На земле московской - Вера Алексеевна Щербакова

— Будь девочка — другое дело, а сын отцу принадлежит, и ему положено воспитывать его. Матери же соваться нечего.

— Ну, Валентина, ты точь-в-точь как при старом режиме живешь, — корила ее Аграфена Егоровна.

— Не умею я Грише перечить, — смиренно отвечала Валентина Степановна и с ноткой восхищения заключала: — Он хороший отец сыну!

Виктор рос, по выражению Григория Петровича, в холе и в воле, что он находил совершенно необходимым для формирования личности. Он так и выражался: личности. Он костьми ляжет, а даст своему отпрыску высшее образование. Мальчик способный, инженером будет. Задачки считает, что орехи щелкает. С первых классов учителя особое внимание обратили на Виктора. Далеко пошагает мальчик!

Григорий Петрович упоенно думал:

«В меня удался малый: умен, смекалист, на людях самоуверен, а это уже половина успеха».

Слава Ермолов, к скрытой зависти Григория Петровича, — а ну как его Витеньку позади оставит, — писал стихи, но, кроме сестры, их никому не показывал.

Поддержка сестры вдохновляла Вячеслава, он стал серьезнее относиться к своим стихам и даже послал как-то одно стихотворение в районную газету. Стихотворение напечатали, оно называлось «Церквушка». Вскоре вся школа от первоклашек до выпускников декламировала и распевала на разные мотивы понравившиеся куплеты своего поэта:

Назло своим пятнадцати годам Слава принялся за поэму о детстве и о сестре. Вставал чуть свет до школы, совал ноги в валенки, нырял в бабкино стогодовалое пальто на меху и садился к столу. Вечером целые главки, старательно переписанные, летели по почте в путешествие на Дальний Восток. Это зимой. А летом… летом предполагалась встреча: сначала Катя с маленькой дочкой приедут погостить к ним, а затем они захватят Славу к себе.

В классе завидовали, обсуждали предстоящее Славкино путешествие, сверялись по географической карте, где ему придется ехать.

— Удружила тебе сестричка, всю страну увидишь!.. Да ты у нас самый счастливый брат!

…И вот все перепутала, все перечеркнула война! Ни о какой поездке, ни о каком отпуске для Андрея не может быть и речи. Бабушка радуется одному, что Катя с ребенком вместе с ними!

А как сложится судьба Андрея, да и их тоже, в годину испытаний — кто знает?

Через городишко второй месяц гнали эвакуированный скот, шли и ехали на подводах угрюмые беженцы с жалким скарбом. А однажды к вечеру из военкомата на главную площадь пришло мужчин двести, с котомками за плечами, собираясь переночевать прямо здесь на улице, вокруг городской трибуны. Вездесущие мальчишки тотчас оказались среди них и, конечно, бросились сваливать с грузовика пахучее сено.

Вячеслав был тут же. Он с жадностью всматривался в лица будущих красноармейцев, многие из которых годились ему в отцы. Слава пока еще сам не мог понять, — завидует или не завидует этим людям?

Ребята долго, до самой тревоги, не расходились по домам.

Воздушная тревога в городке подавалась обычно московская, дежурные патрули по улицам придирчиво следили за светомаскировкой.

С тяжелым характерным гулом, будто задыхаясь от тяжести, каждый вечер вражеские бомбардировщики на большой высоте пролетали к столице.

Ни Слава, ни Аграфена Егоровна, если тревога была московской, с некоторых пор не ходили больше в укрытие, как ходили в первый месяц войны и даже таскали с собой два узла добра.

— В щели ноги от ревматизма покою не дают, — заявила однажды бабушка и осталась дома в постели.

Внук уважительно выразил ей свое одобрение и каждую ночь спал без просыпа.

А сегодня не спалось. Слава не переставал думать о тех, кто сейчас лежал под открытым небом: мужчины, работники, кормильцы семей. Вот если бы отец был среди тех призванных… Молодой, бравый, с лохматым чубом, как на фотографии в бабушкином комоде!

Сам того не ожидая, Слава заплакал, уткнувшись лицом в подушку, и слезы принесли ему облегчение. Он вытер лицо, сел на постель; волнение вдруг улеглось. Слава теперь знал, что ему нужно делать. Не зря все свободное время проводил в школьном тире: не отец, так он сам от семьи Ермоловых возьмет оружие!

Слава уже не мог больше сидеть на кровати, он вскочил и принялся расхаживать по своей чердачной светелке: три шага к окну, три назад, а мысли летели и летели. Вот он уже на фронте, прославленный снайпер; в часть, где он сражается, приезжает маршал, обвешанный военными наградами, поздравлять его перед строем: обнимает, целует, вручает орден.

Слава присел у раскрытого окна, облокотившись на подоконник. Городок спал без единого светлячка в окне. На августовском густо-темном небе еще выступали звезды, зато куда виднее там, в стороне Москвы, бледно-желтый отсвет на горизонте: это защищается и бьет воздушных налетчиков столица! Озноб пробежал по спине мальчика, а руки сами сжались в кулаки. Он представил, как горит небо над Берлином, и русские бомбардировщики в сопровождении «ястребков» грозно нависают над клинообразными готическими крышами!

Как только началась война, Катя чуть ли не ежедневно стала получать от мужа телеграммы, в которых он настойчиво торопил ее выезжать обратно.

Потом от Андрея пришло письмо, где он сообщал, что из Владивостока начинают эвакуировать семьи военнослужащих в глубь Сибири и что он постарается устроить их с дочкой, как можно лучше, у одного знакомого.

Катя читала письмо, хмурилась и еще больше укреплялась в своей мысли поступить вопреки просьбам мужа. Ни в какую сибирскую деревню отсиживаться от войны она не поедет, а раз уж им все равно суждено быть врозь — лучше остаться в Москве на заводе и пусть Андрей простит ее и не осудит за то, что она не может поступить иначе!

Когда и при каких обстоятельствах они теперь увидятся, сказать трудно.

У-у, как завывает! В малюсеньком городке уже не дают покоя.

Катя держала Наденьку на коленях и всякий раз вздрагивала, как начинали стрелять зенитные орудия на соседней улице или сотрясалась земля от брошенной поблизости бомбы. Отсыревший песок шурша просачивался сквозь крепления и вспыхивал огонек коптилки, подвешенной к стене.

Аграфена Егоровна сидела спокойная, с широко раскрытыми глазами; багровое от отблесков света лицо ее было суровое, почти злое. Но Катя догадывалась, чего стоило ей это внешнее спокойствие. На уговоры внуков уехать дальше от войны бабка