Сергей Солоух - Игра в ящик

Новая пауза, наполненная дезинтегрирующими звуками, разрывающими единство времени и пространства на шелуху и мусор, опять скрип стульев, шарканье ног, какие-то восклицания, звон чайных ложечек и ноющий гнус неукротимого телефонного вызова из-за вновь распахнувшихся дверей в коридор. А потом последнее собрание всех частей и деталей механизма воедино. Оглашение ученым секретарем результата:

– Шестнадцать – за, ни одного голоса против.

16 : 0. Дальнейшее Роман Подцепа помнил, как снятые бинты. Частями и кусками. Ему пожимали руку, обнимали, что-то невероятно приятное говорил Левенбук, а потом и сам Михайлец. Но что, Роман не мог понять, падежные окончания прилагательных «отличный» и «замечательный» звенели в башке йотами, и лишь одну-единственную мысль ковали: «Позвонить. Скорее позвонить домой. Сказать, что совершилось. Все. Победа. Есть».

Но его не отпускали, секретарь ученого совета куда-то вел, знакомил со стенографисткой, Рома записывал номер телефона розовощекой женщины, потом какую-то необыкновенно важную ерунду втолковывала помощница секретаря, носатенькая бабка с седой копной на голове.

«Скорее, скорее. Позвонить. Восемь часов. Все уже дома. Ждут! Ждут!»

Но еще надо было открепить листы, свернуть в толстую трубку, схватить бумагой на ершистых концах...

На лестнице о чем-то мирно разговаривали Райхельсон и Воропаев.

– Поздравляю, молодой человек, отличная работа, – сказал завотделением разрушения и протянул новоиспеченному кандидату технических наук руку.

– Спасибо, Моисей Зальманович, большое спасибо.

– Это вам спасибо, нам-то за что? – заметил наставительно, но со вполне располагающей улыбкой В. К. Воропаев, заведующий отделением электромеханики. А майский двор ИПУ встретил не воздухом, а чем-то напрочь избавляющим тело от веса. Медовым сиропом счастья.

В Южносибирске была уже почти половина девятого вечера, когда Р. Р. Подцепа добрался до телефона. Половина девятого, но трубку на том конце провода не сняли. Долгие длинные гудки тянулись безнадежно, как резина. И, как резина, обрезались. КПВ. Когда-то, еще на первом году аспирантуры, Андрей Панчеха, в те времена еще Андрей, не долбанувшийся совсем Махатма, а бывший сержант отделения связи артиллерийского полка, всех удивил познаниями. Ну да, в Вишневке. Контроль посылки вызова. Ответ местной станции. А что там? На той стороне?

Тревожный, продолжительный и резкий междугородний вызов. Его, Романа, ножевой, московский. И, может быть, именно поэтому... поэтому легко определяя и дифференцируя, и не берут трубку? От этой дикой мысли Роман Подцепа задохнулся и сел. Стек черной краскою на стул, дубовый прочный трон из незапамятных и баснословных времен ВИГА, но, всем законам вопреки, опоры под собой не ощутил. Продолжил бесконечно сползание и размывание.

«Не может быть! Просто ошибка. Сбой местной или дальней станции. Не “К”, а “Л”. ЛПВ. Ложная посылка вызова. Андрей, бывает ли такое? Ну-ка ответь! Махтама? Нет! Не посылка вовсе. Бред. “Бэ”, Чушь. “Че”...»

– А, вот ты где! Я так и думал, досыпаешь, – объявил Гарик Караулов, влетая в сектор. – Давай, поехали, начальник всех до метро везет. Лафа! На заднем сиденье докемаришь.

Паденье прекратилось.

Там, вспомнил Роман, там где-то рядом с «Лабиринтом», на той же стороне Калининского есть междугородные телефоны-автоматы. Какая-то, наверное, сейчас, в пятницу вечером, всеобщая перегрузка линий... ну да, так было, прошлой осенью, ну как же он мог позабыть... «А у нас ничего, ни одного звонка», Маринка говорила... Конечно, весна и осень, вода в колодцах с проводами, а к ночи, через два-три часа, все эти «эЛ», и «Бэ», и «Че», подсохнут, сгинут, отпадут, как «А» и «Б» в детской считалке, и он прорвется, услышит голоса своих. И вздох: «Заждались, что же ты так долго, мы прямо извелись...» – «Ты представляешь, связь не работала, опять, и именно сегодня...» И долгое «ура» затем уже, сейчас же и немедленно.

На крыльце Гарик остановился, но зажигалкою не щелкнул и сигарету вставленную загодя, еще на лестнице, в мокрую пасть не запалил. Индустриальная, бензиновая радуга энтузиаста, с утра сегодня переливавшаяся на его ряшке, в один короткий миг стала самым обычным липким сальцом, и даже прянул душок.

– Хе, – сказал И. Караулов, тыкая пальцем в чистый воздух, в легкую тень под кленами, вправо за полосой асфальта, – туда-сюда-обратно. Весь день гужуются. Вот это, я понимаю, свадьба.

