Юрий Черняков - Бригада

Я в курилке посидел чуток, в себя пришел и снова в караул направился к тому капитану. А он на меня глядеть не хочет. Слышь, говорю, покажи ты мне этого самого Хабибулина. Охота мне на него взглянуть. А вон, говорит, видишь, у окна чернявый такой, автомат чистит? Теперь видел? Скажи спасибо, что он тебя не видел. Мне спасибо скажи!.. И нечего на меня тут глаза пялить! — орет. Я ж как знал, как толкнул меня кто! Минуты не прошло, за тобой вышел. Гляжу — точно: ползет разведка, инициативу проявляет! Лысина под прожекторами, как луна, сияет, а ректификатом вообще за километр несет. И орать уже нельзя, и назад тебя тащить поздно, сам еще под пулю попадешь. Счастье, что сигнализацию да прожектора отключить успел. Хорошо, он еще там, за ангаром, шел… Я к нему, туда кругом обежал и минут сорок у него противопожарное оборудование проверял, пока ты там скребся… А сам злой еще дальше некуда. Иди отсюда, говорит, по-хорошему. Я, понятное дело, только руками развел. Что тут скажешь… Ему, оказывается, уже приказано было караул сдать и под домашний арест до выяснения. И меня потом куда надо вызвали. Пиши, говорят, объяснение. Написал все как есть. И сразу к Сергею Павловичу кинулся. Он все бросил и прямо к начальнику гарнизона поехал. Еле отстоял капитана, а то уж совсем трибуналом запахло. А Витюля наш только на вторые сутки заявился. Где он шлялся — черт его знает! Отощал, гляжу. Бумажку мне сует какую-то мятую. А там заявление — по собственному, мол, желанию. Держать-то я вообще никого не держу. Не в моих правилах. А тут озлился. Ты, говорю, мне сначала весь инструмент сдай как положено и халат. А пока не сдашь, я с бумажкой твоей знаешь куда схожу? Тащит инструмент. А там одного ключа не хватает. Того самого. Где, спрашиваю, опять, что ли, в космос наладил? Молчит, мнется и глазки опустил. Потом, гляжу, из кармана достает. Он, видишь ли, хотел его себе на память оставить. Ну, тут я вообще из себя вышел. Чуть на месте его не пришиб. А ну положи на место, ору, и почистить мне его весь как положено! И халат мне накрахмаль, чтоб стоймя стоял! Он как пуля выскочил. Да… Считай, лет двадцать прошло, даже больше, а до сих пор вот как вспомнишь, так вздрогнешь. Хоть на войне и похлеще бывало.

Ну а потом… лучше уж не вспоминать… Третий месяц, помню, сидели мы там безвылазно. Изделие за изделием. Но все вроде гладко проходили. Надежные, как часы. Научились, ничего не скажешь…

И вот сижу как-то у стенда, тумблерами щелкаю. Все в норме, все в допуске. И вдруг орут: Сидоров, телеграмма! Какая еще телеграмма, думаю, тут оторваться нельзя, совмещенная проверка все же и заказчик тут же, не отойдешь. Потом скажет: все сначала проверяй. Опять орут: Сидоров! Отвяжись, кричу, пока не кончу, не отойду.

А ко мне сам Главный идет с той телеграммой. Сергей Алексеевич, говорит, ты оторвись, прочти… И кому-то рядом вполголоса: а ну быстро мою машину. Не помню уж, как меня в эту машину усадили. И на аэродром. Что ж ты, Галя, думаю, хоть бы дождалась. Продержись, мне только бы успеть. А смерти я тебя не отдам. Приезжаем, а самолет на Москву уже улетел. Следующий только утром. Поедем, говорят, ночь переспишь, утром привезем. Я им не помню что ответил. Может, и ничего. Иду, ничего не вижу. Лишь бы подальше от всех. Сел на какой-то бугорок. Ночь всю просидел. Звезды, помню, здоровенные, как осветительные ракеты. Даже шипели будто. А так тихо было, без ветерка. Только под утро теплым дыхнуло в лицо… А может, показалось.

В Москву прилетел, да уж поздно… Той же ночью и умерла.

Что делать? как жить? — ничего не знаю… Что ж, думаю, такое, а? Ведь за пять минут мог бы долететь, ну за десять! На этих своих изделиях, будь они трижды прокляты! Для чего я их сделал столько? Ведь не к человеку чтобы прилететь да спасти, а наоборот совсем, так ведь выходит? А пропади они пропадом! Сколько ж можно… Жизнь-то, считай, твоя кончилась. Вон сыны без матери остались. Без отца росли, а без нее теперь остались. Нет, думаю, хорош. Ужели не заслужил? Смерть ведь как змея! Прячется до поры, будто и нет ее вовсе, чтоб вообще про нее забыли. А потом как ужалит! И не понять, для чего жил, даже подумать не успеешь. Назад уже лечу, а себе одно твержу: хватит! Как заведенный… Прилетаю и к Главному с заявлением. Главный ко мне выбежал, обе руки тянет. Что ж ты мне раньше ничего не сказал? Что ж ты молчал? Да я б в Москве всю медицину на ноги поднял!

