Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

— Эй, новенький, почто заскучал?

Сережка Пыжов покосился на соседа, промолчал. Не было у него причин для веселья. Снова угодил в госпиталь, и надолго, того и гляди — ногу оттяпают. В медсанбате кое-как сложил ее хирург, взял в лубки. Обескровел Сережка, дорога его вымучила. С поезда — сразу на операционный стол. От ноги уже вонь пошла. Печет огнем. «Будем резать, — Доктор взглянул на Сережку. — Я с тобой, как солдат с солдатом...» И осекся. Отвел взгляд, ощупал быстрыми пальцами ногу, распорядился: «Перекись! Чистить, чистить и чистить». А Сережке сказал: «Попытаемся. Рискнем».

Сережка знает, что скрывается за этими словами. Он уже видел, как гибнут от гангрены, какая это мучительная смерть. Не зря называют ее «антонов огонь». Но лучше сгореть на этом огне, чем возвращаться домой калекой.

Вот о чем думал Сережка, оказавшись поздним августовским вечером на госпитальной койке среди незнакомых людей, отчужденный, ушедший в свои нерадостные мысли. Ведь надо было такому случиться! Почти на пороге родного дома выбило его из лавины атакующих. И они ушли вперед, его товарищи, с которыми вместе прорывали оборону гитлеровцев на Миус-реке. Устремились к Саур-Могиле. А он остался лежать в солнечных травах, сладко пахнущих детством. Его дурманил этот аромат, кружил голову. И все окрест, казалось, медленно покрывалось серой пылью...

Сознания Сережки снова коснулся неторопливый окающий голос соседа:

— Чо нос повесил? На курорт определился. Люкс... Слышь? Тебя где садануло?.. Меня — на Центральном. Еще летом. Ка-ак рванет! Вышибло землю из-под ног и будто лечу, лечу... От, стерва, левая пятка чешца... — Под соседом заскрипела койка. — На небо, знать, лечу. Вроде бы архангел, как раньше рисовали. Только не в их форме, а честь по чести при всей боевой выкладке ефрейтор Василий Батурин собственной персоной к богу в рай закатился.

На бледном осунувшемся лице Сережки появилась улыбка.

— Во как, — обернулся к нему Василий. Подмигнул. Глаза — щелки лукавые. Нос веснушками побит. Отрастающий белесый чубчик топорщится, подушкой взлохмаченный. — Стало быть, к самому всевышнему с инспекторской проверкой.

— Ты, паря, бога не трожь, — отозвался раненый, который лежал слева от Сережки, Гребешков.

— Чо-о? — протянул Василий.

— Не трожь, и весь сказ.

— Почто, Гребешок?

— Все под ним ходим. Все от него.

— Во-во! — поддержал Василий. — Правильно это ты. От него, лешака... — Снова скрипнула койка. — Чо она нанялась зудеть, идолова пятка?

— Не отвлекайся, Васо, — заговорил чернявый парень, поблескивая большими карими глазами. — Докладывай разведданные.

— Можно и разведданные, товарищ старшина, — охотно согласился Василий. — Значит, все честь по чести, — начал обстоятельно, невозмутимо. — Прибыл я. Смотрю. Ничо не понимаю. На месте рая — дот. Вместо кущей райских — маскировочна. Надолбы установлены противотанковые. Колючая проволока в несколько рядов. Подходы — минированы... Никак, думаю, с азимута сбился, к фрицам угодил. Прикидываю план действий: штурмовать или к своим пробиваться, по-пластунски назад или перебежками в атаку? Соображаю это так... Вот те открывается стальная дверь и сам бог — на порог. «Вас ис дас?» — спрашивает.

— По-немецки?

— Так точно, товарищ старшина! — подтвердил Василий, — Сердитый такой старикашка. Психованный. В нижней сорочке предстал. Не будь сивой бороды — чистый тебе первогодок, по боевой тревоге поднятый.

— Ишь ты! — засмеялся Сережка. — Врасплох захватил!

Василий качнул головой в его сторону.

— Видали? — обратился к остальным, словно за сочувствием. — Ему смех. А мне-то, братцы, каково?! Не успел и глазом моргнуть, как появились телохранители, разные там адъютанты, суют руки старичка в пиджачишко, лысину картузом прикрывают. Глянул я, мать честная! Генерал эсэсовский. И мундир весь в крестах. «Ворум?!» — кричит. Это по-нашенски, по-русски «почто» называется. Мол, непорядок. Дескать, шлепнуть меня надобно и в ад спровадить.

— Пустобрех, — обронил Гребешков. — Что мелешь?

— Э, не мешай! — загорячился чернявый старшина. — Человек с разведки вернулся. Ему лучше знать.

— Конечно, — вмешался Сережка. Заинтересовавшись рассказом, он невольно отвлекся от своих горьких размышлений. И нога вроде меньше стала болеть. — Ты, Вася, не обращай внимания, — подбодрил веселого соседа. — Вывернулся-то как?

— Мне чо? — невозмутимо продолжал Василий. — Мы — вологодские. Изворотливые робята. На медведя с рогатиной ходим. Потому и говорю ему: «Почто меня в ад?» И автомат наизготовку...

— Мало он тебя покарал, — проворчал Гребешков.

В палате воцарилась тишина. А в следующее мгновение с койки подхватился старшина, устремился к Гребешквву, будто на таран пошел, выставив вперед свой «самолет» — громоздкую конструкцию из проволоки, обмотанной бинтами на которой покоилась его закованная в гипс рука.

— Ты что сказал? На кого сказал?! На Васо такое сказал?! — И задохнулся: — Ты... ты...

— Не надо, Нодар, — хрипло проговорил Василий. — Чо кипеть?

— Кипеть?! Морду надо бить!

— Полно тебе, Нодар. — Василию, видимо, стоило большого труда овладеть собой. В глазах снова заиграли бесики, и он продолжал в своей манере: — Нехорошо, братцы, получилось. Зря насели на Гребешка. Правда в его словах. От правды никуда не денешься. Не почитал я всевышнего.

— О том и говорю, — осмелел Гребешков, — По земле ходи, а на него оглядывайся. Так-то верней будет.

— А чо-о? — протянул Василий. — Може, и так. Мог ведь и похлеще садануть Ваську Батурина.

— Гитлера, небось, обходит, — вставил Сергей. Повернулся к Гребешкову: — С твоим богом фрицы на нас прут. «Гот мит унс» на бляхах у них написано — «с нами бог».

Гребешков засопел, перевалился на другой бок, проронил:

— Еще умник объявился. А с твоей, между прочим, коечки уже двоих вынесли. Так-то...

И сильней заныла у Сережки нога, запекла. Холодная испарина покрыла лоб. Но он не выдал своей слабости, достойный отпрыск скаженного пыжовского рода. Дрогнули тонко очерченные крылья носа; гневом налились глаза. Однако сдержал себя.

— А я погожу, дядя... Мне не к спеху.

— Верно, кацо! — воскликнул Нодар. Насел на Гребешкова: — Тебе что, легче станет, если и его вынесут? Ты это хотел сказать? Фашисты всем нам этого желают. Выходит, твой бог и сам ты заодно с ними, врагами нашими.

— Что ты, Нодар? Расходился — удержу нет, — И Василий деланно вздохнул — Эх, Гребешок, Гребешок, вступаюсь за тебя, а ты сам себе гадишь. Вон как озлобил товарищей. Не хотят войти в твое положение. Я говорю: пожалеть тебя надо, поскольку мозгами слаб. Разве ты, доказываю, от большого ума к богу кинулся? От дури, говорю.