Иван Колпаков - Мы проиграли

Завернувшись в тряпки, как в кокон, ночь я все-таки перетерпел. Ночью же мы пересекли границу, чему предшествовала страшная суета: гуттаперчевые нелегалы прятались по багажным отсекам, запрещенные к провозу товары ныкались в глубокое нутро сумок. Проводники раздали всем пассажирам блоки сигарет (есть какое-то ограничение на их транспортировку), сигареты – сопутствующий бизнес. Русские таможенники – упитанные и румяные – курили в вагоне, вытрясали из гастарбайтеров, как из буратин, звонкую мелочь, громко разговаривали между собой и похозяйски матерились; словом, господы. Казахские таможенники были похожи на отряд партизан, давно прячущийся в лесах и потому отвыкший от людей. Облаченные в замызганный камуфляж, они прошмыгнули по поезду, будто хорьки.

Утром я очнулся от того, что кто-то сел на мои ноги. Лучше бы я вообще не просыпался. Накануне поезд походил на большой караван, путешествующий по степи в поисках лучших пастбищ и водопоя – и это еще терпимо. Теперь же мой вагон превратился в передвижной казахский рынок, со всеми вытекающими обстоятельствами. Почти с болью разомкнув глаза, я увидал обыкновенную базарную толчею – клетчатые пластиковые баулы, людей, деловито снующих туда-сюда, торгашей, волочащих за собой всевозможные бессмысленные товары; слышалась ругань, пахло восточными сладостями. Продавцы и покупатели оккупировали все свободные места. Мне пришлось придвинуться к окну, потому что рядом со мной уселись двое казахов – они-то чуть позже и объяснили мне, во что я вляпался.

За окном уже тянулась настоящая степь. Клочковатый, белесый грунт, ширь в самом предельном своем понимании; редкие верблюды, издалека похожие на мерцающие голограммы; струны проводов, натянутых на кривые деревянные колки столбов, – единственный способ хоть как-то организовать, подчинить себе это разверзшееся пространство. Я шарил взглядом по плоскости и проваливался в нее, скользил по ней и поскальзывался, я не в силах был зацепиться за что-то, чтобы очнуться – ни деревца, ни домика, ни фонаря, одни лишь миражи.

Миражей в степи много – достаточно для того, чтобы чуть тронуться. Степной пейзаж располагает к медитации, к высвобождению, к освобождению от самого себя. К растворению в этих кочках, в завихрениях воздуха под птичьими хвостами, в перламутровом мареве; небытие прекрасно… Копыта лошадей вытаптывают из песка тонкие струйки дыма, от становищ тянет вспоротыми тушами, парным мясом, воины полулежат в ожидании ужина, и ты – один из них, злой или добрый дух – неважно. Бесстрашие дурманит.

– Хорошо, что ты не поехаль от Актобэ до Аральское море пешком. Там совсем нет дорога, – поучал меня мой сосед-казах. У него были тонкие усики и рот, полный золотых зубов. —

Там на карте есть дорога, а так – нет. В пятидесятый года строиль ее советский власть, а теперь уже не чинит никто.

Он ни на йоту не солгал. Поезд в этой части Казахстана – общественный транспорт, потому что дороги, которые ведут в Кызылординскую область (туда, где Байконур и Аральское море), выглядят так, будто их долго и методично бомбардировали. Проводники пускают в вагоны по стандартной таксе, в пересчете на наши деньги – копейки. Поезд – еще и центр притяжения для малого нелегального бизнеса: на нем из России в Ташкент и Ферганскую долину едут богатые узбекские гастарбайтеры. Поэтому прямо на борту организованы передвижные точки общепита, а также обширная филиальная сеть предприятий, торгующих китайским и турецким текстилем, игрушками, продукцией народных промыслов и его Бог знает какой хреновиной.

Тот же золотозубый сосед просветил меня и насчет Аральска, бывшего казахского порта на берегу Арала. Русские, по его сведениям, схлынули из города вместе с морем, осталась только одна, самая стойкая семья.

– Дедушку он своего ищет в Аральске, – проводник помогал мне объясниться с попутчиками, как мог. – И только топил меня все глубже и глубже. А я сам виноват – не надо было лгать.

– Да, есть русский семья. И еще дедушка один живет. Получается, знаю я твоего дедушку, – осклабился золотозубый. – У него не дом, сарай. Хорошо, что внук к нему едет. Впервые вижу такой хороший русский. Все русский отсюда едут, всех побросали. Только, когда умрет кто-то, приезжают, дом продавать. А ты молодец. Правильно поступаешь.

Я вздрогнул.

– Могу показать тебе дорогу к нему. Дедушка твой рад будет. Узнает он тебя хоть?

– Наверное, не узнает.

– Это ничего. А ты похож на него. Он такой большой. Как богатыр. Старый уже совсем. Перед смертью хоть порадуется.

