Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

Не попали ли мы незаметно в такой же выдуманный, красочный, а по сути страшный мир? Столько вокруг реальных прорех и забот, а мы все торжествуем, шумим, живем от праздника до праздника…

Поговорив наконец вполне откровенно, мы решили с Дадашзаде сделать на эту тему беседу журналиста и партийного работника. Получилось резко, но убедительно. Однако ни одна газета в Баку не захотела опубликовать взрывчатоопасный материал! Заведующий отделом в редакции по-дружески посоветовал Дадашзаде положить рукопись в ящик стола — до лучших времен. «Или получи санкцию Самого», — добавил он, пожав плечами.

Дадашзаде позвонил мне; в его голосе слышалось обескураженность. Видимо, и он в глубине души был не чужд оптимизма! А теперь сник. Я оказался упрямее его. Решил напечатать беседу в виде статьи в нашей районной газете. И вот сегодня этот номер должен появиться…

Проснулся я на заре. Тихо поднялся, прошел в соседнюю комнату, сел за письменный стол. Но ни одна связная мысль не родилась на белом листе бумаги. Мензер прошла на цыпочках за моей спиной: пока спит наш ребенок, она обычно успевала сбегать на рынок за провизией.

Но нынче она долго не возвращалась. И райкомовский шофер, с которым мы условились накануне отправиться пораньше в дальний колхоз, запаздывал. Каждая из этих мелких накладок по отдельности, конечно же ничего не значила. Но сегодня все будило смутную тревогу. Едва я открыл глаза, как уже ощутил беспокойство. Мускулы лица непроизвольно подергивались, в груди болезненно ныло.

Наконец в дверь постучал шофер. Как обычно, он захватил свежие газеты. Протягивая их, замялся на пороге:

— Вы еще ничего не знаете, товарищ секретарь?

— Нет. А что случилось?

— Позвоните в райком. Они уже там.

— Кто?

— Они сами скажут.

В явном смущении он поспешил удалиться. Я взялся за трубку. Приемная не отвечала. Набрал номер Латифзаде.

— Раненько сегодня поднялись — деланно пошутил я.

Он не принял легкого тона:

— Приходите поскорее и вы. Должны звонить из Баку.

— По какому поводу?

— Не телефонный разговор. Продажу газеты я задержал. Редактора вызвал к девяти ноль-ноль. Сколько раз повторял, что он политически близорукий работник! А вы либеральничали. Вот он и оказал вам, говоря по-русски, медвежью услугу!

— То есть как это — задержали газету?! На каком основании? Она что, не поступила в киоски?

— Поступила. Но я велел весь тираж забрать и держать на почте. Может быть, удастся потушить скандал, пока политическая ошибка не стала явной.

— Чья политическая ошибка? Моя?

— К сожалению, ваша.

Мы помолчали. Происшествие, действительно чрезвычайное! Конфискацию газеты из типографии я видел только в полицейских фильмах. Что толкнуло Латифзаде на такие небывалые меры?

— Вы хотите сказать, что ошибочна моя статья? — по возможности спокойно уточнил я.

— Да. Редактор уверял, что все написано вашей рукой. Это так?

— Конечно, моей, — сердито отозвался я. — Чьей же еще? Я не пишу по чужой подсказке. Но объясните мне вот что. Рабочий день еще не начался, и газета лишь полчаса назад покинула типографию. Как же о ней могли узнать в Баку, откуда, по вашим словам, я должен вот-вот ожидать нахлобучки?

Латифзаде помедлил с ответом. Он явно был смущен, а может быть, по-своему даже страдал. Наши отношения никогда не отличались сердечностью. Мы лишь вынужденно терпели друг друга. Латифзаде не был ни взяточником, ни стяжателем, но его понимание партийного долга диаметрально расходилось с моим. Все шло к тому, что он должен покинуть райком. А это означало для него крушение всей жизни.

— Конечно, первый секретарь районного комитета вы, а не я, — с запинкой произнес он. — У меня нет полномочий делать вам выговоры. Я полностью признаю ваш служебный авторитет и, более того, уважаю за энергию, с которой вы работаете на своем посту. Но бывают случаи, когда субординация не имеет значения, когда все члены партии равны…

— Какие же это случаи?

— Если партиец готов выступить против линии партии. Ошибку эту надо во что бы то ни стало предотвратить.

— Значит, именно вы сообщили в Баку?

— Я.

Продолжать разговор не имело смысла. Латифзаде оставался верен себе: во всем он признавал букву, а не дух! Я тихо положил трубку.

Теперь опоздание Мензер вызывало во мне настоящую панику. Надо было срочно уходить, а я боялся оставить спящего ребенка одного. Он был еще слишком мал и, проснувшись в пустой квартире, мог испугаться или натворить беды.

