Хантер Томпсон - Ромовый дневник

Аэропорт Сан-Хуана – чудесное современное сооружение, полное ярких красок, загорелых людей и латиноамериканских ритмов ревущих из динамиков на голых балках над вестибюлем. Я прошел по длинному пандусу – пальто и пишущая машинка в одной руке и небольшой саквояж в другой. Указатели вывели меня к еще одному пандусу и наконец к буфету. Едва я туда вошел, как мне явилось мое отражение в зеркале – грязное и позорное, характерный образ бледного бродяги с красными глазами.

В придачу к неряшливой внешности я насквозь провонял элем. Он болтался у меня в животе, как ком скисшего молока. Садясь за стойку и заказывая ломтики ананаса, я отчаянно старался ни на кого не дышать.

Снаружи под ранним солнцем сверкала взлетно-посадочная полоса. Дальше между мной и океаном высились пальмовые джунгли, В нескольких милях от берега вдоль горизонта медленно двигался корабль. Некоторое время я пристально на него таращился и буквально впал в транс: такой мирный у него был вид – мирный и горячий. Мне хотелось забрести в пальмы и лечь поспать; запихнуть в себя еще пару-другую ломтей ананаса и умотать в джунгли, чтобы там вырубиться.

Вместо этого я заказал еще кофе и снова взглянул на телеграмму, которую мне доставили вместе с билетом на самолет. Там указывал ось, что для меня забронирован номер в отеле «Кондадо-Бич».

Стрелки часов еще не дотянули до семи утра, но в буфете было полно народу. Группы мужчин сидели за столиками у длинного окна и оживленно переговаривались. На некоторых были костюмы, но большинство красовалось в чем-то вроде местной униформы: темные очки с массивными дужками, блестящие темные брюки, белые рубашки с короткими рукавами и галстуки.

То и дело я ловил обрывки разговоров: «…больше нет такой вещи, как дешевый береговой участок... конечно, джентльмены, но здесь и не Монтего… не беспокойтесь, у него навалом, и все мы в этом нуждаемся… ударили но рукам, но надо шевелиться, пока Кастро со своей толпой не подскочил…»

Минут через десять, равнодушно прислушиваясь к этим обрывкам, я заключил, что попал прямиком в логово дельцов. Большинство из них, похоже, ожидали самолета в семь тридцать до Майами, который – судя по тому, что я наковырял из разговоров, будет трещать по швам от обилия бегущих с Кубы архитекторов, разработчиков земельных участков, консультантов и сицилийцев.

Их болтовня порядком меня достала. Вообще-то я на деляг особо не жалуюсь и никаких разумных претензий к ним не имею, но сам акт купли-продажи чем-то меня отталкивает. И живет во мне тихое стремление навалять торгашу по морде, сломать ему лучшие зубы и зажечь багровые фонари под глазами.

Из-за этого разговора ни к чему другому я уже прислушиваться не мог. Он в куски разбил приятную леность и в конце концов задолбал меня так, что я высосал остаток кофе и поспешил прочь из этого заведения.

В камере хранения было пусто. Я отыскал два своих вещмешка и нанял носильщика дотащить их до такси. На всем пути по вестибюлю он постоянно одаривал меня улыбкой и без конца приговаривал:

– Си, Пуэрто-Рико эста буэно… эх, си, муи буэно… мучо ха-ха, си…

В такси я откинулся на спинку сиденья и закурил небольшую сигару, которую купил в буфете. Теперь я чувствовал себя намного лучше – тепло, спокойно и совершенно свободно. Пока пальмы проскакивали мимо, а огромное солнце выжигало дорогу впереди, во мне вспыхнуло что-то такое, чего я не ощущал со времени моих первых месяцев о Европе, – смесь неведения и отвязанности – самоуверенность типа «а фиг с ним», что обретает человек, когда ветер дует в спину и он по четкой прямой начинает двигаться к неведомому горизонту.

Мы неслись по шоссе с четырьмя полосами. По обе стороны тянулся объемистый комплекс жилой застройки, окаймленный высокими циклоническими ограждениями. Вскоре мы проехали мимо того, что походило на совсем новую секцию, полную одинаковых розово-голубых домов. У въезда туда висел указатель, объявлявший всем путешественникам что они минуют «Эль-Хиппо-Урбанизасьон». В нескольких ярдах от указателя ютилась крошечная хибара из пальмовых листьев и кусков жести, рядом с которой имелась намалеванная от руки вывеска с надписью «Коко-Фрио». Внутри хибары пацан лет тринадцати, упираясь локтями в прилавок, глазел на проезжающие машины.

Прибытие полупьяным в незнакомое место, да еще и за границей, очень действует на нервы. Возникает чувство, что то не так и это не этак, и в итоге все валится из рук. У меня было именно такое чувство, а посему, едва добравшись до отеля, я сразу завалился в постель.

