Олег Постнов - Поцелуй Арлекина

Это было подобно удару без звука. Я тотчас забыл зал. Тонкий, но прочный луч выбегал из-под запертой двери на паркет балюстрады. Теперь он лежал у ног. Я не нашел его раньше из-за размеров зала. Я толкнул дверь. Она не поддалась. Я исправился и нажал ручку. Створки раздвинулись, свет хлынул в глаза, и я увидел людей в гостиной. Их было пять.

Опишу их. Именно им пришлось сыграть роль в событиях ночи, определив мою жизнь на час или два. Их разговор мне памятен. Проблемы сужают мир: именно оттого их так трудно решать. Но тут я как будто случайно забылся (или опомнился), развлеченный странностью обстоятельств. В душе я был рад тому, что больше не был один. Они вели спор.

Дама – единственная, как и должно дамам, – сидела на оттоманке, поджав ноги. Ее я разглядел позже всех. Мужчины, все в черном, как и я, говорили стоя. Впрочем, один из них при моем появлении сел: в пышное кресло с четой гарпий, державших на крыльях поручни. Оно могло бы вместить еще двух таких, как он. Он был худ, с пальцами скрипача. Кроме него тут были: проворный карлик с хищным лицом (костюм сидел на нем дыбом); грузный добряк, чей взгляд под владычеством флегмы грозил сползти в сон; джентльмен с резким голосом, без особых примет, на вид старше и беспокойней других. Он-то и держал речь. Когда я вошел, он один взглянул на меня – но словно бы издали, мельком. Я услыхал:

– …Дюркгейм. Вы, милый Карл, напрасно считаете, будто классики только скучны. Будь он здесь, он бы внес нотку скепсиса в наши прения и, клянусь вам, был бы прав.

– Не вижу, что тут возразить, – отозвался Карл: не карлик, как я решил по инерции, а тощий в кресле. – Но это может и Джуди. – Он кивнул на ленивца. Тот смолчал.

– Не спорю, не спорю, – заспешил джентльмен (он как раз спорил). – Но посудите сами: к чему нам умножать сущности без нужды? Все происходит в рамках понятного. Больше того, в рамках разумного. Я обращусь к силе цифр. Их авторитет…

– Подмочен, – вставил карлик и разразился вдруг хохотом.

Джентльмен укоризненно взглянул на него.

– Перестаньте, Сульт. Вы сами джокер и потому считаете, что цифры от дьявола, – сказал он.

– Как же я могу еще считать? – спросил Сульт ехидно, нимало, однако, не обидевшись на странный намек.

– Не цепляйтесь к словам. Вы, между прочим, еще эгоист и вот почему вы здесь.

Карлик перестал улыбаться.

– Это свойство нашей породы, – сказал он. – Но я что-то не понял мысль. Почему я здесь?

Джентльмен вдохновился.

– Эгоизм есть не зло, как многие думают, – начал он, – но живая реальность. Ее нельзя заменить. В ней та правда уродства, которую видно в калеках, – извините, Сульт, – но не видно порой у здоровых людей. Не всегда видно… Итак, я склонен считать, что Танатос основан на лжи. Вы следите, Карл?

Тот кивнул.

– Отлично. Так вот. Эгоизм может быть и прикрыт: заботой об обществе, страхом, искусством, деньгами. Но в основе это лишь поводы, причина же – он. Он – большой палец руки; все прочие без него бессильны.

– Это, конечно, не ново, – сказал Карл. – Что касается хиромантии…

– Да! Да! – запальчиво перебил джентльмен. – Это именно старо! Ветхо! Я бы даже сказал – вечно. Больше того. Я уверен, что вся ошибка – заметьте, я признаю ошибку – кроется где-то здесь.

– Где же? – спросил Сульт.

Он шагнул к столу (посреди гостиной был большой стол с грудой яств, батареей бутылок и тем изяществом сервировки, которое выдает усердие женских рук) и взял грушу. Я прикрыл дверь, ожидая, что дальше. На меня не смотрели.

– Да, вот именно: где? – поддержал Карл.

Скрутив ноги штопором, он взирал вверх капризно, как нищий принц.

– Пьер уже сочинил теорию, – раздался вдруг низкий контральто в углу. Женщина усмехнулась, встретив мой взгляд.

Она была в чалме и шальварах восточного кроя. Узкие лодочки голых ступней (сидела она по-турецки) белели на фоне пурпурной ткани. Мне почему-то казалось прежде, что у ней не прикрыта грудь. Но нет, на груди был повязан платок, и бюстгальтер был нужен разве лишь гарпиям кресла.

Джентльмен осклабился.

– Глэдис права, – сказал он. – Но это не я сочинил: я сделал вывод. Город самоубийц – удивительно броская тема. Рекламы ее подхватили, опошлили и ославили. Но вот парадокс и факт: к нам едут все меньше и меньше. И едут, гм, совсем не за тем, за чем надо. Вот вы, – повернулся он вдруг ко мне. – Вы приехали, сударь, чтобы расстаться здесь с жизнью? Нет? – Он строго свел брови.

