Ольга Степнова - Миллиметрин (сборник)

– Что-то вы долго не опухаете от шампанского!

– Я наврал вам про аллергию.

– Вот как? Зачем?!

– Я всем вру. Представляете, если я в каждом доме начну угощаться? Так и до алкоголизма недалеко.

– Что-то в вас не то.

– Борода фальшивая, брови накладные, нос накрашен…

– Нет, нет, у вас фальшивое что-то глубоко внутри!

– Так меня ещё никто не оскорблял.

– Может быть, вы… разоблачитесь? Снимите костюм?!

– Зачем? Вы боитесь, что под красным бушлатом окажется ненастоящий Дед Мороз?!

– Выдавали же вы ёжика за Снегурочку!

– Снегурочек всегда не хватает, приходится привлекать ёжиков. А вот Дедов Морозов хоть отбавляй!

– Жаль, что в жизни наоборот. Скажите, почему вы так долго со мной сидите? Разве у вас не ограничено время визита?

– Вы у меня последняя.

– М-мда. У вас на всё есть ответ. Прямо как у моего мужа! Мне никак не удаётся поймать вас, хотя я чувствую, что вы всё время врёте!

– Про что я вру?!!

– Про жену с ножницами, про Вениамина Петровича, про то, что… я у вас последняя. Вы даже про Новый год наврали! Мы выпили на полторы минуты раньше, чем надо!

– У меня свои, внутренние часы.

– Снимите колпак, бушлат, брови и бороду!

– Я ещё не отдал вам подарки.

– А они есть?

– Я же с мешком!

– Давайте!

– Вот, вот, и… вот.

– Духи?! Мои любимые? Гранатовое ожерелье и такое же кольцо – комплект, на который я облизывалась полгода?!! Господи, сколько я вам должна?

– Нисколько. Я же всё-таки Дед Мороз.

– Скажите, чем вы занимаетесь в свободное от Нового года время?

– Строю. Больницы, театры, спорткомплексы.

– В Воронеже, Саратове и Екатеринбурге?!

– И там тоже. Если б вы только знали, какие некрасивые и скучные эти сметчицы!!

– Значит, про жену с ножницами и Вениамина Петровича вы всё же наврали!

– Нет! То есть про жену да, а Вениамин Петрович снабдил меня костюмом Деда Мороза. Это мой знакомый актёр из ТЮЗа, он ёжиков там играет. Скажи, зачем ты вызвала Деда Мороза, когда муж… когда я в командировке?

– У тебя ус отклеился.

– Ты думала, придёт молодой, симпатичный студент?

– Да нет, я думала, придёт пожилой, замотанный дядька. Хотела выговориться ему. Выболтать все свои сокровенные мысли и переживания. К психологу ходить дорого и неэффективно, подруги болтливые, дай, думаю, вызову Деда Мороза и всё ему расскажу…

– Выговорилась?

– Да.

– Выболтала?

– Да!

– Тебе стало легче?

– Я чувствую себя дурой.

– Прости. Скажи, ты не наврала про начальника?

– А ты про сметчиц?

– Я никогда не вру про сметчиц.

– А я про начальников… Это мой лучший Новый год в жизни. Пообещай, что ты всегда будешь Дедом Морозом!

– Клянусь.

Я тогда 377-й стояла. За чем – не знаю. Бабка впереди сказала, что за минтаем, но пахло селедкой. Да это и не важно, я не за этим встала. Я за 375-м встала. 375-й был широк в плечах, в меру молод и без обручального кольца. Он читал газету, и это придавало ему некоторый интеллектуальный шарм. Я ценю в мужчинах интеллект, особенно когда на нх безымянном пальце ничего нет.

«Встану, – подумала я, – постою, может, селедки куплю». Достала из сумочки Чейза, открыла на самом страшном месте. Тут бабка откуда-то появилась. «За минтаем я. – говорит, – последняя, – и показала мне сухую ладошку, на которой химическим карандашом 376 вычерчено. – Давай руку, – говорит, – я тебя помечу». Послюнила карандаш и вывела на моей красивой и молодой руке, жаждущей любви и ласки, пошлую синюю цифру 377. Молодая и еще жаждущая рука стала напоминать проштампованную курицу.

Бабка отсекла меня своей сухой плотью от широкой спины 375-го. Ладно, постою, думаю, все-таки с газетой, без кольца, да и минтай – рыба хорошая. Ее если в тесте сделать, то это тесто потом даже кошка моя ест.

Стою, читаю Чейза на самом страшном месте. 375-й шуршит газетой и оттого становится еще более привлекательным. Вот только не подозревает 375-й о том, что стоит сзади номер 377-й: кареглазая шатенка, 30, 164/60, в браке не была, жилплощадью обеспечена. Плохо, думаю, так мне минтая не достанется. Стала я взволнованно шуршать страницами – может, обернется, увидит: 30, 164/60, не склонная к полноте, с Чейзом на самом страшном месте.

