Эдвард Брейтуэйт - Учителю — с любовью

Но что я видел вокруг? Шумная замусоренная улица, по бокам — неровный, хаотичный частокол из обшарпанных магазинчиков и растерзанных бомбежкой домов. Какая тут романтика! Зажегся зеленый свет, я пересек Коммершиэл-роуд и вышел на Нью-роуд. Здесь картина была еще хуже. Несколько домов уцелело, но как над ними надругалась, как поглумилась война! А люди в них жили. Во многих окнах не было стекол — их заменяли либо доски, либо яркие жестяные плакаты, рекламирующие мороженое, крем для обуви или конфеты-тянучки. Кругом обломки стен, щебенка. Грязь и мухи. И запахи.

Пахло все. Запахи смешивались, и в воздухе стоял терпкий до омерзения аромат. Запахи неслись из гастрономической лавки — непокрытые лотки с маринованной сельдью, мелкие открытые жбаны с солеными огурцами и луком, вяленая рыба и копченое мясо, влажные, словно вспотевшие, стены и пол; из рыбной лавки, вопреки всем нормам гигиены; из еврейского мясного магазинчика и соседнего с ним магазина птичника, над входом в который почти неподвижно — ветра нет, сплошь зловоние — висела «роскошная» гирлянда из свеженащипанных перьев; и из придорожных канав, где полчища жужжащих мух пировали на кучах фруктовых и овощных отбросов.

Я словно прикоснулся к чему-то гадкому и липкому. Лишь необходимость заставила меня идти дальше сквозь запахи, мимо этих магазинов, мимо местной публики, разномастной и суетливой, — люди здесь были заняты своими делами, ни мухи, ни запахи их не смущали.

Ближе к железнодорожному виадуку линия домов по обе стороны Нью-роуд резко обрывалась — дальше улица рассекала пополам пустыню из развалин и мусора. Природа-мать постаралась как-то сгладить картину, но, видимо, не хватило времени — сквозь обломки прорастал чертополох, дикий кустарник и густая буйная трава. Там и сям валялись отслужившие свой срок вещи. Пружинная кровать и детская коляска — от них остались только ржавые каркасы; треснувший унитаз и помятый, похожий на американский, стальной шлем — реликвии войны и мира ржавели и гнили в одной куче. Кругом роились мухи и тут же — маленькие ребятишки, еще не доросшие до школы, однако вполне бойкие для того, чтобы без боязни лазить по этой Совсем не детской площадке. Они смеялись, кричали, отпихивали друг друга, а на чумазых лицах светились счастливые глазенки.

Вдруг вся ватага, затянув хором какую-то считалочку, высыпала на тротуар. Весело галдя, детишки пробежали мимо меня, и я поймал несколько полных счастья взглядов. Детишки, детишки, ваши озорные, радостные лица словно прибавили мне сил перед встречей с новым и неизведанным.

Вскоре я очутился в узком переулке. На стене висела табличка:

Переулок вывел меня в покрытый щебенкой школьный двор, в углу которого стояла выкрашенная зеленой краской уличная уборная с надписью «Мальчики». Оттуда вышел темноволосый с кукольным лицом паренек. На нем были голубые джинсы и некогда белая футболка. Мальчишка курил, но, увидев меня, спрятал окурок, зажав его между большим в указательным пальцами правой руки.

 — Кого-нибудь шлете? — Писклявый голосок, а выговор — как у всех простых лондонцев. — Вы ищете кого-нибудь? — повторил он. Правая рука была надежно укрыта в кармане джинсов, однако вдоль костлявого предплечья тянулся предательский дымок.

 — Мне нужен мистер Флориан, директор школы.

Я едва сдерживал смех — ну и горе-конспиратор!

 — Вот по ступенькам. — И, вытащив руку из кармана, мальчишка небрежным жестом ткнул в сторону полуоткрытой двери в конце двора. Я поблагодарил его и пошел к входу в здание.

Ступеньки привели к зеленой двери с маленькой белой табличкой:

Я постучался и немного подождал. Раздался чуть нетерпеливый голос:

 — Входите, открыто.

За огромным столом сидел небольшого роста человек, его крупную голову украшала аккуратно причесанная копна волнистых седых волос. Лицо, то ли от рождения, то ли от загара, было оливкового оттенка, бросались в глаза широкие скулы и на редкость гладкая кожа, словно молодость, отказав в благосклонности волосам этого человека, решила навсегда оставить свой след возле его орлиного носа, вокруг полногубого выразительного рта. Большие карие глаза были чуть навыкате, казалось, в них застыло удивление, будто человек этот стоял на пороге волнующего открытия.