Снова сев за стол, я принудил себя размышлять спокойно. Разумеется, я не ждал, что мое печатное выступление сойдет гладко. Даже на уровне районной газеты. У меня немало тайных недоброжелателей, и уж они-то постараются представить все в черном свете! А заступиться будет некому: при критической ситуации всякий беспокоится за собственное кресло. Существует у меня и прямой враг «наверху», некто Мурват. Он хитроумно рыл ямы то одному, то другому и теперь, кажется, метил на пост первого секретаря именно в Эргюнеше. Неужели Латифзаде сообщил именно ему?! Да такой, как Мурват, собственного ребенка затопчет, если дело идет о том, чтобы подняться хотя бы на одну ступеньку власти! Однажды он мне сказал с досадой, что, мол, аллах большой лоб дал ему, а наполнение — мне. «Я целыми днями копошусь, обмозговываю, бьюсь над решением… А ты только глянешь и с легкостью придумываешь такое, что все немедля подхватят. Ну, не обидно ли?» Он захихикал. Потом мне передавали, что, перевернув собственные слова, приписал их мне да еще с намеком на одно высокое руководящее лицо…

Н-да. Кажется, я влип. Начнутся бесчисленные проверки. То, что вчера еще называли белым, беззастенчиво перекрасят в черное. И каких только ярлыков не навешают исходя из последней передовицы! «Злоупотребил служебным положением», «утратил партийную скромность», «когда шел к столу президиума, все ему аплодировали…» Кому докажешь, что мне всегда претили преувеличенные знаки внимания. И что простодушные районщики брали пример с более авторитетных собраний?.. Даже Латифзаде, именно так понимая служебную преданность, хлопал, не жалея ладоней, прямо у меня перед глазами. А когда я нажимал на его плечо, принуждая сесть, он еще упорствовал, будто упрямый ребенок, и смотрел мне прямо в рот…

О аллах, что за игры мы себе придумали с этой обязательной помпезностью?!..

Я позвонил на почту. Одна из работниц предупредительно сказала:

— Не тревожьтесь, товарищ секретарь. Ваше указание в точности выполнено. Все номера газеты лежат у нас, к подписчикам они не пошли. Даже сами не читаем! Но если вам нужен один экземпляр, сейчас пришлю с рассыльным.

Не оставалось ничего другого, как поддакнуть:

— Спасибо. Я позвоню, когда можно будет пустить тираж в продажу.

Не успел положить трубку, как требовательно прозвенел междугородный. Из Баку. Из отдела печати.

— Товарищ Вагабзаде, с кем вы согласовали?

— Что именно?

— Ваше газетное выступление.

— Разве я раскрыл в нем какую-нибудь государственную тайну?

— Не наивничайте. Вы — первое лицо в районе…

— Значит, на статью в местной печати у меня имеются полномочия. Тогда о чем речь? Следует скорее спросить у вас: кто именно посоветовал Латифзаде конфисковать тираж районной газеты? Кому предстоит отвечать за подобное безобразие?

Трубка удивленно помолчала. Затем сухо отозвалась:

— Распоряжение исходило не от нас. Подождите у телефона, соединю с заведующим отделом.

Разговор продолжил человек, которого я хорошо знал. Это был опытный работник аппарата. Ко многим нашим инициативам он относился с симпатией и не забывал всякий раз упомянуть Эргюнешский район в качестве положительного примера. Сейчас он держался крайне осторожно, хотя по-прежнему доброжелательно.

— Вам поступили сигналы от районного актива в связи с изъятием тиража?

— Конечно, нет. Слишком рано. Я говорил пока только с Латифзаде. Но его мнение вам, вероятно, известно?

— В самом деле, — пробормотал он, уклонившись от ответа. — Рабочий день еще не начался… Я жду первого, чтобы успеть проинформировать его, пока не поднялся всеобщий шум-гам… Вам бы тоже следовало ему позвонить. Помощника я предупрежу, чтобы соединил…

Я представил лицо Самого. Его походку. Манеру закидывать голову. Тембр голоса. Нетерпеливое постукивание остро отточенным карандашом… А в самом деле, как будет встречено им «происшествие районного масштаба»?

Странные вещи стали с нами твориться в последнее время! Становясь суше и черствее между собою, — даже родственники потеряли заботливую приветливость друг к другу, — мы с каким-то жадным вниманием следим за мелочами быта и жизни высокопоставленных лиц! На множество ладов толкуются и перетолковываются их мимолетные взгляды, случайно оброненные слова. Кто как с кем поздоровался, кому кивнул, от кого отвернулся… На столь зыбком фундаменте строятся фантастические предположения о выдвижении и передвижении «номенклатуры». А уж нашего брата, секретарей райкомов, молва чуть не ежедневно то повышает в должности, то низвергает, и это не где-нибудь в кулуарах, а за домашним столом, на поминках усопшего родича или во время свадебных торжеств взрослых детей. Словно нет иных забот!