Христа Пелитев - Индюшка с бриллиантами (Сборник юмористических рассказов)

Перевод Наталии Дюлгеровой

— Бочку рома, два ящика джина, сундук сухарей, две коробки вон тех трюфелей, спички и, по возможности, кусок брезента, чтобы залатать дырку в парусе, — перечислял крупный мужчина с роскошной черной бородой, в грязно-белой капитанской фуражке, изъеденной морской солью тельняшке и сандалиях на босу ногу. — Чертов ураган в Магеллановом проливе снес мне мачту.

— Знаю, в газетах писали, — сказал продавец, не глядя потянулся к полке, над которой красовалась табличка «Уцененные товары», и выложил на прилавок несколько подозрительно вздувшихся банок консервов «Македонская колбаса с фасолью», способных, пожалуй, поднять в воздух судно среднего тоннажа.

— Что-нибудь еще, капитан?

— Карамба! Это превзошло все мои самые смелые ожидания! — воскликнул довольно мужчина, которого назвали капитаном, и начал засовывать консервы в свой моряцкий вещмешок. — Как вы предпочитаете? В американских долларах или японских йенах?

— А нет ли у вас корейских бонов? Хотя, честно говоря, и индийские рупии тоже могут сойти.

— Так и быть! Раз вы настаиваете — в испанских песетах. Тысяча чертей! Я забыл свою чековую книжку в кают-компании!

— Прошу вас не беспокоиться! Снабжать вас провиантом для меня большая честь! Я запишу все в блокнот!

— Ни в коем случае! Капитан Бобоцанов два раза обогнул землю, но нигде, даже в самых захудалых притонах, какие он имел честь посетить, у него не осталось долгов! Я пришлю вам чек из Вальпараисо! Первой же почтой!

Я еле вытерпел, пока со мной рассчитаются за пучок квелой, но еще неплохо сохранившейся для своего возраста редиски, и бросился вдогонку за капитаном. Я налетел на него за первым же углом, где он в задумчивости стоял перед мусорной урной.

— Господин капитан! Разве вы не видите, что вас обманывают! Ведь это же дрянь!

— Не дрянь, а неликвиды! — грустно усмехнулся капитан, вытряхивая содержание своего мешка в мусорник. — Впрочем, капитан Бобоцанов — мореплаватель-одиночка. С кем имею честь?

Я представился.

— Им лень приподнять свой толстый зад, и если бы не я… Впрочем, это не имеет никакого значения. Вы знаете, что мы, одинокие мореплаватели, питаемся водорослями и планктоном. Когда не работает школьная столовка, естественно… Если вы не спешите, не хотите ли пропустить по стаканчику виски в моей кают-компании? Мое корыто стоит на якоре здесь неподалеку.

Приглашение было принято с удовольствием.

Мы подождали, пока засветится зеленый глаз светофора, пересекли еще две улочки и очутились в квартальном сквере. Недавно окрашенные скамейки, аллеи, посыпанные гравием, детская площадка с горкой. На заднем плане, между общественной уборной и пожухлыми от августовской жары липами, синел кусочек лагуны. На затянутых ряской водах озерка послеполуденный бриз покачивал мачту дряхлого тримарана. Облупленная табличка на берегу давала все необходимые сведения:

Капитан Бобоцанов

мореплаватель-одиночка

Время работы с 8 до 12 и с 14 до 18 час. Выходной — среда. Каждый

третий четверг месяца — санитарный полудень. Вход — 20 стотинок. Для детей,

школьников и военнослужащих — скидка 50 %. Бросаться конфетами, булочками и

другими продуктами — воспрещается!

Около тридцати ребятишек с молоденькой учительницей ждали, когда капитан приступит к выполнению своих обязанностей. Бобоцанов оторвал им билеты, погладил по головке несколько школьников, ущипнул учительницу за щечку, попозировал перед фотоаппаратом и легко перебросил свое тело на палубу.

— Над воспитанием молодых нужно еще работать и работать, — задумчиво сказал он, наливая в стаканы из бутылки с этикеткой «Блэк энд Уайт».

— Вы обратили внимание на прибрежные домишки в наших селах? Все до одного — задом к воде. И это не случайно. Болгарин никогда не был в душе моряком, он всегда должен прочно чувствовать под собой землю… Впрочем, извините меня, я сейчас.

Капитан достал из кожаного футляра секстант и, сопровождаемый восхищенными взглядами присутствующих, определил свое местонахождение.

