помните?

— Конечно.

— Ну а как насчет остального? A-а, насчет остального вы вспоминать не желаете. Предоставляете мне. Ладно, извольте. Ведь это именно через Редигера вы меня достали.

— Достал? — Левенталь изумился. Отвернул от Олби пылающее лицо, и что-то сдавило ему череп, жало на брови.

— Отомстили. Счеты со мной свели, — чеканил Олби. Нижняя губа выдвинулась вперед, сухая, растресканная; нос — как-то вдруг — разбух. Глаза лезли из орбит.

— Нет-нет, — пробормотал Левенталь, — вы ошибаетесь. Никаких я не сводил с вами счетов.

Олби выдвинул ладонь, отпихивая все возражения, и медленно покачал головой:

— Я отнюдь не ошибаюсь.

— Отнюдь? И тем не менее.

— Я вас вывел на Редигера? Обтяпал вашу встречу? Да или нет?

— Да, вы обтяпали, да…

— И вы явились, и нарочно хамили Редигеру, выпендривались, обзывали его, вы специально его оскорбляли, чтоб мне нагадить. Редигер вспыльчивый, он тут же меня выпер взашей. Вы знали. Все заранее было рассчитано. И аккуратно сработало. Вы хитрый, как бес. Он даже недели мне не дал. Шуганул с треском.

— Неправда. Я слышал, что вы уже не работаете на Дилла. Мне Гаркави сказал. Но это абсолютно не из-за меня. Я уверен, вы ошибаетесь. С чего это Редигер стал бы на вас вымешать нашу стычку. И он, между прочим, был сам виноват.

— Однако он выместил, — сказал Олби. — Он вполне четко это обозначил. Орал на меня, чуть не лопнул. А вам только того и нужно было.

— Мне нужна была только работа, — отрезал Левенталь. — А Редигер был груб и отвратен. Вообще он сплошное не то. Вспыльчивый! Скажете тоже. Он сволочь. Да, я не смог сдержаться. Тут я признаю. Ну, предположим, в этом смысле я косвенно виноват. Но вы говорите…

— Я говорю, что это исключительно ваша вина, Левенталь. — Он открыл рот и как будто удерживал выдох, пока улыбался. Зря пытался Левенталь рассуждать хладнокровно; его затягивало в какую-то муть.

— И зачем, интересно, я все это сделал?

— Из мести. Тьфу ты! Вы, кажется, собрались все по новой мусолить, докопаться хотите, сообразил ли я, что к чему. Я сообразил, что к чему, Левенталь. О Господи, вы думаете, я это до точки не обмозговал? Вы меня недооцениваете; я давным-давно все понял. Но раз уж вам так хочется, чтоб я снова толок воду в ступе, — пожалуйста. Начну немножечко издалека: от Уиллистонов. У них был вечер.

— Ну да, мы там познакомились, у Уиллистонов.

— A-а, вспомнили. Я думал, вы будете до конца кобениться и отпираться. Чудно. Там был и ваш друг, тоже еврей — вы сегодня упомянули его фамилию.

— Гаркави.

— Гаркави, да, совершенно верно. Уже большой прогресс. — Он громко расхохотался. — Вот вам и ключ. Тоже еврей. Господи, и все вам надо разжевывать. Надо это разжевывать? Видно, никуда не денешься. Вас оскорбило, когда я проехался насчет евреев. Припоминаете?

— Нет. Ах да. Да-да, — поправился он, насупясь. — Еще я припоминаю, что вы были пьяны.

— Вранье. Выпил, да, но не был я пьян. Вот уж нет. У вас, у евреев, кстати, довольно своеобразные понятия о выпивке. Особенно интересно, что все кроме вас наследственные алкоголики. У вас и песенка есть — «В стельку пьян, ой-ей-ей, он на то и гой… Шиккер[3]». — Он уже не смеялся; стал мрачный.

— Н-да! — сказал Левенталь презрительно. Оттолкнул ладонью спинку скамейки, встал.

— Вы куда?

— Я никакого отношения не имею к тому, что вы тогда потеряли работу. Сами скорей всего и виноваты. Небось кучу поводов давали Редигеру вас уволить, легко могу себе представить. И я совершенно незлопамятный. Это все ваши домыслы. Тот вечер у Уиллистонов я помню прекрасно, но вы были пьяны, что на вас обижаться. И когда это было. Довольно странная мысль — искать меня, исключительно чтобы напомнить. Спокойной ночи!

Он зашагал прочь. Олби встал со скамейки и орал ему вслед:

— Вам поквитаться надо было! Это вы мне свинью подложили! Нарочно!

На них уже оборачивались, Левенталь ускорил шаг. «Если он за мной попрется, я сверну ему челюсть. Я его повалю, — он думал. Честное слово, повалю! Все ребра ему переломаю!»

Придя домой, он открыл почтовый ящик и нашел там записку. Подписанную «искренне ваш, Керби Олби», извещавшую о том, что в восемь он будет в парке. Почему в парке? Откуда такое обвинение? Что за бред! Ни малейшего смысла, от начала и до конца. Конверт был без марки; видно, Олби сам принес письмо. Очень может быть, это он тогда и звонил.

— Безошибочное ощущение времени у этого Нуньеса, — ворчал себе под нос Левенталь, взбираясь по лестнице.

Заснуть удалось сразу, и спал он крепко. Разбудил будильник на ночном столике, Левенталь схватил его, придушил дребезг. Потом переместился к окну, пригибаясь — был голый, — и выглянул. Уже сейчас, в половине восьмого, улица помертвела от жара и света. Медленно, трудно тащились низкие облака. Воздух на юге, на востоке уже тронуло медью, плавились фабрики и, тяжелые, красные, темные, смотрели в небо сквозь зеленую, жаркую сетку мостов. И везде вкруговую погромыхивали грузовики, поезда подземки. Вылез на улицу Нуньес и, макая ее в ведро, мыл тротуар увечной своей шваброй. Комендантша хлопотала над домашней растительностью. К оконному переплету крепились новые беленькие веревочки; она высунулась из окна, к ним приручая лозы.

Левенталь помылся, побрился. Записка Олби валялась на кухонном столе. Пробежал ее глазами, бросил в ведро возле раковины. Изготовился грохнуть крышкой, но спохватился — это вчера он был на грани срыва, теперь-то чего уж — и, слегка посмеиваясь над собой, осторожно опустил крышку и ногой подпихнул ведро к стене. Да, его, наверно, можно простить, если он вчера потерял терпенье и даже голову. Ну и денек! После всего, чего пришлось нахлебаться, объявляется этот Олби и вносит свою лепту. Видно, годами себя накручивал, носился с идеей, что Редигер якобы уволил его из-за того разговора. Конечно, у Редигера удивительно паршивый характер, кто спорит, уж с таким, наверно, уродился, но даже он — зачем он будет увольнять служащего не за собственные грехи, а из-за кого-то там, кого тот рекомендовал. «Нет, ну зачем ему? — рассуждал Левенталь. — Хорошего работника? С какой стати». Чушь. Наверно, Олби прогнали за пьянство. Пойди объясни пьянице, что неприятности у него из-за пьянства. Разве он это признает? Закоренелый особенно? А этот Олби закоренелый.