Христа Пелитев - Индюшка с бриллиантами (Сборник юмористических рассказов)

А иногда я просто-напросто боюсь тебя. Знаешь, я припрятал пузырек в корзине для грязного белья. Пропущу глоточек-другой для храбрости, и меня тут же развозит. Ясное дело. Ну, а ты, дай бог, сумеешь останавливаться на одном глотке для поднятия настроения. Не то что я: стоит мне начать — и пошло — поехало… а по утрам маюсь.

Но время не терпит, мой мальчик. Смотрю я, как бежит жизнь, и говорю себе: когда ты начнешь подрастать, у тебя будет намного меньше причин уважать меня, чем сейчас, когда ты все еще моя розовая мечта. Пока мы все еще равноправные собеседники. Потом все будет иначе.

Во-первых, о той, что тебя родит. Ты, понятное дело, должен ее любить, потому что мать у человека только одна. Но мне хочется рассказать тебе и о другой — той, которую я люблю. Она тоже немножечко приходится тебе матерью, потому что помогла мне почувствовать себя мужчиной. И так бывает, что тут поделаешь? Та, которую я люблю, не могла родить тебя, потому что мы с ней не расписаны. Тебе это покажется странным. Но когда ты родишься, все поймешь. С той, которую я люблю, нам негде было жить. А с той, что тебя родит, — есть.

То есть — у нее есть. В том-то и все дело. А что я, по-твоему, должен был предпочесть: твою обеспеченность или свою любовь? Мне уже за тридцать пять, толстею, на лестнице мучает одышка. Скоро облысею. Так что со мной все ясно. Любовь — кто спорит — самое прекрасное чувство на свете, но и самое преходящее. На нее нельзя рассчитывать, глядишь, в самый ответственный момент ее и след простыл.

Конечно, есть и такие мужчины, что пускаются за ней в погоню, а потом рвут на себе волосы, а это уже никуда не годится. Естественно, сейчас я не встречаю после работы ту, что тебя родит, с букетом цветов. И не просыпаюсь на час раньше только затем, чтобы полюбоваться на нее спящую. А вот она будит меня… когда я храплю. Зато какую комнатку я тебе соорудил, сынок. Тебе непременно понравится, вот увидишь. Что, что?

Я рисковал? С какой стати, что я автогонщик? Ты думаешь, что я не говорил всего этого и той, которую люблю, а сейчас вот распинаюсь у нее за спиной? Слушай, мой мальчик, мужчина может соврать кому угодно, но не любимой или своему сыну! Ну, ладно, хватит тебе морщиться! Я не желаю, чтобы ты в один прекрасный день начал обвинять меня, как я своего отца, что он не обеспечил мне отдельной комнаты! Если хочешь знать, мой отец даже не научил меня драться! И от пацанов во дворе мне всегда доставалось по первое число — вечно ходил с расквашенным носом! Я был самым классным футболистом, а всегда киснул в воротах! Стоило мне только открыть рот, как я тут же получал кулаком по носу! Так что, сынок, как только ты начнешь передвигаться на своих двоих, я мигом отдам тебя в школу дзюдо. Ты никогда не будешь вратарем в своих первых детских матчах, в своих самых важных матчах! И к скрипке я не дам тебе даже прикоснуться! Зато зимой повезу тебя в горы — реви не реви — ты у меня научишься кататься на лыжах. А летом — на море! Сиди хоть до посинения в воде! И научись плавать, сынок, потому что я до сих пор плаваю топором! Мой отец не давал мне и шагу ступить к воде, когда он целыми днями резался на пляже в карты. А на песке пловцом не станешь. А когда твое лицо покроется юношескими прыщами, я буду давать тебе деньги. Я не допущу, чтобы ты мусолил журнальчиками с откровенными картинками, в то время как другие ходят с девчонками. Куска хлеба себя лишу, но ты в свои двадцать пять лет не будешь восторженным рохлей, которому любая девчонка, стоит ей обратить на тебя свое благосклонное внимание, покажется феей. Я научу тебя распознавать породистых фей! Потому что, когда ты доживешь до моих лет, тебе уже будет не до фей. В мои годы мужчина довольствуется счастьем провести несколько денечков в командировке с какой-нибудь бывшей феей. А уж на другое у него нет ни воли, ни денег, и уже, конечно, ради этого он не пожертвует каким-нибудь телесериалом.

Как? Сам сориентируешься? До чего я дожил! И в кого ты такой пошел? Да ты вместо того, чтобы вертеть носом, должен меня благодарить, что я ценой таких унижений зацепился в Софии! Чтобы ты мог родиться здесь, а не тратил ценные годочки в погоне за столичной пропиской. С моим-то дипломом в провинции меня бы встретили с распростертыми объятиями. Ты еще не родился, не сталкивался со всякими там распоряжениями, постановлениями и прочими буквами закона, поэтому и рассуждаешь так. Жизненного опыта еще не набрался. Ничего, и это придет. А когда, сынок, тебе скажут, что твой отец был пешкой и шмакодявкой, ты высокомерно вздерни подбородок и скажи: «Подумаешь! У ваших папаш все было с малолетства, а моему пришлось вгрызаться в жизнь зубами, чтобы я сейчас был наравне с вами». Так-то, сынок, лучше тебе не заблуждаться насчет своего происхождения. Другим можешь вешать лапшу на уши, но себе — не лги.

