Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

Широкоплечая тень опять легла на все окно: Груздев погасил свет и в кабинете и теперь шатался в полутьме один на один со своей гнетущей тоской.

За окном оказалось неожиданно светло: взошла луна. Алексей прислонился к стеклу горячим лбом. «Неужели все кончено? Неужели и проститься не зайдет? Ахмадша не отпустит!» Яростная ревность заклокотала, вскипела гневом до удушья. «Ведь никто не заставлял ее пойти за меня. Доломала жизнь и ушла. Даже „прощай“ не сказала. За что такое? Помогал, чем только мог…» Перед глазами возникло милое лицо Нади, и последняя мысль показалась постыдной. «Да разве можно расплатиться чем-нибудь за счастье быть с нею?! Еще поставь себе в заслугу то, что из реки ее вытащил!»

Луна светила с другой стороны дома, а тут кротко смотрело на человека, сломленного горем, блекло-голубое небо со стеклянными блестками звезд. Высокие сосны покачивались перед окном; смутно отсвечивали зеленью шевелившиеся от ветра ветки, бронзовели серые стволы.

Где тут бродят Надя и Ахмадша?.. Что она говорит, прижимаясь к нему, смеясь затаенно и счастливо?

Натыкаясь на стулья, Алексей прошел в столовую, откинул штору. На улице пустынно. В больших домах лишь кое-где видны огни. Ходит над заснувшим новорожденным городом круглолицая нянька — луна, заботливо заглядывает в окна. Звезды с этой стороны дома кажутся золотыми, а все сосны, сохранившиеся на будущем тротуаре, стоят угольно-черные.

Наверно, Надя и Ахмадша любуются красотой ночи, а Груздева она угнетает.

Легкий поворот ключа во входной двери прозвучал, как гром. На ходу включив свет, Алексей бросился в переднюю.

Вошла Надя, странно присмиревшая, только в глазах неспокойный блеск, сняла берет, медленно потянула с плеча пальто. Муж не суетился, не навязывался с услугами, не упрекал: все в нем замерло. И Надя сказала тихо, хотя дед Матвей тоже не спал, намеренно — может быть, опасаясь ссоры — покашливал в своей комнате.

— Прости, что заставила ждать. Я не думала, что уже так поздно…

Груздев беззвучно пошевелил непослушными губами: боялся поверить — неужели она оправдывается? О, если бы она осталась! Но робкие надежды разлетелись: Надя потерла озябшие, покрасневшие руки — почему-то была без перчаток — и, нервничая оттого, что преодолела чувство жалости, сказала нерасчитанно громко:

— Алеша… Алексей… Я должна уйти. Совсем. Не обижайся… Я не могу иначе.

— Какое значение имеет для тебя — обижусь я или нет? — с трудом выговорил он. — Я же сказал давеча… Мне легче умереть, чем сознавать, чем принуждать… Нет, я не угрожаю! Надо поступать по-человечески. Нельзя, чтобы твоя жизнь со мной была неволей. Зачем? Ради чего?

Телефон нарушил минутную тишину. Ночной звонок в квартире директора нефтеперерабатывающего завода тревожен, как гудок сирены, но Алексей снял трубку почти машинально. Молча держал ее, притиснув к уху, и, забывшись, не сводил глаз с жены. С бывшей жены! Завтра ее здесь не будет. Все кончено.

— Надя! — ломким от волнения голосом позвал Ахмадша, не выдержав каменного молчания в трубке.

Груздев содрогнулся, точно от удара, крикнул запальчиво:

— Слушайте, вы! Нельзя же быть таким нахалом!

— Я очень беспокоюсь за нее… — бесхитростно сознался Ахмадша.

— Напрасно! — гнев так и плескался в душе Груздева, но слова падали уже сдержанно: — Надежде Дмитриевне ничто не может угрожать в моем присутствии.

Надя сделала шаг вперед, оживленная радостью: Ахмадша боялся за нее! Пусть это дерзость с его стороны — звонить сюда, но он должен теперь бороться за их счастье. Однако, щадя Алексея, она не взяла телефонную трубку.

Представила, как пусто будет здесь завтра, когда она уйдет отсюда, и ей стало больно, но поддаваться жалости, унижающей Груздева, было нельзя.

Вот и кончилась семейная жизнь, промелькнув словно светлый праздник, на котором Алексея все время томило предчувствие потери.

Как во всех классических случаях супружеских размолвок, жена легла в спальне, муж ушел в кабинет. Непослушными руками он постелил себе на диване, а лечь не мог: ему казалось, что это ложе смерти, против которой все восставало в нем, могучем и жизнелюбивом. Но почему выпало на его долю столько жестоких испытаний? На всю молодость черным трауром легла утрата Елены, первой юношеской любви, чистой и пылкой, потом трагическая гибель пленительной ветреницы Риты, и вот опять… На этот раз самое страшное — впереди призрак безрадостной, одинокой старости. Живут же люди весело и просто: легко сходятся, без печали расходятся, иные даже не верят в любовь. Может быть, так лучше: без терзаний?

