Михаил Чулаки - У Пяти углов

И была секунда, когда она мою руку перехватила, а я ее притиснул к той самой двери, за которой будто бы страшный зверь; притиснул, а она ж в одной рубашке — но не смутилась ни на грамм.

С инфарктом, за которым приехали, оказался ее отец. Я его помог снести, а она дооделась и тоже в машину. Все законно: как хорошая дочь. Но после той секунды, когда она мою руку перехватила, а я ее притиснул к двери, — после той секунды я знал, что она не с ним, а со мной. Ну и с ним, конечно, но только частично. И врачиха моя почуяла сразу, не хотела сажать в машину, хотя обычно мы родственников берем, если просятся. Не хотела сажать, но разве Нору остановишь! Зовут ее Норой. Села с отцом — не оторвать. Ну я выдал класс — только покрышки скрипели на поворотах.

Зовут ее Норой, чтобы звучало для арены: отец ее циркач, и вообще целая династия — пять поколений Барсовых. Отец ее работал на катушках: эквилибр высшего класса — шесть катушек и одна на другую и все шатаются. Или восемь. Я сам уже не увидел, только по рассказам, потому что отработался он: умер в больнице, в которую я его домчал. На восьмой день в реанимации.

Я не хочу сказать, что не было у нас с Норой ухаживаний и всего такого. Был минимум, но в цирке все не так, там подход с другой стороны: есть номер, семейное дело, и сразу смотрят, годится ли новый человек к этому делу. Если не годится, то ни у какого Ромео нет шансов, потому что не отделить, где кончается семья и начинается работа: невозможно же, чтобы жена круглый год на гастролях, а муж каждый день аккуратно к девяти в свою контору — а встречаться только во время отпуска… Ну короче, я оказался годен к делу, а Норе, когда она осталась одна без отца, срочно нужен был мужчина в дом, в это самое дело. Вот на такую стратегическую ситуацию и наложите сверху любовь, роман и все что хотите.

У нее давно был свой номер — музыкальная эксцентрика: выходила в розовом цилиндре, дула в разные дудки, смешила публику. Номер — так себе, она и сама знала, и в глаза ей не раз сказали: мол, держат тебя ради папы и всех Барсовых предков. В цирке любят сказать все прямо, там не дипломаты. Номер — так себе, вот поэтому и скребется за дверью лев. Я тогда не поверил, а оказалась чистая правда: настоящий лев. Официально звали его Августом — не в честь месяца, а был такой крупный император, — а дома попросту Дусиком. Почему — не знаю, не я придумал.

Тогда было время высшей славы Берберовых. И Нора мечтала их переплюнуть: чтобы ее Дусик стал еще ручкее, еще домашнее — с виду лев, а в душе даже не собака, а прямо сухопутный дельфин! Говорят же, что дельфины и умнее всех, и добрее. Ну короче, Нора с отцом уговорили начальство в цирке, что можно будет работать с ручным львом, таким ручным, чтобы выходить без всякой клетки — интим со львом. Для этого Дусик с младенчества воспитывался дома, никого не знал, кроме Норы с отцом, никого и ничего: ни других львов, ни укротителей, ни решеток — Нора с отцом вместо родителей и квартира ка Петроградской — родимое логово. Уговорили-то начальство будущим мировым номером, но сами больше мечтали о кино, особенно Нора. Все шло хорошо, Дусик воспитывался, но умер отец — а не могла же Нора справляться одна. Она, наверное, и при отце была уже непрочь замуж, ну а тут все ускорилось. И выходит, что выбрал меня Дусик: я к нему легко подошел, он меня признал… Нет, Нора хотела, чтобы он выбрал персонально меня: могла ведь поискать ребят среди униформы, там они все только и мечтают войти в номер, а она волновалась до потных ладошек, когда подводила меня к Дусику: подойду — не подойду, признает — не признает?! Очень хотела, чтобы признал, но все же если бы не признал — кругом марш! Или адью, по-граждански — работа на первом месте… И я. Очень мне Нора нравилась, без этого никакого бы разговору, чтобы жениться; понравилась с первого раза, еще когда выбежала навстречу в одной рубашке, а ни в какого льва я тогда не поверил. Но мне и раньше некоторые очень нравились, но не женился же, потому что те — нормальные, как все, зато такой, чтобы со львом, раньше не бывало. Со львом — она единственная на свете. Ну короче, так хорошо совпало, а еще вдобавок мы вместе смотрелись как очень кикогеническая пара, это признали сразу все киношники, знакомые Норы.

Дусику, когда я с ним познакомился, было год девять месяцев. Зверина на двести килограмм, но еще подросток: грива не выросла, только хохолок между ушей, на лапах видна детская пятнистость и живот не подтянут, как у взрослых львов.

