Тибор Дери - Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале

— Не хотите пустить меня за руль? — спросил парень.

Йожеф взглянул на него в упор.

— Вот и вся благодарность?

— Благодарность? — осклабился парень.

Йожеф опять в упор взглянул на него.

— Кончай свою игру!

— Не понимаю. Какая еще благодарность? — с грязной ухмылкой на заросшем лице сказал парень. — За то, что везете, куда все равно сами едете? Бензина и без меня уйдет столько же. Нет разве?

— Каналья, — сказал Йожеф.

— Вы полегче, — сказал, продолжая улыбаться, парень. — И вообще платить полагается по приезде.

— Если пассажир внушает доверие, — сказал Йожеф.

Игра опять его заинтересовала: удастся ли выжать, наконец, откровенное признание? Он снизил скорость до ста, потом до восьмидесяти.

— Опять сбавляете скорость? — сказал парень.

Йожеф сбросил газ.

— Давай вылезай.

— Что-о? — возопил парень.

Голос его вдруг подскочил до фальцета. И двусмысленная улыбка исчезла с лица, сразу побледневшего, несмотря на густую щетину.

— Не люблю я людей, — сказал Йожеф, — которые слова не держат и вдобавок еще наглецы.

— Положением своим пользуетесь, — плаксиво скривился парень. — Дома мне любой вдесятеро отвалит против того, что вам за один бензин понадобилось. И почем я знаю, какую еще паршивую болезнь на чай заполучу.

— Вдесятеро? — повторил Йожеф. — Так ты профессионал?

— А вам какое дело? — сказал парень.

— Никакого, — кивнул Йожеф. — Просто догадался.

— Во нюх, — сказал парень с издевкой.

— Платишь или не платишь?

— Сейчас?

— Сейчас. Тут же на месте.

— Да чего вам, собственно, надо? — спросил парень хрипло.

Сложения он был не слабого, но Йожеф чувствовал себя сильнее и не боялся. К тому же был при нем и револьвер.

— Я спрашиваю: платишь или не платишь?

— А если нет, тут и бросите, в этом дерьме?

— Тут и брошу, — сказал Йожеф.

Парень помолчал.

— Ну, если уж так приспичило, — сказал он немного погодя. — Так вас разохотил? Что же, прямо тут, в машине?

— А тебе больше под открытым небом нравится?

Тот что-то пробурчал.

— Что ты говоришь?

— Один черт, — пробормотал парень.

Машина тем временем остановилась. Йожеф сам не понимал, чем противен ему этот малый — трусостью? Ведь вот не брезговал же он сам уличными девицами, прибегая к их добросердечным услугам с тех пор, как разладилась семейная жизнь. Йожеф еще раз посмотрел на грязные ноги, скользнул взглядом по прыщику с белой головкой («не умывается небось», — буркнул он себе под нос), потянулся к правой дверце и отворил. Его мутило почти до тошноты.

— А что, если врежу тебе сейчас как следует? — спросил он тихо. — И вышвырну из машины?

— За что? — перекосилось лицо у парня.

— За что? — спросил Йожеф. — Сам не знаю.

— Не надо, очень вас прошу! — сказал парень.

Левой рукой Йожеф ударил его по лицу, но слабее, чем требовали того оскорбленные чувства, а правой, ухватив за шиворот, вытолкнул из машины. Парень упал, клюнув носом, и остался стоять на коленях. Йожеф со злостью плюнул ему вдогонку. Машина уже завелась, когда парень, подняв голову, хрипло крикнул что-то. Но слов из-за работающего мотора нельзя было разобрать.

Йожеф выбросил в окно рюкзак — наверно, рюкзак свой спрашивал, и нажал педаль. Машина взревела и рванулась вперед.

Через несколько часов пошел дождь. Дорога плавным виражем вывела на большую западно-восточную автостраду. По ней машины бежали уже сотнями, хотя временами движение замедлялось. Боковые шоссе справа и слева выбрасывали все новые потоки на блестящий от влаги черный асфальт; приходилось тянуться сплошной колонной. Большинство, судя по всему, направлялось в Монтану. Из открытых окон махали флажками; капоты, шутовски размалеванные красным, синим и желтым, резко контрастировали с уныло притененным тучами пейзажем. В некоторых машинах пели. То обрывок песни или фразы, то взрыв смеха из обгонявших машин влетал в обгоняемые. Впритирку в четыре ряда спешили они на Запад, в крайнем правом — еще и дальние автобусы и грузовики, тоже набитые битком. Четыре встречные полосы были посвободней. Все маловероятней представлялось поспеть к открытию фестиваля, выступлению Мика Джеггера. Если только не выступит и во второй день и в третий: зависит от того, будут ли платить. Сколько ему платят за концерт? Тысяч двадцать, тридцать, пятьдесят? Мик Джеггер тут, Мик Джеггер там, везде и всюду Мик Джеггер. Live with me! Братья и сестры, будем жить вместе!