Груздев сел к письменному столу, попытался заняться, но только перебирал листы, испещренные его энергичными пометками, не в силах избавиться от ощущения давящей, разрывающей боли в груди.

Забывшись, сидел и смотрел в пространство одичавшим от тоски взглядом. Вдруг спохватывался: зачем он тут сидит? Им безраздельно владеет Надя, а она в последний раз находится в его квартире. Неужели было время, когда он мог свободно подойти к ней в любой час дня и ночи? Теперь от одной мысли о прежней близости останавливалось сердце. Милое существо, без которого жизнь опустеет, уходит к другому. А что делать? Хотя бы осталась возможность встречаться с нею на работе, ощущать ее дружеское участие в трудные минуты, которых еще немало будет в директорской жизни. Но она и с завода теперь, конечно, уйдет!

Это показалось чудовищным, потому что не только влечение страсти приковало Груздева к Наде. Мало ли на свете хорошеньких юных женщин, которыми можно увлечься! Но он полюбил в ней и родного по духу человека и наряду с горем личной утраты тревожился за ее будущее; ведь Ахмадша, пользуясь почти не ограниченной теперь властью, может оторвать ее от работы и, засадив в домашней тюрьме, изведет попреками ревности.

За окнами еще сумеречно, но рассвет приближался, последний рассвет под одной кровлей с Надей. Что она? Спит? Груздев представил золотистую тень ресниц, нежную округлость плеч, руку с раскинутыми во сне пальцами. Никогда больше он не встретит ее теплого полусонного взгляда, не прижмется губами к гибкой ладони, стыдливо и ласково отстраняющей его. Никогда!..

Резко отодвинув бумаги, Алексей встал и, твердо, но неслышно ступая, пошел в спальню.

Надя спала, но не так, как привиделось ему сейчас. Свернувшись калачиком, будто приготовясь вскочить при малейшем шорохе, странно маленькая, лежала она на широкой кровати. Ладони подсунуты под щеку, золотые колечки волос рассыпались по подушке.

Только сейчас, при боковом свете, падавшем из двери, открытой в столовую, Груздев заметил, как похудела она за последнее время, но на губах ее играла улыбка.

Затаив дыхание, он наклонился. Да, Надя улыбалась. Наверно, ей снился Ахмадша. Груздев вообразил его рядом с нею и ее, не стыдливо покорную, а страстно устремленную к любимому. Можно было сойти с ума от таких мыслей!

В это время Надя, ощутив его присутствие, беспокойно шевельнулась, вздохнула и, не раскрывая губ, не то заплакала во сне, не то рассмеялась.

«Чем же виновата она передо мной? Только тем, что встретила снова первую и единственную свою любовь?»

Долгим, запоминающим взглядом Груздев простился со спящей и вышел из комнаты.

До самого рассвета, словно оцепенев, он просидел у письменного стола; даже резкий телефонный звонок не сразу дошел до его сознания. Диспетчер, сначала не узнавший директора по голосу, сообщил:

— На полипропиленовой вспышка при сварочных работах. Есть пострадавшие.

Дальше Груздев не слушал, вызвал машину, на ходу накидывая пальто, выскочил на лестницу. Хорошенькая Глендем, недавно вышедшая замуж за Фариха, гнала так, что покрышки визжали на крутых поворотах. Груздев лихорадочно раздумывал: теперь только о том, кто пострадал на установке, отчего произошла вспышка? Не от того ли, что не пропарили емкость, забыли сделать анализ? Сверкнула мысль: упущение Нади. Печь сгорела — поправимое дело, даже если упала колонна — полбеды: все наверстывается дружной работой коллектива, но людские жертвы — тяжкое, чрезвычайное происшествие. Надя спит и улыбается во сне, не ведая, что на работе у нее аварийный случай. Груздев сам не мог бы объяснить, почему не разбудил ее. Пусть она даже не виновата, пусть не возникнет судебного процесса, все равно будет мучиться: ведь люди пострадали!

Возле полипропиленовой установки он раньше других увидел Федченко, хотя народу собралось порядочно.

— Откололи номерок, и это после правительственного-то поощрения! — крикнул Федот Тодосович, торопливо устремляясь ему навстречу.

Чувствовалось, что главный технолог был страшно зол, глаза его так и сверкали, а усы растрепались, повисли вниз, придавая лицу разбойничье и в то же время растерянное выражение.