Торгаши тащили кожаные пиджаки, летние костюмы, футболки с надписью Boss, какие в России уже лет десять не продают. Соседи примеряли на поясницу обмотки из верблюжьей шерсти. Я, отвернувшись к окну, пил чай и таращил глаза в степь.

В Аральск я прибыл вечером. Что увидел?

По перрону выхаживали местные, в кожаных куртках и спортивных штанах, со свирепыми рожами. Толпа пассажиров осаждала мой поезд – кому в Байконур, кому еще куда-то. Сухой прохладный ветер, от которого сохнут губы, поднимал в воздух пыль, шоколадные обертки, полиэтиленовые пакеты. Тут же ошивались облезлые дикие собаки, суетливо дергающие длинными шеями и мелкими головами. Глухая казахская провинция, бессмысленный пункт на карте – до сих пор и вопреки всему – населенный.

– Hello! You need taxi? – ко мне обратилась девчушка в красном спортивном костюмчике. Я страшно обрадовался, меня уже напугал один из бомбил (с лицом, поперек рассеченным на две неодинаковые половинки шрамом), рекомендовавший себя особенно настойчиво.

– Да! Да!

– О, так вы русский!

– Ну конечно. Что, не видно по мне?

– Видно, что вы явно не казах.

Улыбаясь всем лицом, она провела меня через белый и удивительно чистый вестибюль вокзала. По ту его сторону обнаружилась крохотная площадь. В центре площади на полуразрушенном постаменте, поросшем кустарником и оттого напоминающим языческий трон, восседал неизвестный деятель.

– Вот ваша машина, – указала моя проводница на серый, порядком раздолбанный Volkswagen.

Я плюхнулся на заднее сидение. В зеркало на меня глядел… тот самый бомбила со шрамом. Справа от него я увидел женщину в пластмассовых солнцезащитных очках, судя по всему, русскую.

– Куда едем? В гостиницу? – спросила она.

– Да, если она тут есть.

– Десять минут, и мы на месте, – просипел шофер.

И мы помчались, оставляя за собой, как степная кибитка, хвост пыли. Перепрыгнули через железнодорожные пути. Шурша всеми колесами, разбрызгивали мелкий гравий. Въехали в город – деревенские улицы, захвативший власть частный сектор, покрашенные в грязно-лазуритовый длинные бетонные заборы, за которыми скрываются заброшенные промышленные объекты. Юркнули в центр: двухэтажные дома, блеклые вывески кафе и магазинов. Остановились около здания, похожего на общежитие; это и есть – гостиница «Арал».

– Если потребуется такси, экскурсия, гид – звони. Запиши наш номер. Меня зовут Марина, а это – мой мужчина, Булат.

– Хорошо. Вот, говорят, в Аральске однаединственная русская семья осталась…

– Это мы и есть. Сопротивляемся, но потихоньку сдаемся, – Марина улыбнулась и похлопала Булата по плечу.

– А где тут морской порт? – я сразу решил выяснить главное.

– Выйдешь из гостиницы, налево три минуты – и будет морской порт. Вон гляди – видно его ограду.

– Только моря нет, – вставил Булат, – ты вообще цель какую имеешь тут?

– Ну, как вам сказать? Никакой цели. Кажется, просто приехал посмотреть, как вы тут живете. Без моря.

– Нормально живем.

Лицо Булата уже совсем не казалось мне уродливым.

– Мы живем нормально. И, кстати, в соседнем доме. Если что – заходи на чай. Ну, и звони, правда что.

Гостиница «Арал» могла бы быть оазисом в пустыне. Здесь останавливаются европейские кинематографисты, снимающие документальные фильмы о зоне бедствия, чокнутые путешественники, мчащиеся через всю Среднюю Азию в Монголию или на Алтай, биологи, экологи, геологи, даже дорожные строители (что они чинят, хотелось бы мне знать). «Арал» готов приютить всех. Но, будучи единственным отелем неподалеку (впрочем, относительно) от Аральского моря, он не имеет ровным счетом никаких мотивов для развития.

Мне дали самый последний свободный номер: комнатушку на третьем этаже, в конце коридора, выкрашенную в ядовито-желтый цвет, с двумя продавленными кроватями, с вонючим сортиром и ванной, которую, кажется, прежде использовали ассенизаторы, чтобы мыть ноги. Горячей воды – нет, холодная – тонкой струйкой. С водой тут вообще проблемы, не до претензий. Слава Господу – два комплекта чистого белья и шерстяные одеяла. Можно рассчитывать на теплые и сносные, с санитарной точки зрения, ночевки.

Выглянул в окно – увидел сквозь высокие деревья оранжевое солнце, обгоняя закат тающее в облаке свинцовой пыли. Серые крыши утлых домишек, кривые антенны – мелкие проволочки, торчащие из шифера. В лае, как в приступе туберкулезного кашля, зашлась собака – сородичи из ближайших дворов передали ей ответные послания. Взревел мотор мотоцикла. Я переодел белье, сложил фотоаппарат в рюкзак и отправился в порт.