Хантер Томпсон - Ромовый дневник

В каком-то смысле я был одним из них – компетентнее некоторых и надежнее прочих – и все те годы, что я нес это рваное знамя, я редко оказывался безработным. Порой я работал сразу на три газеты. Писал рекламки для новых казино и кегельбанов, бывал консультантом синдиката петушиных боев, предельно безнравственным ресторанным критиком, яхтенным фотографом и рутинной жертвой полицейской жестокости. Эта жизнь была жадной, и я для нее годился. Я завел интересных друзей, получил достаточно денег, чтобы перебиться, и узнал о жизни много такого, чего я никак иначе бы не узнал.

Подобно большинству остальных я был искателем, человеком действия, оппозиционером, а порой тупым скандалистом. Мне никогда не хватало времени хорошенько подумать, но я чувствовал, что инстинкт ведет меня верным путем. Я делил с другими оптимизм скитальца на тот счет, что кое-кто из нас действительно прогрессирует, что мы избрали честную дорогу и что лучшие неизбежно доберутся до вершины.

В то же самое время я разделял и мрачное подозрение, что жизнь, которую мы ведем, безнадежное предприятие, а мы – всего лишь актеры, дурачащие сами себя в процессе бессмысленной одиссеи. Именно напряжение между двумя этими полюсами – неугомонным идеализмом с одной стороны и ощущением неминуемого рока с другой – и держало меня на ногах.

Моя нью-йоркская квартира находилась на Перри-стрит, в пяти минутах ходьбы от «Белой лошади». В этом заведении я частенько выпивал, на меня там никогда не считали за своего, потому что я носил галстук. Реальный народ на дух меня не переносил.

Я малость выпил там вечером, когда отбывал в Сан-Хуан. Фил Роллинс, мой сослуживец, платил за эль, а я усиленно им накачивался, стараясь нажраться так, чтобы наверняка заснуть в самолете. Арт Миллик, самый лихой таксист во всем Нью-Йорке, тоже там был. Был там и Дюк Петерсон, который только-только вернулся с Виргинских островов. Припоминаю, как Петерсон дал мне список людей, которых следовало поискать, когда я доберусь до Сент-Томаса, но я потерял список и так ни с кем из них и не познакомился.

Висел гнилой вечер середины января, но на мне была легкая вельветовая куртка. Все остальные напялили плотные куртки и фланелевые костюмы. Последнее, что я помню, это как я стою на грязных кирпичах Хадсон-стрит, пожимая руку Роллинсу и проклиная ледяной ветер, люто задувавший с реки. Дальше я забрался в такси Миллика и проспал всю дорогу до аэропорта.

Я припозднился, и у окошка стояла очередь. Пришлось встать позади штук пятнадцати пуэрториканцев и одной невысокой блондинки за несколько человек передо мной. Я было увидел в ней туристку, отчаянную юную секретаршу в поисках шумных двухнедельных приключений на Карибах. У девушки была стройная фигурка, а стояла она, то и дело переминаясь с ноги на ногу, что указывало на массу накопленной энергии. Внимательно за ней наблюдая, я улыбался и чувствовал, как добрый эль бежит по моим жилам. Я все дожидался, когда девушка наконец повернется, чтобы обменяться с ней быстрым многозначительным взглядом.

Она взяла билет и направилась к самолету. Передо мной оставалось еще три пуэрториканца. Двое сделали свое дело и отвалили, а третий никак не мог смириться с отказом клерка позволить ему пронести на самолет здоровенную картонную коробку в качестве ручкой клади. Пока они спорили, я громко скрипел зубами.

Наконец пришлось вмешаться.

– Эй, контора! – воскликнул я. – Что за дела? Мне нужно на этот самолет!

Утомленный занудством упрямого латиноса, клерк поднял голову.

– Как ваша фамилия?

Я назвал свою фамилию, взял билет и рванул к выходу. Когда я добрался до самолета, мне пришлось растолкать пять-шесть человек, ожидавших посадки. Я показал недовольной стюардессе билет и вошел в салон, обшаривая глазами сиденья по обе стороны прохода.

Светлых волос в упор не наблюдалось. Я поспешил вперед, прикидывая, что у такой невысокой девушки голова вполне может не торчать над спинкой. Но ее в самолете не было, а свободными к тому времени оставались только два двойных сиденья. Я плюхнулся на то, что было ближе к проходу и водрузил пишущую машинку на соседнее с окном. Уже запускали моторы, когда, выглянув наружу, и увидел, как маленькая блондинка бежит по взлетно-посадочной полосе, отчаянно маша рукой стюардессе, которая как раз собиралась запереть дверцу.