Молчал… Если я сам от нее слова добиться не мог. Все хорошо, говорит, даже лучше, устала просто. А мне и приглядеться некогда. Туда-сюда и назад лечу…

Вы, говорю, заявление лучше прочтите. Читает, гляжу, хмурится. А ребята, говорит, твои как же? Это про которых спрашиваете, голос повышаю, про тех, с кем я, как нянька, здесь столько лет возился, или про тех, кто сейчас одни дома, без отца и без матери, у соседок живут?

И про тех, отвечает, и про других. Мне б твои заботы… У меня даже таких вот нет… Вот что, Алексеич, вези-ка ты сюда своих пацанов. В лучшем виде устроим. Вырастим, выучим, а? Теперь-то здесь жить можно. Вон молодые-то лейтенанты как расплодились, видал? А бригаду свою не бросай. Ты за них тоже отвечаешь. Уж коль собрал их да столько лет здесь продержал… Тем более сейчас. Вовремя, понимаешь, ты вернулся. Уж хотели тебе телеграмму давать. Изделие одно нужно отработать. Очень срочно. А они все срочные, говорю, не помню, чтоб не срочные были.

А это самое срочное! — кричит, а сам кровью налился, набычился. Вот и возитесь с ним сами, я тоже на крик перешел, а с меня хватит. Дезертировать вздумал! — орет и кулаком по столу. А это как хотите, говорю, все, будет… Укатали сивку крутые горки. Ну и… катись к такой-то матери, орет, давай, где твоя писулька?! Схватил заявление, расписался, а у самого пальцы дрожат, и мне швырнул. Спасибо и на том, говорю. И к дверям. А ну давай его назад! Я там дату не поставил… Ты ж две недели должен отработать? Ну вот. А я еще на две недели вперед дату поставлю. Понял?

Тут Николай Иванович заглянул. Что, мол, за крик? А вот, Главный говорит, любуйся, бежать от нас вздумал. И в такой момент! Николай Иванович головой покачал, вернул мне заявление, молчит, на меня смотрит. Вас можно понять, говорит, такое горе. Даже не знаю, что и посоветовать… Но, может, действительно лучше, чем мы, никто вас не поймет и не разделит ваши переживания. Ведь вас здесь все знают и любят. Что вы будете делать сейчас в Москве? Сыновей ваших мы срочно переправим сюда. Понимаете? Вам сейчас надо быть среди близких людей, забыться в работе, не знаю, что вам еще сказать.

Главный говорит: да все верно, Николаша, ты сказал. И за плечи меня обнял. Уж я-то, Серега, тебя как родного люблю. Ты уж не обращай внимания, что я тут орал. Обидно за тебя стало и страшно. Ну куда ты сейчас пошел бы? Куда ты без нас? Сядь лучше, успокойся… Нужно это, понимаешь? Как никогда. Сергей Павлович из Москвы звонил. Через сутки сам будет. И чтоб все готово было. В Кремле, говорит, спать не будут. А дел невпроворот… Дайте ему очухаться, Николай Иванович усмехается, — что вы его сразу в оборот взяли? Да погоди ты, не мешай! — Главный вскипел. Тебя вообще кто сюда звал? И опять за меня взялся. Перестроить, понимаешь, надо успеть гировертикали и гирогоризонты. Магнитные усилители и электронные. Всю схему опять переделали. Блок радиокоррекции еще бы перестроить… Что еще? — у Николая Ивановича спрашивает. А я уж и не слушаю. Что они мне там говорили — не знаю. Такое нашло… Выходит, никуда не денешься. Делайте, думаю, со мной что хотите. Раз уж попал сюда, так что теперь… А Главный мне все талдычит про изгибные колебания да про белые шумы… Хватит, говорю, уговаривать-то. Кого хочешь ведь уговорите… Сделаем, раз надо. Но потом все. Распрощаемся. А потом все, Главный говорит, потом, может, и я заявление напишу. Старушку себе подыщу, прямо с внуками чтоб была.

Оказывается, два пуска сорвалось. Из-за контура стабилизации, как я понял. Крутило изделие на старте, и вообще не туда летело. Пока умные головы не додумались про эти самые белые шумы в электронных усилителях. Тогда еще лампы стояли… А Главный за бортовую аппаратуру отвечал. На него и навалились. Его Сергей Павлович сам отстоял и на академиков своих нажал, да так, что они всю эту науку про белые шумы выдали… И еще на своей машине смоделировали и проиграли.

Собрал я к вечеру бригаду возле изделия. Ребята на меня во все глаза смотрят, будто видят впервые. Николай Иванович им опять про то же толковать стал, да Главный его сразу остановил. Некогда, говорит, ликбезом заниматься, нечего им мозги засорять. Алексеич со своими орлами все сделает как надо. Верно я говорю? И по плечу его хлопнул. Николай Иванович даже заикаться стал. А я считаю, говорит, что человек лучше справляется со своей работой, когда работает сознательно, зная цель своей работы. Главный усмехнулся. Ты считаешь… А я знаю! Что каждый должен знать до тонкостей свой участок и не соваться в чужие дела. И хватит об этом. Пока я здесь командую, будет так, как я считаю, понял? И вообще, Николай Иванович, поезжай к себе в гостиницу. Поезжай… Отдохни. Ты нам завтра будешь нужен с ясной головой и не такой дерганый. Ясно? А то у меня сейчас с ребятами предстоит крутой, мужицкий разговор. Не для твоих ушей. Завтра в семь ноль-ноль чтобы был здесь. Все, разговор с тобой закончен. А мы отсюда уйдем, только когда сделаем, ясно?