Тибор Дери - Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале

— Кондоры гнездятся по отвесным скалам на побережье Патагонии и Магелланова пролива, — сказал Йожеф, глянув в зеркальце заднего вида и со скуки давя на педаль, — взлететь они могут на высоту семи тысяч метров. Медленно поднявшись, кондор парит в воздухе, почти не шевеля своими огромными крыльями, размах которых достигает трех метров. Рост самца — больше метра, самка немного ниже.

— А чем же питается этот властелин неба? — спросил Йожеф, глянув в зеркальце заднего вида и со скуки давя на педаль.

— Падалью, — сказал Йожеф, глянув в зеркальце заднего вида и со скуки давя на педаль. — Тридцать — сорок птиц опускаются на павшее животное и сперва вырывают самые податливые части: язык, уши, половые органы, выклевывают глаза и мякоть возле заднего прохода, чтобы проникнуть в брюшную полость.

— Внутренности любят? — спросил Йожеф, глянув в зеркальце заднего вида и со скуки давя на педаль.

— Выжидают, — сказал Йожеф, глянув в зеркальце заднего вида и со скуки давя на педаль. — Выжидают, пока брюшину не разорвут газы, быстро выделяющиеся на солнце. Самое большое лакомство для них — мягкая толстая кишка и пряный, тронутый гниением ливер.

За меньшим облаком, как дальнее громовое предвестие Судного дня (хотя неслышное на сей раз: заглушал изношенный фордовский мотор) всплыла и темно разлилась, до абстракции истончив солнце, обратив его в кружок бледной фольги, быстро ширящаяся и всеми своими порами пенящаяся грозовая туча, которая задним краем уходила куда-то за недосягаемый горизонт. Впереди поспешали вороны, самые крупные представители семейства corvidae, с однотонно-черным глянцевитым оперением, сильными клювами, твердя свое неумолчное пли-пли-пли и крак-крак-кра. За ними — все остальные вороновые, помельче: черные и серые вороны, грачи-грайвороны, красноклювые клушицы и галки, длиннохвостые черно-белые сороки, что крадут праздничные блестки нашей жизни, сойки, все пятьдесят разновидностей рода garrulus, ореховки, сибирские кедровки — в таком неисчислимом количестве, как некогда на Синае повелением господним перепела, которые на целый день ходу усеяли бесплодные пески вокруг сынов Израилевых, дабы те, голодные, собрав их и вывялив, вволю могли напитать и ублаготворить свое бренное тело возле священной скинии под Кадесом, в северной части пустыни Фаран.

— Но сам-то Моисей, предводитель народный, не достиг все-таки Ханаана, земли обетованной, — сказал Йожеф, глянув в зеркальце заднего вида и со скуки давя на педаль, — ибо усумнился, дважды ударил жезлом в скалу, добывая воду. Если эта птичья туча нагрянет на Монтану…

— …нагрянет на Монтану, — сказал Йожеф, глянув в зеркальце заднего вида и со скуки давя на педаль, — она все сожрет, как те волы, которые под корень скусывают траву, оголяя пастбище.

— А чем питаются эти corvidae? — спросил Йожеф.

— Кто чем, — сказал Йожеф. — Вообще-то они всеядные, как человек, хотя гораздо неприхотливее: падаль поглощают и в сыром виде. Альпийский ворон долго следует за охотником, пока подстреленная серна не свалится в пропасть, и тут он не преминет сам прежде попользоваться ее мясом. Ракушки он за неимением ступки поднимает и бросает с большой высоты, разбивая об скалы — научась даже камень обращать себе на пользу, наподобие человека. А серая и черная ворона…

— …она тоже всеядная, — ответил Йожефу Йожеф, — и, кроме падали, отбросов, улиток, моллюсков, червей, насекомых, не пренебрегает и зерном, орехами, плодами, а также ягодами. Вороны, подобно людям, ловят и рыбу, и прочую речную живность, подстерегают полевок возле нор, охотятся на зайчат, молодых куропаток, фазанов — тоже как люди. И опять же как люди, отнимающие яйца у домашней птицы, грабят гнезда других птиц, поменьше. А грачи…

— …которые перекликаются между собой низким «кра» или «кроа», — сказал Йожеф, — разве они вредоносней людей, которые куда прожорливей?..

— Грачи охраняются законом, — сказал Йожеф, — поскольку, уничтожая вредителей полей, обеспечивают пропитание человеку. Точно так же и галки, в чьих сообществах наблюдается строгая иерархия: самая высокая по положению галка вправе клюнуть любую другую, зато низшая не может никого. Но подвергнись любой член сообщества нападению и позови на помощь, тогда первым — супруг, а потом — вся стая тотчас поспешат на выручку.

— Совсем как у людей, — сказал Йожеф. — Если взмолишься о помощи в беде, первым к тебе поспешит супруг. Потом — село, город и вся страна. Разве не так? — Так, — сказал Йожеф, глянув в зеркальце заднего вида и со скуки давя на педаль.

