Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

— Кому нужно столько плохого дешевого вина? — воскликнул он на партийной конференции. — Неужели нас прельщает слава «пьяной» республики? Вместо герба мы готовы прилепить этикетку «Агдам», от которого у пьянчуг мутится разум! И ради такой сомнительной чести крестьяне гнут спину?! Неужели нельзя ограничить плантации хотя бы той площадью, которую район способен обработать и убрать без посторонней помощи?

Его слова утонули в дружных аплодисментах. Билал на этом не остановился, не обратил внимания на мои тревожные взгляды. Продолжал еще более дерзко, накаляя зал:

— Почему вы безмолвствуете, товарищи коммунисты? Хотите дождаться, пока район будет клянчить питьевую воду у соседей? Ведь миллионы лоз на пару с артезианскими скважинами высосут всю подпочвенную влагу! Где наши прежние кристальные родники? Они высохли. Где дедовские колодцы? Они обмелели. Вином будем поить людей вместо воды, что ли? Человек, может быть, это стерпит. Природа — нет. Она жестоко отомстит нам.

В разговорах наедине я обыкновенно соглашался с Билалом. Не мог не согласиться. Но сейчас, под множеством ожидающих глаз, вынужден был его прервать. Наперекор собственной совести деревянным голосом принялся жевать малоубедительные доводы об авторитетных постановлениях, направленных на социальное преобразование села. Отбарабанил всем известные цифры, каковые должны удостоверить процветание еще не построенных поселков с городскими коммуникациями, с асфальтовыми подъездами к ним, с будущими Дворцами культуры, расположенными посреди не существующих пока роскошных парков…

Билал не дослушал и, махнув рукой, сошел с трибуны. Латифзаде, проводив его взглядом, недовольно пожевал губами. Он посчитал необходимым поддержать позицию первого секретаря.

— Товарищ Билал высказал мнение узкого специалиста, — сказал он. — Но мы не можем становиться на точку зрения овощевода, товарищи! Надо смотреть в масштабе страны. Будущее Азербайджана в виноградарстве. Товарищ Билал просто не понял…

Если бы не эти последние слова с прямым обращением, Билал, возможно, не остановился бы и молча сел на свое место. Но сейчас он задержался на полпути.

— Это вы ничего не понимаете! — бросил он в лицо Латифзаде. — Вы и подобные вам мастера жонглировать словами. Вместо заботы о нуждах народа печетесь о собственном престиже. Что из того, что вы превозносите бескрайние виноградные плантации? Пройдитесь по торговым рядам, загляните в зеленные лавки: разве виноград подешевел хоть на копейку? Или мы уже не тратим валюту, покупая высокосортный кишмиш за рубежом? Виноград, которым вы призываете нас гордиться, превращается лишь в пьяное пойло, и мы, чуть не насильно, вливаем этот яд в глотки трудящихся…

На этот раз даже Латифзаде не нашелся что возразить. А я с тревогой подумал о своем друге. Резкость и бескомпромиссность не доведет его до добра. А ведь только-только все понемногу стало налаживаться в жизни Билала: ребенок рос здоровым, Халима утихомирилась, научная работа шла блестяще…

Выступление Билала стало последней каплей. Я засел за составление записки по замечаниям делегатов партийной конференции. Центральное место отводилось проблеме виноградарства. Я указывал на хроническую нехватку рабочей силы и постоянное нарушение из-за этого трудового режима районных предприятий, учреждений, школ. Привел статистику роста рождения увечных детей и заболеваемости взрослых в связи с применением на плантациях ядохимикатов. Написал об отставании животноводческой отрасли, поскольку пастбища неуклонно сокращались. Напомнил о равнодушии республиканских министерств к решению социально-культурных проблем района.

Записку представил на обсуждение бюро райкома партии. Против этого документа выступил один Латифзаде. Он призывал к смягчению формулировок и выводов, но после гневной отповеди бригадира-строителя Гусейнова («Хотите дождаться, когда дом займется пламенем и крыша рухнет на голову?!») надобность в дальнейшем обсуждении отпала. Латифзаде больше не раскрыл рта. Я отослал записку в Баку и много раз пытался выяснить ее судьбу. Но прямого ответа долго не получал. Наконец мне коротко сообщили: материал на третьем этаже.

Работникам партийного аппарата эта формула предельно ясна: будет смотреть Сам. Вас вызовут. Результат обычно непредсказуем: либо инициатива заинтересовала и, смело коснувшись больного места, вы случайно попали в точку, либо Сам рассержен дерзкой самодеятельностью и за желание плыть против общего потока вам придется жестоко поплатиться! Я горячо надеялся на первое и резонно опасался второго. Последнее время малейший скептицизм по отношению к «широкому шагу», который якобы сделала наша республика, решив «нефтяную славу» поддержать «виноградной славой», рассматривался не иначе как вражеская вылазка.