Под ветками два пса, два непотребных, два немыслимых урода со спятившей ковровой фабрики, из смеси шелка, шерсти и овса, более крупная, мосластая, в кружевах овечьих сука и короткошерстый, слабогрудый кобелек, паршивый, даже не в яблоках, а в тухлых со стрелками картошках, не двигались и ни туда, и ни обратно, стояли с важной задумчивостью зад к заду.

Романа передернуло.

Какая мерзость, какая дрянь, и почему всегда и неизменно именно здесь, в минуты, полные надежды, веры и любви, жизнь под нос ему пихает эту свою изнанку, словно смеясь и издеваясь, и всегда, неизменно в одном и том же образе, в одном и том же виде. Слюна, свалявшаяся шерсть и гнили липкие две стрелки на крыльях шнобеля. Что она хочет этим всем сказать? То со спины кидаясь в темноте, то непристойно и лениво разваливаясь прямо перед глазами...

– Залить их гипсом, – сладко и мелко заржал рядом с Подцепой Гарик.

– Зачем? – очнулся и с вызовом спросил Роман.

– Классный монументик творческому акту. И место очень подходящее... – тут Караулов как будто осекся, скосил свой ржавый, гнусный глазенап и снова весь зацвел полезной в хозяйстве химией: – Ах, не подумал, теперь с тобой поаккуратней надо...

– Это почему?

– Ну как? Через полгодика начальником моим уже будешь... И. о. как минимум.

И удивительно, что этим же решительным суждением, вердиктом закончился и маленький банкет, скорее ужин, действительно семейное торжество в темном закутке арбатского «Лабиринта», которое не посетил, конечно, же никто из приглашенных, ни осторожный Гитман, ни всем ветрам распахнутый Чуприна. Хотя и выпивать-то особенно не выпивали, и в стольник, даже в девяносто Ромка с водкой и чаевыми легко вложился. Другое дело, что серебро, пятнашки пришлось у всех занимать, но это уже после того, как в вестибюле ресторана, уже прощаясь, какой-то особенный, не с оружейным, вороньим отливом на щеках, а с бархатным, нежно-лиловым, Левенбук сказал:

– Ну, самым молодым кандидатом наук в ИПУ вам, Роман, уже не стать, в первый же день у Райхельсона защитился двадцатисемилетний парнишка, но вот самым молодым заведующим сектором – это, я думаю, случится.

И Гарик, хлебнувший, как водится, чуть больше нормы, немедленно подмигнул из-за плеча заведующего отделением. Сделал «ага». И у него, многообразного, тут же нашлось больше всего пятнадцатикопеечных монет – четыре. А три – у новенького, аспиранта-первогодка Чавтурия. И две – у Моти, и три – у самого Романа. На целых пять минут разговора с домом. Даже на семь.

«Да, где-то сорок секунд одна монетка, – думал Роман, – где-то так, что-то вроде того...»

Хмель ощущался лишь на верхних покровах тела, теплом в ногах и легкостью в руках. Килокалориями, а не градусами. Совсем немного, лишь для проформы, под музыку и свет принятых граммов, быть может сто – сто пятьдесят на круг, лишь энергию и четкость придавали одной-един ственной свербящей мысли, ни на секунду не слабевшему желанию, огромному и всеобъемлющему, усиленному и отраженному сто раз всеми витринами и зеркалами вечера – дозвониться. Скорее сделать то, без чего не только этот день – пять долгих, бесконечных лет не имеют ни смысла, ни завершения:

И, конечно, конечно, он Маринке скажет и про завсектором, про то, что это уже не комната в общаге, а квартира, почти наверное однушка в поселке профессоров и докторов ВИГА, ну или на Фонковском.

Да, все он скажет, все в эти пять или, быть может, семь минут. Много, очень много, разом...

Но разговор вышел совсем коротким. В одну пятнашку. В маленькой кабинке узкого переговорного пункта со сплошной стеклянной стеной, за которой без остановки двигался Калининский и близкие светлые ножницы спешащих ног и рук на мелкие кусочки дробили, резали темные тени дальних, летящих по синей мостовой машин.

Роман сел на откидную доску. Посмотрел на часы. Дома три. Три часа. Никогда он не звонил так поздно, никогда права на это не имел, и только теперь, сегодня. Контроль посылки вызова, длинные гудки прорвались сразу, буквально через несколько секунд после набора номера, отчетливые и как горошины тугие, круглые, на такие просто не может не отозваться голос, даже в начале четвертого, в кромешной тьме. И точно, трубку очень быстро сняли.

– Алло, – крикнул Роман.

– Да, – отозвалось с той стороны.

Но тембр был не Маринкин, вообще мужской. Димок? Первый рванулся из кровати на звонок? Но нет, ни жаворонков, ни котиков. Звучит увесисто и сухо.

– Да.

Братишка Игорек заночевал? Сидит у телефона, ждет верного сигнала от подруги? И снова не похоже. Голос не гнус новато-наглый, а спокойный и очень уверенный.