Когда я проснулся, была уже половина пятого. Я был грязный, голодный и не вполне понимал, где нахожусь. Тогда я вышел на балкон и воззрился на пляж. Целая толпа женщин, детей и брюхатых мужчин плескалась на мелководье. Справа торчал еще отель, и еще – каждый с собственным людным пляжем.

Я принял душ, а затем спустился в вестибюль на открытом воздухе. Ресторан был закрыт, и я толкнулся в бар, этот по всем внешним признакам в целости и сохранности перетек из Кэтскилльских предгорий. Я торчал там два часа – пил, ел орешки и глазел на океан. Мужчины с тонкими усиками походили па мексиканцев, а их шелковые костюмы блестели на солнце, как пластик. Женщины в основном были американками – все дохловатые на вид, все немолодые, все в длинных платьях без рукавов, облегавших их неказистые фигуры как резиновые мешки.

Я почувствовал себя куском гнилого бревна, выброшенным на берег. Моей мятой вельветовой куртке стукнуло пять лет, и она порядком поистрепались по вороту. На брюках не было стрелок, и хотя мне и в голову не приходило носить здесь галстук, без него я чувствовал себя не в своей тарелке. Не желая показаться пижоном, я отказался от рома и заказал пиво. Бармен довольно хмуро на меня посмотрел, и я прекрасно его понял – я не носил ничего такого, что бы блестело. Несомненно, на его взгляд я был чем-то вроде надкушенного яблока. Чтобы сойти здесь за человека, мне следовало надеть какие-то слепящие глаз наряды.

В шесть тридцать я вытряхнулся из бара. Уже темнело, и большая авенида казалась шикарной в своем изяществе. По одной стороне тянулись дома, которые некогда выходили на пляж. Теперь они выходили на отель, и большинство из них отступило за высокие стены и изгороди, отрезавшие их от улицы. Тут и там мне попадались патио или веранды с навесами, где люди сидели под вентиляторами и пили ром. Где-то дальше по улице я слышал колокольцы, сонное позвякивание «Колыбельной» Брамса.

Я прошел примерно с квартал, пытаясь разобраться в своих ощущениях от этого места. Колокольцы продолжали приближаться. Вскоре показался грузовик с мороженым, медленно продвигавшийся по самой середине улицы. На его крыше располагалось гигантское фруктовое эскимо, которое, то и дело вспыхивая алым неоном, освещало все окрестности. Откуда-то из нутра грузовика и доносился убаюкивающий перезвон господина Брамса. Проезжая мимо меня, шофер натянул на физиономию радостную ухмылку и нажал на клаксон.

Я тут же поймал такси и велел водиле отвезти меня в центр города. Старый Сан-Хуан представляет собой островок, соединенный с остальной частью Пуэрто-Рико несколькими дорогами по насыпям. Мы проехали по той из них, что тянется из Кондадо. Десятки пуэрториканцев стояли у ограды, рыбача в неглубокой лагуне, а справа маячило массивное белое сооружение, неоновая надпись на самом верху которого гласила: «Карибе-Хилтон». Это сооружение, насколько я знал, было краеугольным камнем Бума. Конрад прибыл сюда как Иисус, и все оглоеды за ним последовали. До «Хилтона» здесь не было ничего; теперь же только небо стало пределом. Такси миновало заброшенный стадион, и вскоре мы оказались на бульваре, что бежал вокруг утеса. По одну сторону лежала темная Атлантика, а по другую виднелись тысячи красочных огней на круизных судах, пришвартованных у береговой линии. Мы свернули с бульвара и остановились у места, которое, по словам водилы, называлось Пласа-Колон, Плата за проезд составила полтора доллара, и я дал мастеру две купюры.

Он посмотрел на деньги и покачал головой.

– В чем дело? – поинтересовался я.

Он развел руками.

– Нет сдачи, сеньор.

Я порылся в кармане, но ничего, кроме пятака, не нашел. Я наверняка знал, что он врет, но впутываться в размен доллара не очень хотелось.

– Ворюга чертов, – буркнул я, швырнув купюры ему на колени. Водила пожал плечами и отъехал.

Пласа-Колон представляла собой средоточие нескольких узеньких улочек. Здания в два-три этажа высотой плотно теснились друг к другу, а их просторные балконы нависали над тротуарами. Воздух был горячим и легкий ветерок разносил смрадный запах пота и отбросов. Из открытых окон грохотала музыка и смеси с визгливой разноголосицей. Тротуары были так узки, что сложно было не свалиться в канаву, а торговцы фруктами перегораживали улочки своими тележками, торгуя очищенными от кожуры апельсинами по десять центов за штуку.