А как здорово, сынок, иметь собственное мнение! С комнатой, которая у тебя имеется, ты просто обязан быть честным! Когда сильный попробует скрутить тебя в бараний рог, ты держись, сынок! И не бойся! Чем сильнее будет отпор, тем больше тебя зауважают. А вот я из-за своей слабохарактерности и с тобой опоздал. Сам увидишь: у моих товарищей дети давно в школу ходят, а ты еще лепетать не можешь. Чего только я не передумал о тебе, мой мальчик. Сколько раз собирался плюнуть подлецу в физиономию, да каждый раз плевок замерзал на губах, стоило мне подумать о тебе! Пока тебя женю, наверное, вся слюна высохнет. И не держись так надменно со своим отцом, а то я подумаю, что все было напрасно. Что зря я расстался с той, которую люблю, ради такой неблагодарной личности, как ты. Знаешь, как я себя чувствовал, когда она ушла?! Будто грудь мне засыпали могильной землицей…

Да, сырой землицей, засыпали мою собственную могилу…

Да пожалей ты отца, не будь таким бессердечным. Эх, детки-деточки, растущие в отдельных комнатах, черт бы вас подрал. Горделивые. Неподкупные! А я выходит во всем виноват. В чем же я ошибся, сынок? Почему и ты, как другие? Это что ж такое? Это чтобы собственная кровиночка — да объективный сторонний наблюдатель? Кто ж тогда меня пожалеет, а? Ну, хочешь… хочешь, обмани меня, идет? Ну, я прошу тебя, соври что-нибудь. Скажи, кланяюсь тебе, папочка! Упади мне в ноги, а я подниму тебя и расцелую в обе щечки!

Поблагодари меня, ну что тебе стоит! Я ведь, сынок, очень люблю ту женщину, что приходится тебе чуточку матерью! Помню каждый час, проведенный с ней!

А жизнь моя с той, что тебя родит, ползет как слизняк. Так что ж, всего-навсего этот слюнявый след останется от всей моей жизни, а?! Слушай, ну и вмажу же я тебе сейчас! Некоторые мужики и сами не знают, как становятся отцами. Так сказать, ненароком. Любой пьяница-алиментщик тебе это подтвердит! Уж не говоря о спортсменах. А какая сталь, уверенность какая во взгляде! А мой блуждает, заискивает перед каждым ничтожеством! Не будь так заносчив и горд со своим отцом, сынок, хотя бы на первых порах, пока ты еще сосунок! Я разбил жизнь единственной женщине, которой нельзя было пустить пыль в глаза какими-то там бицепсами или пошлыми шуточками. Ну а теперь…

Постой! Не уходи, мой нерожденный сын, прошу тебя! Не покидай меня, только ты у меня остался один на этом свете! Ну, улыбнись своему папочке! И не смей так держаться со мной, ты ведь плоть от моей плоти! Ты ведь не сын какого-нибудь там спортсмена, ты — мой сын! Я научу тебя быть жестоким, но это потом, а сейчас побудь со мной еще чуть-чуть, ну самую малость!

А? Что? Ну, и попались же мы с тобой! Тс-с-с, тихо, беременная идет!

Ну, бывай, сынок! Ищи меня! Завтра вечером, идет? И не забудь появиться!

Знаешь, сколько мне надо еще тебе сказать, пока ты не родился!

Снег как зарядил, так и не переставал идти целую неделю. Наконец, небо посветлело и над матушкой-землей засияло огромное золотистое солнце.

Я стоял, утопая по пояс в снегу, и размахивал двумя огромными мясницкими ножами, которые бросали отблески на умное лицо Спаса.

— Вот, Спас, — сказал я, — время сейчас колоть поросят. Слушай внимательно и запоминай как следует, потому что тебе это понадобится, как пить дать.

Спас покорно сосредоточился.

— Похвально, — заметил я, — весьма похвально. А сейчас слушай:

Что необходимо для того, чтобы заколоть поросенка?

Прежде всего, расчищаем снег лопатой или другим подручным инвентарем так, чтобы образовался круг примерно в двадцать квадратных метров. В круг ставим большой медный таз, предварительно вылуженный до такой степени, чтобы отблески солнечных лучей ослепляли свинью. Это крайне необходимо, ибо ослепленные существа всегда легче поддаются соблазнам, а следовательно, — и гибельным влечениям. Ослепленная свинья решит что свет ей ниспослан самим раем, и в ее воображении начнут порхать свиные ангелы, издавая мелодичное похрюкивание. Рядом с тазом ставят три кадушки — одну для окороков, другую — для холодца из свиной головы и ножек и третью — для кровяной колбасы. Кадушки предварительно следует окурить серой, сполоснуть кипятком и еще раз окурить — и на сей раз ладаном, против сглазу. Справа от кадушек (а можно и слева — в зависимости от того, правша экзекутор или левша) ставят старинный деревянный сундук с лесными целебными травами, с сельдереем и морковью, чесноком и луком, тмином и чабрецом и еще многими-многими другими, необходимыми для образования нужного аромата. Немного позади — котел с розовым капустным рассолом, в который большими пригоршнями бросают морскую соль, зерна черного и душистого перца, лавровый лист, дикую мяту, толченый горький перец и заготовленный еще весной сок вареной алычи. Хорошо бы, кроме того, немного поодаль расположиться цыганскому оркестру в составе: зурна, барабан, волынка, скрипка и контрабас, который крайне необходим для создания подходящего настроения среди участников церемонии убоя. В прежние времена, когда у людей водились лишние деньги (тогда не было ни машин, ни дач), хозяева кроме оркестра приглашали и молодых цыганок, которые плясали вокруг музыкантов. А кое-где на месте убоя строили деревянные подмостки со скамейками, где пристраивались любопытные и знающие. Советами и замечаниями они помогали тем, кто колол поросенка, и в решительные минуты поддерживали их дружными криками. Рассказывают даже, будто рядом с подмостками раскатывали ковер, на котором с криками — «Машалла, машалла!» — кувыркались народные борцы, намазанные оливковым маслом.