Не обернулся. Не увидел. Шуршит. И я шуршу. 372-й обернулся. 371-й. 376-я старушка совсем ко мне лицом встала, обложку рассматривает. На обложке – распадающийся на части скелет нарисован. «Вчера. – говорит, – суповые наборы продавали, я целых два взяла, так там в каждом по вот такой» – и тычет пальцем в берцовую кость. Ах, ты, думаю. 376-я. 70, 150/30!!! И шуршу громче. Уже двухсотые оборачиваются, а ведь им до минтая рукой подать.

«Бревно бесчувственное», – решила я про 375-го, хотела уйти, да смотрю – за мной уже четырехсотый пристраивается. Жалко мне стало очередь, да и минтай, если его в тесте…

– Кончились яйца! – прокричала продавщица. Четыреста пронумерованных стали понуро разбредаться.

375-й сложил газету. Я накрыла Чейза на самом страшном… 375-й подошел ко мне.

– Я тоже люблю Чейза, – сказал он. – И откуда взялась эта бабка? Она там не стояла. А насчет яиц вы не беспокойтесь. Завтра в универсаме в три часа их выбросят. Придете? Я на вас займу.

– Приду, – сказала я и поняла, как не права была все тридцать лет, занимая очереди за кем попало.

Две последующие недели были самыми счастливыми в моей жизни. За чем мы только ни стояли! За колбасой, сыром, яблоками, талонами, купонами… Он брал мою руку, дышал на нее, увлажняя своим дыханием, а затем очень нежно химическим карандашом выводил мой номер. Потом я брала его руку, дышала и тоже выводила.

Так мы дышали и выводили до тех пор, пока не задумались: а зачем, собственно, нам выводить два номера, если можно стоять под одним, а получать в два раза больше. В загсе, когда мы подавали заявление, он спросил:

– Дорогая, я помню все твои номера, начиная с 377-го. Но как тебя зовут?..

Его слова были для меня музыкой.

– Катя. – призналась я. – А тебя?..

– Петя, – кивнул он интеллигентной головой.

Мы женаты уже шесть лет. Наш сын очень способный мальчик. Он умеет считать до десяти, говорить по-английски и стоять в очереди за хлебом. Мы хотим еще девочку.

Лифт опять не работал.

Крюков пошел пешком на девятый этаж. Три месяца он жил в этом доме, три месяца поднимался пешком на девятый этаж. Обгоняя пыхтящих толстых баб с авоськами, детьми и колясками, он был особенно счастлив от своей силы, молодости, здоровья и одиночества. В его квартире не пахло кислыми щами и пеленками. В его квартире витал легкий воздух, свежий и чистый, иногда с примесью запахов табака, коньяка и Анелиных духов. Стас задерживал дыхание, когда чья-нибудь дверь на его пути вдруг открывалась.

«Зловонный муравейник, – думал он. – Плебеи».

Опять. Его единственная соседка по площадке опять стояла у своей полуоткрытой двери, скрестив руки на животе, вперив бессмысленный взгляд в пространство. Это была очень старая (древняя) старуха.

Синюшное, сморщенное лицо, слезящиеся глаза, трясущаяся отвисшая челюсть и слюнка, текущая из угла полуоткрытого рта. На ней всегда был один и тот же заношенный ситцевый коротковатый халат, из-под которого торчали сухие сучья ног все в толстых синих венах. Она стояла тут всегда, и непонятно было, когда она ест и спит. Первые дни после переезда Стас даже вздрагивал, обнаруживая на площадке ее зловещее присутствие. Потом привык, но старуха вносила в его молодое легкое существование какое-то неприятное раздражение. Один раз он решил спросить, не нужно ли ей чего. Потом представил, как плохо она слышит и соображает, как долго придется ему кричать одну и ту же фразу, пока она поймет. «Нет, тимуровские игры уже не для меня», – подумал он тогда и с тех пор старался не замечать старуху.

Стас открыл дверь и попал в свою квартиру-табакерку. Квартирка была маленькая, однокомнатная, но Стас отремонтировал ее так, что результаты провели в восторг даже Анель. Низкая широкая тахта занимала большую часть комнаты, два кресла, журнальный столик, маленькая стенка. Все дело было в мелочах: бар в ночной тумбочке около тахты, маленькие красные лампочки на потолке, стенах, вдоль пола. Анель визжала, когда они загорались в нужный момент.

Анель пришла вовремя. Она никогда не опаздыывала. Три раза в неделю, ровно в восемь…

– Стас, – прошептала Анель, делая круглые глаза, – она опять там, эта старуха. Что ей нужно, Стас?

– Какое нам дело, Анель? Проходи.

Анель принесла мандарины в пакете. Они были рыжие, пористые, с рельефными боками, волновали запахом, напоминая что-то детское и веселое. Анель рассыпала их по полу. Потом они пили коньяк и после каждой рюмки Анель, хохоча, ползала по полу, отыскивая мандарины в самых дальних углах комнаты, чистила их, пуляла дольками в Крюкова, пытаясь попасть в его открытый рот. Она учинила в квартире такое мандариновое безобразие, что Стас с ужасом думал о завтрашней уборке.