У своих коллег, секретарей сельских райкомов партии, я осторожно выспрашивал, как они-то справляются со сходными проблемами? Их мнение не расходилось с моим. Но вот странность! Спустя час после доверительного разговора, взойдя на трибуну, они громогласно утверждали прямо противоположное! И осуждать их трудно: малейшая нотка сомнения и несогласия грубо обрывалась из президиума. Под дружный смех незадачливый смельчак с позором покидал трибуну.

Не раз заговаривал я на сходные темы с Дадашзаде, издавна ценя проницательный ум столичного корреспондента. Он часто бывал на наших плантациях и в своих статьях высоко отзывался о трудовом героизме районных виноградарей. То, что он писал, было чистейшей правдой! Однажды мы приехали в колхоз Малейки Гулиевой в ответственный и даже драматический момент. Накануне выпал сильный град. И вот там, где участки были закреплены за семьями (наш районный эксперимент), спасать посадки вышли все, даже пятилетний малыш. Поднимая поверженные в грязь лозы, искалеченные, распластанные, с помятыми листьями, они обтирали каждую недозрелую кисть марлей, аккуратно подвязывали лозу к столбикам, очищали ряды посадок от щебня и камней, нанесенных селем.

А в двадцати шагах оттуда, на общем поле, в глаза бросалась прежде всего «наглядная агитация». Яркие транспаранты прямо-таки кричали: «Дадим больше азербайджанского винограда!», «План — наш закон!» Работающих же было до обидного мало. Да и те трудились в прохладцей, лужи брезгливо обходили, заляпанные грязью многострадальные лозы прикручивали к столбикам кое-как. Зато на обеденный перерыв отправились точно по графику, и молодежь бойко распевала песни.

Нахмурившись, Дадашзаде повернул обратно к «семейному» участку. Там он перекинулся словцом с каждым членом семьи, тактично не отвлекая никого от работы, приласкал малыша — и удалился, против обыкновения ничего не записав. Когда мы садились в райкомовскую машину, я заметил на его лице волнение. Рассказал, что видел этих же людей во время градобоя. Они перетаскали из дома всю мягкую рухлядь — мешки, половики, даже старую одежду, — набрасывали на лозы, спасая от немилосердных ледышек.

— Откуда у них такое усердие? — задумчиво проронил он. — Каково мнение партийного секретаря?

— Ими движет социалистическая сознательность, думаю.

— А может, они просто работящие, добросовестные люди? — У Дадашзаде по временам был немигающий, пристальный взгляд, который он вперял в собеседника, словно направлял на него выпуклое стеклышко бинокля. Вот и сейчас он смотрел изучающе. — Зачем механически подставлять одно понятие вместо другого? Добросовестный труд — это и есть добросовестный труд, независимо от его социального содержания. А вот бесплодное топтание приезжих лоботрясов на колхозных виноградниках — явно не социалистический труд, сколько бы мы ни твердили обратное! Это все равно, что на зрелую, видавшую виды особу, нацепить подвенечную фату и, справляя свадьбу, делать вид, будто в брак вступает юное неискушенное создание.

Такие разговоры возникали у нас с Дадашзаде не однажды. Мы не расходились во взглядах, но я долго видел все происходящее в розовом свете, а он более реально, без притянутого за уши оптимизма. Шаг за шагом я уступал ему свои непрочные позиции.

Когда-то в детстве наша дорогая мать, чтобы отвадить несмышленышей от желания околачиваться в сумерках вблизи сырого темного ущелья, населила его воображаемыми демонами. Будто бы туда слетаются по ночам коварные джинны, которые весело поют, бренчат на струнах и, заманив легковерного, навеки обращают его в раба.

Не попали ли мы незаметно в такой же выдуманный, красочный, а по сути страшный мир? Столько вокруг реальных прорех и забот, а мы все торжествуем, шумим, живем от праздника до праздника…

Поговорив наконец вполне откровенно, мы решили с Дадашзаде сделать на эту тему беседу журналиста и партийного работника. Получилось резко, но убедительно. Однако ни одна газета в Баку не захотела опубликовать взрывчатоопасный материал! Заведующий отделом в редакции по-дружески посоветовал Дадашзаде положить рукопись в ящик стола — до лучших времен. «Или получи санкцию Самого», — добавил он, пожав плечами.