Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

— Бойкий Николай Семенович, — смущаясь, представился он, — Назначен к вам. Вот мои бумаги.

— Бумаги, Николай Семенович, в отдел кадров отдашь, — сказал Тимофей, подкидывая уголь в чугунную времянку, установленную посреди конторки. — Давно инженерствуешь?

— В тридцать шестом окончил ХИИТ.

— О, стаж приличный. Значит, харьковчанин.

— Не совсем так, — будто сам повинен в том, что его неправильно поняли, поспешно заговорил Николай Семенович. — В Харькове лишь учился, а родом из нашей донецкой Хацапетовки.

И снова смутился.

Тимофей прикрыл дверку печурки, выпрямился.

— Что ж, Николай Семенович. Поскольку прислали — будем работать?

— Если вы, Тимофей Авдеевич, не против, я — с удовольствием.

— Лады, — отозвался Тимофей. — Походи, . прикинь просвещенным глазом что к чему, с чего начинать.

А в ответ услышал:

— Я уже, извините, обошел хозяйство. Имею кое-какие соображения.

«Шустер», — приятно удивился Тимофей.

— Если позволите...

— Слушай, Николай Семенович, — прервал его Тимофей. — Если я не позволю, а делать нужно, что ж ты — согласишься?

— Нет, почему же? Попытаюсь доказать.

— Вот так и давай договоримся. Доказывай, требуй. И оставь, пожалуйста, это деликатное, что ли, обхождение. Может быть, кому оно и нравится и щекочет самолюбие, а я человек прямой: так, не так — руби сплеча.

— Постараюсь, Тимофей Авдеевич.

— Ну, это уже кое-что, — улыбнулся Тимофей и пригласил своего робкого, как ему показалось, помощника: — Пойдем посмотрим, что за машину на ремонт пригнали.

ФД 20-3971 стоял на канаве с заведенными балками подъемника. До войны уже электричеством поднимали паровозы, а сейчас снова воротком вручную.

— Воевал, — окинув взглядом побывавший под обстрелом локомотив, проговорил Тимофей.

— Нынче дефектные ведомости — как госпитальные истории болезни, — добавил Николай Семенович.

— Это ты верно... — Тимофей вдруг увидел Фросю, запнулся, обеспокоенный ее появлением здесь, в депо. Фрося взволнованно оглядывалась по сторонам, кого-то отыскивая. — Меня, — глухо пробормотал Тимофей, готовясь к худшему.

— Ой, дядя Тимофей! — закричала Фрося, наконец заметив его. Заторопилась навстречу, не скрывая слез.

Тимофей побледнел, напрягся, как человек, ожидавший удара. Она сунула ему чье-то чужое, не ему адресованное письмо. Ну да. «Милая Фросенька...» Не сразу дошло до его сознания, что ведь это Елена, ее рука... Торопливо стал читать, выхватывая из текста строки: «Жива, здорова. Работаю в госпитале... Сереженька — все, что осталось у меня от Тимоши... Ничего о нем не знаю... Не переживу, если и его заберет эта страшная война... Мой адрес: полевая почта...»

Тимофей опустился на буксовую коробку, уронил голову: слишком резким был переход от испытанной им тревоги к ни о чем не сравнимой, оглушившей его радости.

Счищает Кондрат бумажные полоски, крест-накрест перечеркивающие оконные стекла. Радуется. Ушла война. Дальше погнали гитлеровцев. Разговаривает сам с собой.

— Зараз сыму бельма и... гляди во все глаза.

Хорошее у Кондрата настроение. От Геськи весточку получил. Значился он не вернувшимся на свой аэродром, пропавшим без вести. То ж и встретили, будто из мертвых воскресшего.

— И то, — рассуждает Кондрат. — Впрямь с таго света возварнулся. Токи не ясно, что оно обозначает: «Вырвал меня командир полка». Откудова вырвал? Как вырвал? И потом: «Теперь снова летаю». А чего тебе, сынок, не летать? Ты ж у меня, каждый скажет, не робкога десятка. Мы, Юдины, все такие.

Кондрат немало гордился распиской, которую ему выдал майор — командир воинского подразделения, проходившего через Алеевку. В ней значится: «Дана настоящая жителю Крутого Яра Кондрату Юдину в том, что от него принят плененый им нацист Отто Вильке в количестве 1 шт. Командование выражает Кондрату Юдину благодарность». И подпись, и печать — все на месте.

Правда, Кондрату и в голову не приходило обзаводиться таким документом. Поначалу даже рассердился: «Не из-за благодарности же вязал таго жирнога борова. К тому же, если по справедливости, Иохима следовало бы указать. Той Иохим в самый раз подоспел. Подсобил справиться с Отто и подался на поезд. Мне, кажет, в хватерланде делов непочатый край, хвашистов доколачивать. А майор сказал, мол, то верно. Надо бы Иохима вписать; Да токи ему это ни к чему. Тебе же, дескать, хлопоты лишние, как попадет эта бумага какому непонятливому. Ще скажет, что не могет такога быть, чтоб немец немца. Тож бери мою цидулку, какая есть. Гляди — пригодится».

— Верно Спонадобилась, — продолжал свой разговор Кондрат. — Митрошке Грудскому — под нос сунуть. Как жа. Отсиделся в теплых азиях, хрица живога не повидавши, а туды ж — «трохвейные». Верха забрал. То писарем был при Савелии Верзилове, а ныне Одинцов на сельсовет поставил. Таго Митрошку метлой гнать с такога поста, да токи не дотянешься — не той уровень получается, не тая стихия. Коли б нас на одну доску...

— Что ты там ворчишь?! — окликнула его Ульяна. — Повертался бы хутчей. Битый час одну шибку елозишь.

— То я, мать, кажу, что зараз через добавочные хвильтра надо пропускать в партию. Серед хороших людей очень даже просто могут затесаться выглядавшие: чья возьмет? Не без таго и хвашиетские прихвостни, кто попроворней, удумают красной книжицей прикрыться.

— Тебе-то какая печаль?

Кондрат уничтожающе взглянул на жену,

— Образую тебя, мать, образую, а ты все в несознательных ходишь. Партия — пролетариата? Пытаю: пролетарьята? Ну?.. Стало быть — наша. Как жа за ее не радеть?

Ульяна махнула рукой, ушла в дом, а Кондрат продолжал доказывать:

— Да. Ще й в уставе говорено: лучших сознательных представителей. передовой отряд. То ж влезет какой просандей, а числится одразу первым сортом... Не-е, тую стихию токи на хвильтра брать. Не то главное — где был: под немцем али вакуировался. ГСеренытывать: чем займался в тяжкую для земли родной годину. Отсиживался, шкуру свою спасая, оказывал сопротивление, чи. може, прислуживал врагу? Перепытывать там, где был, бо негодни на другие места жительства могут перекинуться, хвамнлии сменить. Год повертится вот такой ловкач в новой личине серед новых людей, встрянет в доверие, тут тебе по таму нее уставу уже открыт семахвор в партию.

Устав и программу Кондрат перечитал несколько раз. Подумал было однажды, что ежели Митрошка в партейных ходит, то уж ему, Кондрату, и бог велел. А потом Лаврушечка укором встал перед глазами. Его смерть Кондрат держит на своей совести. Надо было догнать Лаврушечку, отобрать денатурат, а он и пальцем не пошевелил, лишь кликнул вслед: «Черт с тобой!»

— Не е, справжний партеец не отмахнется от живога человека. Не