Антонио Табукки - Новеллы

— Вот они где, наши «звезды»! — воскликнул он и развалился в одном из кособоких креслиц, с довольным видом переводя дух.

— Только, пожалуйста, увольте нас от разговоров о преимуществах «прямого кино», — попросила она, — вы уже прочли нам достаточно лекций на эту тему.

Режиссер ни капли не обиделся и принялся непринужденно болтать. Говорил о фильме — о смысле новой версии, о том, зачем он столько лет спустя пригласил тех же актеров и почему в своем «римэйке» заострял черты оригинала. Он изрекал все это не впервые, — судя по тому, что слушали его без интереса, — но с явным удовольствием, похоже, больше для себя. Допив кружку, режиссер поднялся.

— Вот только надо, чтобы дождь пошел, — сказал он удаляясь, — просто грех снимать финал с насосами. — И, уже заворачивая за угол, уточнил: — Продолжим через полчаса.

Она взглянула вопросительно на спутника и, пожав плечами, покачала головой.

— В последней сцене дождь идет, — напомнил он, — я остаюсь там под дождем.

Она со смехом положила ему руку на плечо в знак того, что и сама прекрасно это знает.

— Этот фильм еще идет в Америке?

Выражение лица у него было слегка растерянное.

— Режиссер ведь нам его прокручивал одиннадцать раз! — засмеялась она еще громче. — Ну, в Америке его показывают иногда в киноклубах.

— Здесь тоже, — сказал он.

И вдруг спросил:

— А майор как поживает?

Она взглянула на него недоуменно.

— Говард, — пояснил он. — Я просил тебя поменьше ему улыбаться, но ты, конечно, не послушалась, хотя сцена эта не вошла потом в картину. — На мгновение он задумался. — Так я и не понял, почему ты согласилась стать его женой.

— Сама не знаю, — как-то по-ребячески ответила она, — по молодости лет. — Лицо ее смягчилось — видно, недоверие прошло и ей больше не хотелось говорить неправду.

— Чтобы досадить тебе — во-первых, — произнесла она спокойно, — хоть я, наверно, и сама не понимала этого. Ну, и потом, хотела побывать в Америке.

— Так что же? Говори? — спросил он.

— Мы вскоре разошлись: он не был создан для меня, я — для кино.

— Ты вообще исчезла с горизонта, почему ты больше не снималась?

— Таким, как я, — кто в первый раз успешно снялся по случайности, потому что лучше всех показал себя на пробах, — карьеру сделать нелегко. В Америке актеры очень профессиональны, а я вот раз снялась в одной части телесериала — и завалила роль: меня заставили играть богачку — желчную, завистливую, разве это на меня похоже?

— Я бы не сказал, ты выглядишь счастливой. Счастлива?

Она улыбнулась:

— Да нет. Однако у меня есть многое.

— К примеру?

— К примеру, дочь. Чудесная девчонка, на третьем курсе университета, мы с ней друг друга очень любим.

Он посмотрел на нее с недоверием.

— Уже больше двух десятков лет прошло, — заметила она, — почти целая жизнь.

— Ты по-прежнему необычайно хороша.

— Это грим, я вся в морщинах. Без пяти минут бабушка.

Они надолго замолчали. Из кафе доносились голоса, включили музыкальный автомат. Казалось, мужчина вот-вот заговорит, но он смотрел в землю, будто не находя слов.

— Расскажи, как у тебя сложилась жизнь, весь фильм хотел спросить и не решался.

— Конечно, — с готовностью согласилась она, — мне тоже хочется услышать, как все складывалось у тебя.

Тут из-за угла появилась синьорина Ферраретти — ассистентка режиссера, бесцеремонная дурнушка — тощенькая, круглые очки, на затылке хвостик.

— Синьора, пора гримироваться, — крикнула она. — Через десять минут уже съемка!

Звонок под навесом умолк. Вдали послышался перестук колес. Мужчина поднялся и сунул руки в карманы.

— Я провожу тебя на перрон.

Девушка решительно покачала головой:

— Не надо, это опасно.

— Все равно пойду.

— Прошу тебя!

— И вот еще что, — сказал он уже на ходу, — майор, я слышал, — донжуан, так что поменьше ему улыбайся.

Девушка взглянула на него с мольбой.

— О, Эдди! — воскликнула она полным муки голосом и протянула ему губы.

Он обхватил ее за талию — и поневоле она откинулась назад. Напряженно глядя ей в глаза, медленно приблизил губы к ее губам и страстно поцеловал. Поцелуй был крепкий и долгий, вокруг одобрительно зашушукались, кто-то даже присвистнул.

— Стоп! — крикнула хлопушка. — Сняли!