Дождь сеял равномерно, безостановочно, дворники поскрипывали не переставая.

— Менеджеры на сто тысяч зрителей рассчитывают, — сказал Йожеф.

Струйки по бокам ветрового стекла бежали не вниз, а вверх.

— Как среди ста тысяч человек отыскать одного? — спросил Йожеф.

Он дал газ и из ста тысяч обошел шестерых, — они вповалку друг на друге сидели, лежали и курили, словно уже одурманенные, словно уже в Монтане. «За рюкзак испугался, подонок», — сказал Йожеф и сбросил газ: впереди опять гигантской гусеницей ползла чуть не сотня машин, то притормаживая и теснясь, то снова разгоняясь и раздвигаясь, своего рода coitus interruptus.[2] Дождь превратился в ливень. Йожеф поднял стекло, чтобы не захлестывало внутрь. «Какое у него женственное лицо, — сказал себе Йожеф. — Кого это он мне напоминает? И лицом, и… Неужто мою жену?» Похолодало, хотя не было еще даже четырех. Ночью все эти сто тысяч замерзнут. Зато утром воскреснут. Мик Джеггер, Мик их воскресит. Воссядет после трубного гласа в день воскресения одесную бога отца на место бога сына и будет петь с микрофоном у рта.

Ряды машин опять остановились. Из соседней высунулся кто-то в темных солнечных очках и с длинными волосами, не поймешь, юноша или девушка.

— Скучаешь, милый?

— Чего мне скучать, я один, — сказал Йожеф.

Сладковатым марихуанным дымком пахнуло на него от сигареты.

— Как же не скучаешь, когда скучаешь, — возразил девичий (или юношеский?) голос. — Иди к нам!

Йожеф был один, а их там набилось семеро-восьмеро. От их дружного смеха машина заходила ходуном. Издали, из головы колонны долетела слабая, как из репродуктора, трель гудков. Видимо, там опять тронулись. Нет, все-таки девушка; из незастегнутой алой блузки, распахнутой ветром, выглянули голые груди. Но она даже не попыталась запахнуться.

— Что, жарко? — спросил Йожеф.

— Переходи к нам, милый! — сказала девушка. — Или лучше мне перейти?

В окно потянуло тошнотворной сладостью марихуаны от сигареты.

— Пошла ты к черту! — сказал Йожеф.

Компания была уже, видно, на пути в свой искусственный рай — исключая разве что водителя; в противном случае все свалятся в кювет, не доехав до Монтаны, или врежутся в переднюю машину. Трое убитых, десять раненых. «Шевроле» у него перед глазами, дрогнув огромным черным задом, медленно покатился вперед. Йожеф включил стартер. Оторваться бы от этих марихуанов, но все левые ряды забиты.

Стекла пришлось поднять из-за бензинного чада. Дождь то переставал, то снова расходился. Марихуанная машина шла по-прежнему рядом, ни отстать, ни обогнать. Девица в алой распахнутой блузке (у кого она там на коленях?) опять высунулась и помахала.

— Можно к тебе, милый?

— Поди ты к черту! — громко, но в расчете, что не слышно, ответил за своим закрытым окном Йожеф, говоря как бы сам с собой. — Нет, во всех семи частях света, считая Атлантиду, не найдется женщины более пленительной (еще белей и пленительней встающей из очистительных вод памяти), которую, возжелав, положил бы я с собой, чем моя жена, пусть я раз-другой и изменил ей еще до того, как она удрала от меня, — сказал он. — Удрала — с кем? Ни с кем и со всеми. Не с Яношем, Джеком или Мигелем Анхелем Астуриасом[3] (мое нижайшее поэту!), а с мужским полом самим. И женским тоже. Со всем воспарившим ввысь родом человеческим. Воск на Дедаловых крыльях, положим, расплавился яростию Солнца, и воспаривший в небо человек упал. Прогулка по Луне? Люди в космосе? Сварочное пламя разума, досягнувшее до квазаров? Орбитальная станция с пересадочным билетом в бессмертие — прямо на Венеру? Покамест только на Венеру.

Куда же ты убежала, Эстер, с этой земли, из древней державы Хюнтемаля Какчикеля Ашкаплика, — земли, по которой беспрестанно вынуждены ступать твои чистые белые ножки, то и дело оскальзываясь в крови и гное? Вынуждены — и сами этого хотят. Хюнтемаль Какчикель Ашкаплик. Ашкемаль Хюнтемплик Чикелькак. Ашкапмаль Чикельмаль Хюнтеплик. Ашкаплик — пли! — пли! — плик. Хюнтемаль, маль, mal, mal.[4] Какчикель: чик, чик, чик. Ох, куда ты хватила, фантазия человеческая! Ухатесмала.

— Можно к тебе, милый? — спросила девушка из машины рядом, бежавшей уже, собственно, не по шоссе, а по воздуху, на целый вершок от бетона.