Я подошел к столу директора, и он поднялся мне навстречу, но выше от этого почти не стал — он был мал ростом и даже немного горбат. Одет он был подчеркнуто тщательно, все в нем и в его кабинете отличалось радующими глаз опрятностью и порядком, особенно на фоне улиц, по которым я шел. Он протянул мне бледную с сильными пальцами руку и с улыбкой произнес: «Вы Брейтуэйт, верно? Мы вас ждем. Прошу садиться». Позже я узнал, что это «мы» было ему очень свойственно. Себя он считал лишь одним из группы людей, занятых важной и нужной работой. Да, он выражал интересы этой группы, был ее официальным представителем, но ни о каком возвышении над остальными не помышлял. Я пожал ему руку и сел в кресло — теплое, искреннее рукопожатие успокоило меня, придало уверенности. Он открыл стоявшую на столе коробку и предложил мне сигарету. Мы закурили. Откинувшись на спинку кресла, он заговорил:

 — Надеюсь, вы нас не очень долго искали. Вообще-то мы здорово спрятаны здесь на задворках, сразу нас находят не все.

 — Нет, я нашел вас сразу, спасибо. В районном отделе школ мне подробно объяснили дорогу.

 — Прекрасно. Одним словом, мы рады вас видеть. Надеюсь, и у вас возникнет желание остаться с нами, когда посмотрите, как мы здесь живем.

 — Пожалуй, можно не сомневаться, — поспешно заверил я его.

Моя готовность вызвала у него улыбку. Он сказал:

 — Все же, я думаю, первым делом внимательно осмотрите школу, а уж потом обо всем поговорим. Здесь многое делается не так, как в других школах, некоторые учителя считают нашу практику — ну, скажем, не совсем уместной. Побродите по школе, посмотрите, что и как. Если решите остаться с нами, поговорим после обеда.

С этими словами он поднялся и проводил меня до двери, в глазах у него при этом танцевали чертенята. Я вышел, и он закрыл за мной дверь.

От кабинета директора вниз вело несколько ступенек. Я очутился в узком коридорчике, с одной его стороны помещался зал, с другой — несколько классных комнат. Не зная, с чего начать «экскурсию», я остановился возле первой двери, как вдруг от сильного толчка она распахнулась, и в коридор вылетела высокая рыжеволосая девочка, а за ней — еще две. Она неслась как угорелая, избежать столкновения было невозможно, поэтому я быстро схватил девочку за локти — во-первых, чтобы она меня не сшибла, во-вторых, просто остудить ее пыл. Она, нимало не смущаясь, высвободила руки, вызывающе мне улыбнулась, потом бросила «извините» и умчалась по коридору. Ее подруги остановились, оглядели меня, потом юркнули обратно в класс, хлопнув за собой дверью.

Эта неожиданная встреча меня так ошеломила, что я целую минуту не двигался с места, не зная, что предпринять. Потом решился заглянуть в класс и выяснить, что там происходит. Я постучался, открыл дверь и вошел. В классе стоял невообразимый шум, и какое-то время мое появление оставалось незамеченным, но постепенно, по цепочке, все повернулись и принялись глазеть на меня.

Я искал кого-нибудь похожего на учителя, но тщетно. В классе находилось человек сорок мальчиков и девочек. Пожалуй, вернее было бы назвать их юношами и девушками, большинство из них выглядели достаточно взрослыми. Одни стояли в независимых и небрежных позах, другие сгрудились у большого камина в углу, третьи сидели на столах и стульях, причем осанка их оставляла желать лучшего. Почти все были одеты одинаково. Девочки, предметом гордости которых были бюст и настоящий лифчик, носили подчеркнуто облегающие свитеры, длинные узкие юбки и туфли без каблуков. Зато прически разные — наверно, у каждой был свой объект для подражания, своя любимая киноактриса. И волосы и одежда не отличались свежестью и чистотой, словно и сами девочки, и их броские туалеты не были дружны с водой. На мальчиках были синие джинсы и футболки либо клетчатые рубашки с открытым воротом.

От группы у камина отделилась крупная круглолицая веснушчатая девочка и подошла ко мне:

— Вы, наверно, ищете мистера Хэкмена? Его здесь нет, он в учительской, — объявила она. — Он сказал, когда мы придем в себя, пусть кто-нибудь его позовет.

Группки в разных углах начали раскалываться и собираться вокруг этого добровольного оратора, сорок пар глаз уставились на меня самым беззастенчивым образом. Черт возьми, вот это орава! Вдруг все они заговорили одновременно, словно где-то невидимая рука нажала на кнопку. Посыпались вопросы:

 — Вы что, новый учитель?