– Нет. – Я слегка поклонился, сделав вперед шаг. – Я надеюсь, что здесь…

– Вы видите! – Пьер вскинул руку, словно конферансье на сцене. – Он надеется! Браво! Мы тоже надеемся. Мы вечно полны надежд. Мы питали надежду, что людям будет приятно кончать с собой здесь, без помех, не мешая другим. Безумие. Мы забыли про эгоизм. Но в нашем мире это – условие смерти так же, как жизни. Никто ничего не делает даром, просто так. И хорошо. Иначе бы мир сломался. Довольно взглянуть на обряд похорон.

– Смягчив ужас смерти, скрыв ее мрачный вид, венки умножают торжественность церемонии, – отчеканил карлик с серьезной миной.

Глэдис прыснула. Пьер дернул плечом.

– Но ведь это ложь, – сказал он. – Это та ложь, которая нужна живым. А мертвый – вот психология смерти! – он хочет правды. Он эгоист. Наш город действительно лишь венок. И он от него отказался…

Я с любопытством слушал этот спич в пользу мертвых. Карл, однако ж, прикрыл глаза и не спешил отвечать. Красный репс кресла оттенял белизну его щек. Они глубже еще ввалились, а челюсть, напротив, выступила углом. Он казался усталым.

– Не знаю, – медленно сказал он. – Вы, Пьер, француз. И это все очень в духе французов. Они придумали академию, гильотину и сумасшедший дом. Они любят норму. Только Паскаль видел пропасти под ногами. Но и он сочинил арифмометр.

– Он был юн, – вставил Сульт. – Потом он одумался.

– Вы о чем? – удивился Пьер.

Он застыл у стола, строго глядя на них.

– Он вам вышлет букет из алых и белых роз, – хихикнула Глэдис.

– Вздор. – Карл слегка улыбнулся. – Хочу уточнить понятия. Смерть, эгоизм, статистика… Слишком уж просто. Город не дом. В нем не может быть все в порядке.

– Золотые слова, – буркнул Сульт.

Он держал грушу в руке и с ней был похож на китайский кумир. Пьер кивнул.

– Вспомните, – продолжал Карл. – Кий, Ромул, Кадм; Амфион, основатель Фив.

– Нижних, – уточнил опять Сульт.

– Ну да, Нижних… Разве их трогал успех? Или цель дела? Лира двигала камни, трубы крушили Иерихон. Но смысл событий был чужд умам – так же, как и теперь. Рабы стерегли амбары, чтоб соседи не скрали хлеб. Все прочее – миф, тлен, мечта. Феллахи работают, нам дана праздность. Возможно, Веблен не ошибся: культура – удел богачей. Но последнего слова нет. – Он вздохнул и стал гладить пальцами груди гарпий. – Новый Завет был уж стар, – сказал он, – когда Ниневия явила небу свое величье. Смелые мысли новы их провозвестникам – но уже были в веках, возможно, вчера. Ирония сфер: маятник ходит взад и вперед. Движенье бежит по кругу… Вы не знаете, Сульт, – он открыл глаза, – почему в пессимизме есть радость, чуждая энтузиастам?

Сульт поднял бровь и куснул грушу.

– Если так, – заметила Глэдис, – то наш друг лама Бе, должно быть, прав.

– Ваш друг? – спросил я.

– Вы его знаете?

– Слышал.

– Он приехал вчера. Карл смотрел его документы.

– Вот как! И что же?

– Документы в порядке.

– А. – Признаться, я скрыл волнение. – Что он тут делает?

– Лама? О! – Она опять засмеялась. – Что-то ужасное. Ни за что б к нему не пошла. Бедные самоубийцы!

– В чем же он прав?

– В чем он прав?., ах да! Он верит в возможность загробья.

Говоря, она вынула из-под колен ступни и теперь устроилась в позе Z. Ее тело было тонким и гибким. На меня она взглядывала через плечо.

– А вы сами верите в смерть? – спросил я.

– Пожалуй, – серьезная складочка омрачила ей лоб.

– Занятно.

– По крайней мере, глупо не верить, если решил умереть.

– Разве вам это грозит?

– Едва ли скоро. Но все же смерть – это отдых. А не блужданье впотьмах.

– Лама сулит блужданье?

– Да, и не только. Вы знаете о Бардо?

– Слегка. Это мир мертвых?

– В том числе. Он берется помочь тем, кто хочет найти вход в удачное воплощение. В Лхасе, я слышала, это принятый вид услуг.

– Грандиозно. Что для этого нужно?

– Умереть при нем.

– Ого! Есть охотники?

– Я не знаю. Я еще не была там. Сульт обещал сводить, он факир, ему это важно.

Сульт, услыхав свое имя, взглянул в нашу сторону. Я прищурился. Карл и Пьер продолжали спор.

– Как вас зовут? – спросила Глэдис.

Я назвал себя.

– Странно. Вы русский?

– Почти.

– Никогда не видела русских.

Грузный Джуди прервал вдруг свой сон.

– Я помню ваши статьи, – сказал он мне тихо. Что-то мелькнуло в его глазах. – Те, что о Грине.

Я вздрогнул. Его глаза, бывшие прежде в дымке дремы, теперь словно выкатились из луз. Мешочки у щек съежились, и все лицо ожило и задвигалось, хоть сам он остался стоять там, где был (у края ковра). Поняв, что запоздал, я увидел в лице его тайну.