— Обед, — в мегафон объявил режиссер, — продолжим в четыре.

Члены группы стали разбредаться кто куда. Многие направились в кафе, другие подошли к фургончикам, стоявшим на площадке перед станцией. Мужчина снял плащ, повесил на руку. Они вышли последними на пустой перрон и двинулись в сторону набережной. Пучок солнечных лучей озарял ряд розовых домов, море было светло-голубое, почти прозрачное. На одном балконе появилась женщина, держа под мышкой таз, и принялась развешивать белье. Тщательно прикрепила пару детских штанишек и маечки. Потянула за веревку — и одежки заскользили по блоку, по натянутой между домами проволоке, развеваясь как флажки. Теперь они шли мимо образованной арками галереи, где были выстроены лотки, накрытые клеенкой, некоторые — с синим якорем и надписью: «Дары моря».

— Здесь когда-то находилась пиццерия, — заметил он, — помню как сейчас, называлась «У Пецци».

Женщина молча опустила глаза.

— Неужели ты забыла, — сказал он, — там была вывеска «Пицца навынос», я сказал тебе: «Давай-ка вынесем кусочек пиццы от Пецци», а ты засмеялась.

Они спустились по короткой лестнице, миновали переулок с аркой, соединявшей два окна. Шаги их по блестящей булыжной мостовой звучали коротко и звонко, как бывает на морозе, и от этого казалось: уже зима. Однако веял теплый ветерок, доносился аромат смолосеменника. Магазинчики на набережной были все закрыты, в кафе рядом со столами, перевернутыми кверху ножками, стояли сложенные друг на друга стулья.

— Прошла пора, — заметила женщина.

Он взглянул украдкой на нее — нет ли тут намека, — но решил оставить эту тему.

— Вон там открытый ресторан, — он указал кивком, — что скажешь?

Ресторанчик назывался «Устрица» — свайная постройка из дерева и стекла на линии прибоя, поблизости от голубых купален. На волнах качались две привязанные к сваям лодки. Часть окон была зашторена циновками, а на столах средь бела дня горели лампы. Посетители — немногословные супруги-немцы средних лет, два юных интеллектуала, блондинка с собакой — последние отдыхающие. Они сели за угловой столик, подальше от остальных. Официант, должно быть, их узнал, так как поспешил к ним со смущенным видом, стараясь выглядеть радушным. Заказали камбалу на пару и шампанское, глядя, как ветер гонит облака и горизонт меняет краски. Сейчас граница между морем и небом стала ярко-синей, а высокий мыс, замыкающий залив, — зеленовато-серебристым, точно глыба льда.

— Невероятно, — помолчав, произнесла она, — целый фильм за двадцать дней — абсурд, некоторые сцены снимали вообще без дублей.

— Методы авангарда, — с улыбкой ответил он, — этакая лжекиноправда. Слишком дорого сейчас снимать кино, вот поэтому, бывает, фильмы делают и так. — Он принялся скатывать хлебные шарики и выкладывать их в ряд перед тарелкой. — Тоже мне, Ангелопулос, — пробормотал он со смешком, — хочет сделать, как в «Комедиантах», — зрелище внутри зрелища и чтобы мы играли самих себя. Ну, ладно — песни той поры и планы-эпизоды, но чем же он заменит миф и трагедию?

Официант принес шампанское, открыл бутылку. Она подняла бокал, словно собиралась произнести тост.

— Мелодрамой, — ответила она, — он их заменит мелодрамой. — Выпила маленькими глотками шампанское и открыто улыбнулась. — Он поэтому и заставлял нас все утрировать. Мы ведь практически изобразили карикатуру на самих себя.

Он тоже поднял свой бокал.

— Тогда — за мелодраму! — произнес он. — Ведь и такие великаны, как Софокл, Шекспир, Расин, — это все, по сути дела, мелодрама, и я все эти годы ничем иным не занимался.

— Расскажи о себе, — попросила она.

— Тебе в самом деле интересно?

— Конечно.

— У меня в Провансе ферма, иногда мне удается там пожить. Природа красивая, люди душевные, мне хорошо там, лошадей я люблю. — Он снова принялся за хлебные катышки, уже образовавшие вокруг бокала два кольца, — перекладывал их, будто бы раскладывал пасьянс.

— Я не это имела в виду, — сказала она.

Он подозвал официанта и заказал еще шампанского.

— Преподаю в Академии драматического искусства, — добавил, помолчав, — моя жизнь — Креонт, Макбет, Генрих VIII. — Он виновато улыбнулся. — Специализируюсь на извергах.

Она смотрела на него внимательно, с сосредоточенным, напряженным лицом, как будто чего-то тревожно ждала.