Олег Постнов - Поцелуй Арлекина

– Ага…

Он, конечно, играл. Он ждал улыбки и одобрения. Ломал комедию в духе негра-насмешника и хотел чаевых. Чистильщик сапог из Нью-Йорка, Сорок вторая стрит… Ба, да ведь он сущий цыган! Как я раньше не догадался! Я их вечно путаю с индейцами, как Колумб. Это древний грех.

– Но ведь ты, – сказал я, – тоже подписывал форму «А» на таможне? Когда приехал – верно?

Он стал серьезен.

– Да, сэр, верно. Иначе нельзя. Иначе сюда не пустят.

– Гм. А если пробраться тайком?

– Каким образом, сэр? И зачем? Ведь если вы нарушите правило, никто не будет отвечать за вас. Вы ничего не добьетесь, только лишитесь льгот.

– Каких, например?

Он стал отгибать пальцы.

– Бесплатные похороны – раз, исполнение завещания – два, информация в прессу – три. Ну и там всякие мелочи вроде церковных обрядов. Все за счет города – очень удобно.

Я с сомнением хмыкнул.

– Веселый реестр.

Лицо его вновь озарилось улыбкой.

– Местный колорит, сэр! Добро пожаловать в Танатос!

– Да, конечно. А полиция есть?

– Нет, сэр! Полное самоуправление. Муниципальные власти в размерах Совета. Наша гордость, сэр!

– Солидно. Я одного не пойму, Мак. Что, если кто-нибудь вздумает… ну, пошалить, что ли? Под конец? Вдруг мне хочется умереть с шумом?

Его улыбка стала слащавой.

– Это возможно, сэр. Но тут много тех, кто любит как раз тишину. Вы мало успеете.

Он стал мешать коктейль – на свой вкус.

– Допустим. Но вдруг – вдруг при этом убьют тебя?

– Что ж. Но вряд ли. Легче попасть в Чикаго под колесо, чем здесь под пулю. И потом, риск украшает жизнь.

Коктейль был пурпурный.

– У тебя, должно быть, здесь большие доходы? – спросил я.

Не знаю, зачем я еще болтал с ним. Было лень идти, но и лень думать.

– Нет. Ведь торгую не я – торгуют фирмы. Это вроде благотворительности. И хорошо для рекламы. Людям нравится смерть.

– Да? А тебе?

– Я-то – другое дело.

– И тебе никогда не хотелось отсюда смыться?

– Нет, сэр, никогда.

– А почему?

– Как вам сказать… Франц Кафка, часом, не ваш соплеменник?

Ничего себе способ ответить на вопрос! Ха!

– Ты почему так решил?

– У вас выговор жестковатый, сэр.

– А. Да, почти.

– Ну вот. Тогда вы должны это помнить.

– Что именно?

– Про эскимосов, сэр.

– Про кого?!

– Про эскимосов. Почему они не сбегают с Севера. Он пишет об этом в своих дневниках. Вот и я также, сэр.

– С ума сойти…

Мне вдруг сделалось скучно. Этот черный (вернее, смуглый, но все равно), с его ролью раба-эрудита, надоел мне. Я взял кейс и пошел к двери.

– О сударь, постойте!

– Что еще?

Ведь я, кажется, расплатился с ним?

– Ваш коктейль, сударь! Это подарок. А у меня хобби: вы не позволите взглянуть на линии ваших рук?

А, хиромант… Впрочем, в этом месте это, должно быть, занятно. Он с почтением рассматривал мои ладони. Его собственные были как померанец.

– Да, – изрек он, – не похоже, чтоб вы хотели скорей помереть.

– Я и не хочу, – сказал я.

Я также не хотел той бурды, что он намешал мне. Потом все же выпил. Сок был вкусней.

– Раз так, то желаю удачи.

– Спасибо, Мак.

Я наконец вышел за дверь. Кристалл аэропорта остался сзади – вместе с прохладой и тенью. Горячий воздух ожег мне лицо. Без посредства кондиционера я тотчас постиг смысл слова «жарко». Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась голая, как пол, равнина или, возможно, пустыня: я не был уверен в том, что именно вижу. Из географии я знал, что то и другое могло здесь быть. Возможно, это было плато. Горизонт был украшен зубчаткой города. На стоянке плавился единственный автомобиль. К счастью, в нем был шофер. Я сказал, что мне нужно в отель – в любой, по его вкусу. Он скосился через плечо. Что ж, лицо парижанина, средних лет. Никаких каверз крови.

– Мсье прибыл из Штатов?

– Да.

– Хорошо. Это будет вам стоить…

Он назвал цену. Я кивнул. Система охлаждения в салоне работала отлично. Шоссе было прямым, как меч.

Позже мне пришлось убедиться, что дорога от города до аэропорта занимает что-то около получаса. Но тут, вероятно, я уснул. И вдруг, открыв глаза, увидел слева огромные буквы «THANATOS» (их тени были вдесятеро длинней их), а чуть дальше за ними – черный обелиск.

– Основатель, – кашлянув, сообщил шофер.

Мы въехали в город.