— «32°8′23″ западной долготы и 28°12′8″ южной широты», — оповестил он публику. Координаты были аккуратно внесены в бортжурнал. — Тысяча чертей! — взревел капитан так яростно, что его услышали даже на берегу, что и входило в его планы. — Течением опять снесло меня на юг. — Он вытащил свою подзорную трубу и долго исследовал горизонт. — Я так и знал! Утром я должен был пройти Антильские острова, а еще не прошел и мыса Горн! Так оно и есть: я упустил попутный ветер, давая глупые интервью для радиоузла, а теперь должен ждать пассатов! И буду киснуть здесь, а в Диего-Гарсия-Маркесе, где мы условились встретиться, Тур, наверное, беспокоится…

— Какой Тур?

— Хейердал, какой еще! Хотел о чем-то посоветоваться со мной. Где-то у меня было письмо от него, — порывшись в карманах, он вытащил только квитанцию на сданное утильсырье. — Наверное, я его выбросил. Что поделаешь — каждый день приходят горы писем, а хранить — негде! А надо было бы собирать для Дома-музея. Письма воспитывают. Жизнь и дело, конечно, важнее, но и письма тоже не следует недооценивать. Они раскрывают мой духовный мир. И вещи тоже. Даже если это банка из-под компота, важно, что я прикасался к ней! Это нужно подрастающему поколению! Народ, который веками прозябал в невежестве и не высовывал носа дальше своего села, нужно как следует встряхнуть, чтобы он почувствовал тревожный ветер неведомого, вкус к путешествиям! А посмотрите-ка на этих людей на пляже: лежат себе целыми днями и жиреют, режутся в карты, и никому в голову не приходит сесть в лодку, распустить паруса и отправиться на поиски неведомых земель! Если бы мир надеялся на таких, как они, Америка до сих пор оставалась бы неоткрытой!.. Но что поделаешь: когда, к примеру, голландцы чертили карту планеты, болгарские чорбаджии похвалялись тем, что ходили в Мекку или в Беч.

И этого им хватало на всю жизнь. А тот, у кого выработался вкус к открытию новых земель, новым идеям… Но вы, как я вижу, не пьете?

— Я не любитель крепких напитков.

— Я понимаю вашу деликатность. Более паршивой водки и я не пил. Что делать — наше физкультурное движение очень бедно. Не то что столичные гиганты, у которых куры денег не клюют, и если они решат купить какой-нибудь матч в провинции, то покупают его вместе с публикой и командой. А мы бедны как церковные крысы. Представляете, у нас даже футбольная команда играет на общественных началах — надо как-то выполнять план воспитательной работы! Вот на эту пробитую посудину мы три года собираем утиль. Каждому свое. У одних — золотые олимпийские медали, у других — почетные дипломы за участие в Заочной регате мореплавателей-одиночек…

— А простои из-за безветренной погоды вам зачитываются в трудовой стаж? — попытался я переменить тему разговора.

— Над этим вопросом я как-то не задумывался, но должны идти. Ведь это простои по объективной причине: нет энергии. Впрочем, для меня это не имеет ровно никакого значения — я плаваю во время своего годового отпуска, две недели — во время оплачиваемого, в остальное время-до конца сентября — неоплачиваемого. Нельзя все измерять в деньгах, товарищ! Иначе каким общественником был бы я, имей я и зарплату! Не общественник, а пиявка!

— Ну, наверное, вам все-таки кое-что перепадает и от продажи билетов, — заметил я мимоходом.

— Да что эти билеты, только для отвода глаз, — грустно отметил капитан. — Не заслуживает даже того, чтобы каждый вечер отчитываться в банке. Большинство пользуется разными льготами, и если бы не дети, которые платят честно, нам нечем было бы покрыть аренду организации — «Сады, парки и прочее…»

— Интересное хобби для мореплавателя-одиночки, — кивнул я на резиновые перчатки и пузырек с чернилами в углу каюты.

— Вот еще. хобби! Я ведь вам сказал, что в основном нахожусь в неоплачиваемом отпуске, и поэтому в свободное от работы время заправляю ручки. При этих ценах, рассчитанных на туристов, на одном планктоне не выедешь. Впрочем, не желаете ли попробовать? — и он зачерпнул сачком в лягушатнике.

— Благодарствую! Не хочу посягать на ваши запасы, — лицемерно отклонил я предложение. — И на прощанье один последний вопрос: как вам удается справиться с одиночеством?

— О-о-о! — смущенно усмехнулся капитан. — Когда я работаю, то просто не замечаю его. Не забывайте, что посещаемость у меня больше, чем в луна-парке, филармонии и городском вытрезвителе вместе взятых!

Я мчался на своем «трабанте» и все время повторял про себя: — Не задерживайте меня придорожные тополя и акации, дикие груши и дубравы, серые холмы и опустевшие поля. У меня важное дело. Вот она, телеграмма. Бабушка умирает, покидает этот прекрасный мир. И из всех внуков и правнуков зовет только меня, старшего, так сказать, престолонаследника.