– Минутку! – крикнул я. – Еще пассажирка! – Я смотрел, пока девушка не добежала до подножия трапа. Тогда я повернулся к проходу, желая встретить се радостной улыбкой. Но не успел я снять на пол пишущую машинку, как какой-то старикан пролез прямо у меня перед носом и уселся на то самое сиденье, которое я приберегал.

– Место занято, – быстро сказал я, хватал его за руку.

Старик выдернул руку и что-то буркнул по-испански, отворачиваясь к окну. Пришлось снова его схватить.

– Подъем, – злобно проговорил я.

Мой сосед начал орать в тот самый момент, когда девушка прошла мимо и остановилась в нескольких футах дальше по проходу, высматривая свободное сиденье.

– Здесь есть место, – сообщил я ей, отгружая старикану жестокий тычок.

Прежде чем девушка успела повернуться, на меня, хватал за руки, насела стюардесса.

– Он на мою пишущую машинку взгромоздился, – объяснил я, беспомощно наблюдая, как девушка находит себе место далеко в передней части самолета.

Стюардесса похлопала старика па плечу и опустила его обратно на сиденье.

– Какой вы хулиган! – воскликнула она, обращаясь ко мне. – Следовало бы вас высадить.

Я проворчал себе под нос пару ласковых и развалился в кресле. Пока мы отрывались от земли, старик смотрел прямо перед собой.

– Сволочь трухлявая, – любезно пробормотал я соседу. – Чтоб тебе псы на могилу насрали.

Он даже глазом не моргнул, и в конце концов я закрыл глаза и попытался заснуть. Время от времени я бросал взгляд на светлую головку в передней части самолета. Потом выключили свет, и я больше ничего не видел.

Когда я проснулся, уже светало. Старикан дрых, и я потянулся через него выглянуть в окно. В нескольких километрах под нами лежал океан – тёмно-синий и спокойный, как озеро. Впереди виднелся остров, ярко-зеленый в первом утреннем свете. По краю острова шли пляжи, а за пляжами тянулись бурые болота. Самолет пошел на посадку, и стюардесса объявила, чтобы все пристегнули ремни.

За считанные мгновения мы пронеслись над целыми акрами пальм и подрулили к большому аэровокзалу. Я решил оставаться на месте, пока не пройдет девушка, а уж тогда встать и выйти вместе с ней на взлетно-посадочную полосу. Поскольку белыми в самолете были только мы двое, это могло показаться вполне естественным.

Другие пассажиры, смеясь и болтая, вставали и выстраивались в ожидании, пока стюардесса откроет дверцу. Внезапно старик вскочил и, как собака, на четырех точках попытался через меня перебраться. Особо не думая, я отшвырнул его обратно к окну. От глухого удара толпа разом притихла. Похоже, приятеля тошнило, и он снова через меня полез, истерически вопя на испанском.

– Ну ты, придурок! – заорал я, одной рукой отталкивая его назад, а другой дотягиваясь до пишущей машинки, – Куда тебя понесло? – Дверца уже была открыта, и все вытряхивались наружу. Дедушка прошла мимо, и я попытался ей улыбнуться, одновременно припирая старикана к окну. Наконец мне удалось задом вытолкнуться в проход. Старик поднял такой хай, крича и размахивая руками, что мне страшно захотелось перетянуть ему чем-нибудь горло, чтобы он малость угомонился.

Тут прибыла стюардесса на пару со вторым пилотом. Их очень интересовало, что я такое творю.

– Он этого старика с самого Нью-Йорка мутузит, – сказала стюардесса. – Наверно, он садист.

Они продержали меня минут десять, и поначалу я подумал, что они хотят сдать меня полиции. Я попытался все объяснить, но так устал и запутался, что сам не соображал, что несу. Когда меня в конце концов выпустили, я прокрался вниз по трапу точно преступник, а потом, щурясь и потея на солнце, поплелся по взлетно-посадочной полосе к камере хранения.

Там была целая толпа пуэрториканцев, но девушки нигде не наблюдалось. Мало надежды было найти ее теперь, а вдобавок я не испытывал особого оптимизма по поводу того, что будет, если я все-таки ее найду. Очень мало девушек благосклонно взирают на людей моей породы – мучителей беззащитных стариков. Мне вспомнилось, какое выражение появилось у нее на лице, когда она увидела, как я припираю дряхлого ублюдка к окну. Тут я решил сперва немного позавтракать, а уж потом забрать багаж.

Аэропорт Сан-Хуана – чудесное современное сооружение, полное ярких красок, загорелых людей и латиноамериканских ритмов ревущих из динамиков на голых балках над вестибюлем. Я прошел по длинному пандусу – пальто и пишущая машинка в одной руке и небольшой саквояж в другой. Указатели вывели меня к еще одному пандусу и наконец к буфету. Едва я туда вошел, как мне явилось мое отражение в зеркале – грязное и позорное, характерный образ бледного бродяги с красными глазами.