Бюст мне представился похожим на негатив. Я не успел рассмотреть черт – город обступил нас. И все же я обернулся. Иегуда Штильман. Местечковый еврей – откуда-то из-под Полтавы. Мы почти земляки. Воображаю: помесь птичьего с детским в лице и непременные дуги очков. Руки интеллигента. Был увезен в несознательном возрасте в Штаты, но уже в двадцать лет – известный архитектор. Толстая мама горда. Кажется, это он придумал самомоющиеся тротуары (апробация – Токио, Амстердам). Самодвижущиеся были и до него. Он только смешал все вместе в своем иудейском тщании сделать рай на земле. Израиль не поддержал: дорого, мало места, к тому же сефарды против (возможно, все было не так). Был выбор: Индия либо Австралия. Индию он не любил. Зато пустыня – библейский эквивалент свободы – взволновала его. Еще и сейчас в город возят студентов, обучаемых архитектуре. И все же провал был полный – настоящий крах. Пять лет в городе никто не жил. Улицы заносило песком. Иегуда исчез. Он стал человеком года, он попал в книгу Гиннесса как архидолжник (Австралия предъявила иск). Скандал с храмом-лотосом в Дели померк, как звезда на заре… Он, вероятно, скрывался. Вероятно, изменил внешность (все, кроме очков). Воображаю: он учит русское «р» под управлением логопеда. На седьмой год город сделали ночлежкой самоубийц. Не знаю, чья это была затея. Не знаю, кто взялся ее осуществить. Верно, не обошлось без тех мифических организаций (ЕЭС, ООН), о которых известно столько же, сколько о китайских богах (возможно, что меньше). Но это была удача. Тротуары задвигались, в окнах замелькал свет. Марсианский кошмар ожил. Пунктиры авиалиний пересекли пегий кружок «ТАНАТОС». Билет на муниципальный счет. Задворки цивилизации. Помойка душ.

Я глядел в окно. Пустые улицы плыли мимо. Все очень чисто, тихо, опрятно. Таблички номеров на углах. Песка нет. Клейст-штрассе вывела на площадь Цвейга. Логично. Автомобиль затормозил. Отель как отель, только подъезд безлюден. Я не спешил выходить. Шофер отдал сдачу. Я кивнул головой.

– Оставьте себе. Это на чай.

– Спасибо, сударь.

Странный акцент.

– Не за что…

Э, а что за язык? Ведь начинал, кажется, я? Или начинал он?

– Много получаете здесь?

– Когда как… – Он явно смутился.

– Гм. Вы женаты?

– Холост, мсье.

Ах да!

– Понятно. Жилье хорошее?

Дурацкий вопрос. Но мне нужно поупражняться.

– Вполне. В Европе такого нет.

– Да ну? Забавно! Город удобен?

– Это чудо, мсье.

– Действительно?

– Да.

– Почему же из него все сбежали?

Он пожал плечом. Ладно.

– Много тут скверов?

– Восьмая часть площади, сударь.

– Восьмая часть! Не может быть! Прямо как Киев!

– Простите – как что?

– Не важно. Больницы, кино, рестораны – все есть?

– Разумеется, сударь.

– А женщины?

Пауза. Складки на лбу (в зеркальце над рулем) стали глубже.

– Я надеюсь, мсье здесь будет удобно…

Чорта с два! старый хрыч… Когда б не мои чаевые, он бы рта не раскрыл – в пику всем моим планам (о планах потом). Теперь же он вылез из-за руля и распахнул предо мной дверцу. Пришлось выходить. Та же жара.

– Чуть не забыл. Процент самоубийств высок?

– Шутить изволите, сударь.

Такси укатило. Что ж. Аптекарь был еще хуже. Я взбежал по ступеням (подъезд – стиль ампир) и толкнул дверь. Дубовые створки, звон колоколец, зеркало, мрамор. Я вступил в холл.

Портье за конторкой деловито следил, как я шел к нему по ковру. (Пока вру. Но с этим нужно кончать – кстати, о планах.) Его вид был исполнен достоинства. Крутой подбородок, твердый взгляд.

– Как добрались, господин доктор?

Разве я доктор?

– Благодарю. «Люкс» на три дня.

– Сию минуту, господин доктор.

Возможно, он прав. Он листает гроссбух. Жидкий пробор, хрящеватые уши. Назову его Шульц. Он подает мне лист.

– Что это, Шульц?

Снайперский взгляд поверх строчек.

– Счет, герр доктор. Наши правила: плата вперед. Распишитесь вот здесь… и вот здесь. Не волнуйтесь, герр доктор.

Он прав: есть от чего. Я вижу сумму. Его губы тонки от сарказма. Но он не даст себе улыбнуться. Точно, не дал.

– Это только залог. Нас нужно понять. Вы можете умереть, как вам будет угодно. Многие фантазируют – это их дело. Но мебель страдает, значит, страдаем и мы. К чему нам страдать, не так ли, герр доктор? Когда вы съедете, вам все вернут – за вычетом платы, конечно. Три дня, – он считает в уме, – это стоит…

Действительно сносно. Сколько ему может быть лет? Пятьдесят? Сорок пять? Или он хорошо сохранился?

– Но если я тихо умру? Не попортив мебель?

– О, тогда все согласно духовной (Testament). Если ее нету, сумма уйдет в муниципальный банк. Так сказать, жертва на нужды.