Трое из Кайнар-булака - Азад Мавлянович Авликулов

— О чем спор, дети мои?

— Я никак не могу понять его, отаджан, — воскликнул Артык, как старший, — что за душа в нем сидит! Ну, прямо девушка!

— Не девушка, а человек, — упрямо ответил Пулат. — Зачем лишать жизни того, кому богом она дана? Поэтому я и отпустил твоего кеклика. Хорошо, что еще вовремя успел, а то бы задохнулся он в твоем силке.

— Вечный спор, — махнул рукой бай, — о добре и зле. И оба вы правы, сыновья. Каждый по-своему, конечно. Согласен с тобой, Пулатджан, — нельзя лишать живое существо жизни! Но и ты прав, Артыкджан, — кошка создана для того, чтобы ловить мышей!..

Много общего видел бай в сыновьях. И тот и другой беспрекословно исполняли родительскую волю, уважали старших, были трудолюбивыми, смелыми и, каждый по-своему, отчаянными. Но, наверное, и нельзя быть иными, когда тебе двадцать и чуть меньше? Оба они нежно любили свою мать и сестренку Гульсум, девушку на выданье, стройную, как газель. И вместе с тем сыновья во многом были непохожи друг на друга. Артык был отчаянным, ни перед чем не останавливался, чтобы достигнуть своей цели. Особенно это проявлялось на тоях или на охоте. Чем больше он терпел поражений, тем яростней становился. Он мог уйти по следу архара в такие дебри, откуда другой ни за что уже не вернулся бы сам, заблудившись в бесчисленных чащах арчи, саев и адыров. А он… Похудевший и изможденный, в одежде, превратившейся в лохмотья, возвращался в Кайнар-булак, неся на плечах добытого зверя. Один вид кровоточащей раны джейрана приводил его в безумный восторг, глаза зажигались огнем. Вместе с тем, Артык всегда оставался нежным, любящим и послушным сыном. «Вероятно, одно не исключало другое», — думал Сиддык-бай.

Иным был Пулат. Он тоже был парнем не робкого десятка. Когда нужно, Пулат мог стать отчаянным и смелым, как барс. В прошлом году, например, он ушел на поиски брата темной ночью, пропадал в горах весь следующий день и все-таки нашел его. Он был сильным и выносливым, труд с раннего возраста и условия жизни в кишлаке закалили его физически, выработали характер настоящего дехканина. Но все это удивительно сосуществовало в нем с несвойственной для молодых кайнарбулакцев любовью к природе.

В этом он был похож на Норбиби, свою мать, умершую, когда ему было только два годика. Незадолго до этого в кишлаке погиб Абраймерген, его задрал раненый медведь. Осталось его двое детей — четырехлетний Артык и только что родившаяся Гульсум. Конечно, после смерти своей жены Сиддык-бай мог привести в дом девушку, любой отец не пожалел бы для него взрослой дочери, но он взял вдову Абрая — самого бедного кайнарбулакца. Он исходил из того, что сыну Пулату нужна мать, а не какая-то там девчонка. А Халчучук — так звали вдову — из-за одной благодарности, что не оставил ее с двумя детьми на произвол судьбы, будет приглядывать за его сыном лучше, чем за своими. Так оно и случилось. Кроме того, разница в возрасте между детьми получалась примерно в два года, как и в любой семье кишлака, что тоже было очень кстати. Для непосвященных, даже для того же муллы Халтаджи, это покажется вполне естественным.

Дети бая не знали, что они — дети разных матерей и отцов. Это было одной из величайших тайн кишлака, и никто не смел вспоминать о ней. Поступок бая, взявшего в дом почти нищую вдову с двумя лишними ртами, был настолько благородным в глазах кайнарбулакцев, что одно сознание этого держало за зубами даже самые злые языки. Да и прошло с того времени без малого семнадцать лет, многое из памяти выветрилось уже, просто в кишлаке давно привыкли, что у Сиддык-бая есть два сына и красавица дочь, работящие и скромные.

Совместная жизнь с новой женой не дала баю других детей, но на то, думал он, видно, была воля аллаха, всемогущего и всевидящего, повелителя судеб султанов и нищих, и всего живого на земле и под семью небесами.

Горы Пулат знал не хуже Артыка. И по скалам лазил без устали, забираясь в самые глухие уголки, туда, где, казалось, и архар не пройдет. И делал он это вовсе не для того, чтобы лишить жизни джейрана или лису, а чтобы полюбоваться красотой внезапно открывшегося перед ним кусочка гор, какого-нибудь глубокого ущелья с причудливо нависшими глыбами камня, родником, кипящим под тысячелетней арчой, восхититься ловкостью архара, величественно застывшего на гребне неприступной вершины. Он понимал язык птиц, а журчанье родника силой его воображения могло превратиться в шум прибоя сказочного моря. Словом, этот сын бая был совершенно другим, мягким. «Может, и прав Артык, — подумал бай, — назвав его девушкой, но разве виновен в том Пулат? Человек бывает таким, каким его сотворил всевышний».

— Человек создан для того, чтобы властвовать, — нарушил нахлынувшие воспоминания бая Артык, — а Пулат не хочет понять этого. Такого кеклика отпустил! Все, теперь я с ним никогда на охоту не пойду!

— У меня тоже нет особого желания ходить с тобой, — отпарировал Пулат. — Противно смотреть, как ты радуешься смерти живого существа.

— И это, отаджан, говорит джигит, — вскочил со своего места Артык. Голос его кипел гневом. — Как тебе не стыдно, брат? Ты чей сын? Сиддык-бая? Так и будь похожим на него! Твердым — когда нужно — как камень!

— Вот именно, когда нужно, — ответил Пулат. — А ты всегда такой!

— Э, да что с тобой разговаривать, — махнул рукой Артык, — имя у тебя Пулат — сталь, а характер — вата!

— Оба вы мои сыновья, — начал успокаивать братьев бай, — сядьте и не спорьте до хрипоты из-за паршивого кеклика. Бог с ним, пусть живет он, пока, Артыкджан, снова не попадется в твои силки. Но оба вы мне ответьте на один важный вопрос — что бы вы стали делать, если бы кто-то посягнул на ваше благополучие, дом, захотел бы отобрать все, чем вы живете, превратить в рабов, а?

— Я бы дрался с ним до последней капли крови! — воскликнул Пулат.

— А я бы и сам не знаю, что сделал