Подошел я к нему легко, потому что честно не боялся, а звери это чуют сразу: страх имеет свой запах, что ли. И не потому не боялся, что натренировал храбрость в десанте. Я ж говорил, тогда везде писали про Берберовых, и я из этих писаний усвоил твердо, что если льва с младенчества воспитывать дома, он становится таким же ручным, как собака. Или даже сухопутный дельфин.

Нет, он и правда был совсем домашний. Спали, например, мы втроем на широком-широком кожаном диване. Сначала мешало, что он храпит, как мотоцикл, но скоро привык. Да, втроем. Нора посредине, а мы по бокам. Протянешь руку к ней, заденешь и его. Ну короче, никакой донжуан такого не испытал. Я ходил и смотрел на встречных мужчин свысока: что они знают о жизни и о любви!

Вот так мы и проживали в квартире втроем. То есть вчетвером. Была еще бабушка, мать умершего отца Норы. Бабушка, хотя из династии Барсовых, Дусика боялась с тех пор, как тот, еще пятимесячным львенком, свалился с антресолей прямо ей на голову — весил он тогда килограмм сорок — пятьдесят всего, но для старушки достаточно. Целыми днями бабушка сидела запершись в своей комнате, а когда нужно было в туалет или поесть, стучала в дверь палкой, и мы ее провожали, если Дусик не лежал в это время у себя на антресолях.

Квартира старая, потолки высокие, и в нашей комнате были устроены антресоли. Сначала они были открытые, но после как Дусик свалился на бабушку, их заделали так, что они стали запираться наглухо. Дусик и сам любил там валяться — там как бы его личное убежище, логово; но, бывало, мы его загоняли нарочно, когда случались трусливые гости, которых нельзя свести даже с самым ручным львом.

Тогда многие обезьянничали с Берберовых: писали в газетах про домашнего львенка в Краснодаре, про другого в Одессе или Таганроге; а в Грузии в какой-то щедрый дом взяли сразу двух, чтобы не мелочиться. Но обо всех берберовских последователях поминали вскользь, а уж про нас тем более: ведь Дусик хотя и рос дома, но числился-то на балансе цирка, а кого удивишь цирковым львом? Ну мелькнула заметка или две. Нора очень переживала, говорила всем про Берберовых: «Еще бы не писали, когда у них все корреспонденты прикормленные!» Я раз спросил для смеха: «Чем прикормленные? Львиным мясом, что ли?» Только Нора серьезно: «А что ты думал? У них каждый день из дарового мяса шашлык на двадцать человек для нужных людей! Что я не знаю, как дела делаются?» Я уж не стал дальше спорить. Ну и сами мы тоже: смешно ж идти в мясной магазин, где тебе сунут кости с жилами, когда дома такие запасы! Львиная доля — Дусику, а по куску и нам. Правда, ему все больше шла конина — не почему-нибудь, а львы конину любят. Ну и мы с ним. Сначала у меня желудок бунтовал, а потом привык. А знал я одного парня, тот ушел из львиного аттракциона, потому что не смог привыкнуть к конине. Зато татары, наоборот, любят — не меньше, чем львы. Прослышали про нас, ходили, просили продать. Но мы же не такие, чтобы пускать налево казенное мясо! Едва отвадил… Да, не писали про нас, и Нора всех газетчиков прямо возненавидела, повторяла каждый день: «Ничего, вот отснимемся в фильме, тогда запляшут! Будут дежурить под дверью, а мы их ни на порог!» Уже и сценарий давно заготовлен, но съемки откладывались, пока Дусик не отрастит настоящую гриву. Не наклеивать же ему парик.

Но и без прессы наслышаны про нас были многие, и гости являлись часто. Понятно, главный аттракцион — фотографирование с настоящим львом. Кто едва присаживался рядом, а самые нахальные в обнимку. Фотографировала Нора, а я стоял на страховке. До чего Нора обожала всякую механику, аппаратуру! Если бы не цирковая династия, быть бы ей даже, может, авиа-конструкторшей! Она и фотоаппарат свой пять раз перебирала, американский «Поляроид», цветной снимок через три минуты. Кто бы еще так решился с американским аппаратом, а ей все равно что наш «Любитель». Да, она фотографировала, а я на страховке.

Дусик боялся во всем мире трех вещей. Палки — это ему внушили с младенчества; в палках у нас служили ножки стула, который Дусик же и разломал. Потом — резиновой трубки: раз случайно бросили ему под ноги, так он подскочил как на пружинах разом четырьмя лапами. Это тоже понятно: заложен в нем врожденный страх перед всем, что похоже на змею. Зато третья вещь непонятна, хоть убей, но чистый факт: он боялся пыжиковой шапки! Я раз подошел случайно в шапке, так он дунул от меня на антресоли, как белка на сосну!

На страховке во время фотографирования я стоял с палкой наготове, и, если Дусик начинал косить на гостя хулиганским глазом, я кричал ему: «Ат» — это на цирковом языке «нельзя», и грозил палкой. Ну не всегда только грозил.