И летели, летели необозримыми полчищами, кои сосчитать даже в сумасшедшем доме не смогли бы, пусть приблизительно, — летели, надвигаясь на Монтану и наводя своей тенью такую тьму, какая наступила в долине Гаваонской, когда повелением Иисуса Навина остановились Солнце и Луна; неслись, легко обгоняя честного трудягу «фордика»; мчались молниеносно, разинув мстительные клювы, свистя и хлопая крыльями, впереди — обитатели палеарктической зоны, за ними — севера и юга, запада и востока: птицы всего мира, в согласии столь сердечном, что орлы принимали на свои спины чижей, соколы — тучных тихоходов перепелов; цапли (колпицы, рыжие, желтые чепуры и малые выпи), окружа, поддерживали и направляли сов, днем слепнущих и теряющих ориентацию — дабы не ухнули вниз, в царство логики, ее обманчивых огней, которые расплесканы там, по поверхности земли, и почти заслоняют иные, глубинные законы мироздания. Летели десятками тысяч скворцы, крутясь своими шарообразными роями, словно подгоняемые вихрем, и то стрекоча адскими мельницами для пущей издевки, то вереща сойками или поскрипывая флюгерами — чуть ли не «Отче наш» готовые протараторить над населенной местностью. И плотно бок о бок клиновидными стаями летели дикие гуси, вытянув шеи, производя десятками тысяч крыльев такой шум над старым «фордиком», будто само небо ножницами челюстей лязгало и рокотало вдали. Летели и кричали — каждый вид на свой лад: одни громко, полногласно гогоча, другие звучно трубя, третьи будто скрипя и шипя или глухо воркоча. Некоторые же, как огарь, словно насвистывали что-то, пролетая над машиной, хотя точно нельзя было разобрать, было их слишком мало. А следом за ними, только еще ниже, огненными облаками понеслись фламинго, все шесть колен этого древнего рода.

Было их сто тысяч. И, подобно первому дню творения, когда всевышний рек: «Да будет свет», птицы, вытеснив воздух, заполнили все пространство сиянием: столь густой материей своего розового пыланья, что тьма с шоссе отступила на всем его протяжении, поредев даже по бокам, на лугах и зеленых болотинах. Казалось, галактика длинной огненной полосой простерлась над дорогой в Монтану, беловато и розовато пламенея, слепя глаза, так что Йожеф, убрав ногу с педали газа, непроизвольно нажал на тормоз.

— Что случилось? — спросил хрипловатым голосом сидевший рядом парень.

— Ничего, — сказал Йожеф, глядя на море огня.

— Вроде хмурится, — сказал парень.

Отяжелевшая коралловая тучка справа — стая поменьше — снизилась и опустилась на берегу озера Мензала.[1] Фламинго стояли там, откинув назад свои изогнутые наподобие буквы «S», почти узлом завязанные шеи и спрятав головы под крыло.

— Уснули? — спросил Йожеф.

— Уснули, — сказал Йожеф.

— Что вы скорость опять сбросили? — спросил парень. — Давайте подменю, если устали.

— На кой черт, — сказал Йожеф.

— Боитесь за свою ржавую керосинку?

И полетели черные дрозды, синицы, крапивники и сорокопуты, соловьи восточные и западные, варакушки красногорлые и белогорлые, пеночки-пересмешники и пеночки-веснички, пищухи-сверчки и теньковки-кузнечики, полетели мухоловки и воронки, стрижи, касатки, ласточки — городские, береговые и деревенские, и полетели каменки, камышовки, дятлы пестрые, малые и большие, щебетуны-трескунчики, чеканчики, лесные завирушки, водяные скворушки и свиристели и солнечные птицы, милые певуньи с Гималаев, а из Северной Америки — проказливые пересмешники, которые донимают людей и скотину своим передразниваньем, будто самого Творца вышучивая за слишком бедную фантазию. И впрямь: они не только кукарекают по-петушиному, кудахчут по-куриному, гогочут по-гусиному, крякают по-утиному, хрюкают по-поросячьи, мяучат по-кошачьи, но умеют и вжикать пилой, визжать несмазанной дверью; повергают в ужас домашнюю птицу перенятым у ястреба хищным клекотом, сводят котов с ума любовным мурлыканьем, а собак приводят в отчаянье, будя знакомым свистом: напрасно пес будет с дурацким видом искать своего хозяина. И понеслись все мыслимые певчие птицы, все шесть тысяч видов и подвидов, одних мухоловок две тысячи семьсот разновидностей; понеслись, мстительно топорща перья, — и такими густыми тучами, что совсем застлали горизонт, словно вдруг поколебалось братское равновесие земли и неба. И понеслись грифы со своими желтыми львиными туловищами и орлиными крыльями, с подмышками, воняющими всей благородной тухлятиной прошлого, и с когтями покрепче любой стали, с которых еще капала кровь. И понеслись восставшие вместе с птицами из небытия летающие мезозойские змеи и ящеры в чешуе на необъятны телах, которая прочнее любой синтетики, с крючковаты ми пурпурными зубами. И ветер, поднятый ими, едва не смел завилявший по шоссе старенький «фордик».