Марианна Грубер - В Замок

Ах вот оно что. Решили подать на него жалобу в Замок. К., услышав это, остался равнодушным. Пусть делают что хотят, лишь бы прекратился наконец этот унизительный спектакль. Он обернулся к Замку и увидел, что кое-где в его окнах поблескивало солнце. Значит, там есть окна, их можно открывать и закрывать, и, конечно же, есть люди, которые смотрят оттуда, сверху, на Деревню. «Любые иные соображения», — так, кажется, сказал Учитель. Похоже, деревенские — великие охотники до размышлений. Так и сяк вертят мысли, фразы и слова, пока те не превратятся в полную противоположность того, что означали первоначально, пока не станут отрицанием исходной посылки и мысли говорящего, пока от мыслей и слов вообще ничего не останется. Замок. Казалось, Замок совсем не так далеко, как можно было предположить по словам Учителя. «Странно, — подумал К., — странно, что я не добрался туда, если действительно пытался туда попасть».

Он потянулся.

— Прикрыться, — потребовал он. Мигом принесли какую-то тряпку, судя по запаху, из конюшни. К. поспешно снял одежду, буквально сорвал с себя, тем временем деревенские, отвернувшись, стояли вокруг плотной стеной и ждали, пока он закутается в конскую попону. Затем процессия деревенских сопроводила его в ближайший дом, где уже грелась вода и посреди кухни была поставлена лохань для мытья.

— У меня еще лежит узел с его одеждой, — неожиданно объявила женщина, которая, судя по разговорам деревенских, была хозяйкой постоялого двора «У моста»; удивительно, однако в захолустье, кажется, было две гостиницы. — На чердаке узел, — сказала она, — там брюки его, куртка и сапоги. Сейчас принесу! — и женщина вышла.

Вскоре раздобыли кусок мыла. К. уселся в лохань, и пожилая сноровистая крестьянка принялась растирать его мочалкой. Мыла его, как ребенка, следя за тем, чтобы он сидел в лохани тихо и спокойно, К. безропотно подчинялся и в самом деле был послушен, как запуганный, робкий ребенок.

— Ну-ка, теперь еще разок, — сказала крестьянка и вновь подвергла К. процедуре мытья. Намылила его, растерла щеткой и во второй раз взялась мыть ему голову.

Когда теплая вода, которую всё подносили и подносили, потекла К. на голову и по лицу, К. почувствовал, как от благотворного тепла понемногу начинает ослабевать холод, пронизывавший его насквозь, и снова становятся гибкими суставы, а голова приятно легкой. Согревшись в теплой воде, покорно предаваясь чужим заботам, — не беда, если они не шли от чистого сердца! — он слегка задремал; проснулся, услышав голос крестьянки.

— Готово! — сказала она. — Чистое белье и одежу принесли.

— Это мой узел? — спросил К. Крестьянка кивнула. — И вещи мои?

— Ну да, сказано же, — ответила она ворчливо. К вылез из лохани, вытерся согретым на печи полотенцем, потом тщательно оделся. Крестьянка наблюдала за ним без любопытства и ничуть не удивилась тому, что одежда, которую надел К., оказалась куда более респектабельной, нежели та, что была на нем раньше. Она бросила равнодушный взгляд на шелковую рубашку и бархатную куртку. Когда он оделся, крестьянка распахнула дверь на улицу и крикнула:

— Готов, можете забирать!

К. шагнул навстречу сияющему полудню. Стоя в дверях, увидел Замок, сверкающий вдали. Башня Замка была похожа на ту, что привиделась ему во сне, от которого его пробудили деревенские. Вспомнилось: он куда-то шел, очевидно, без цели, но шел сюда, так ему, во всяком случае, казалось.

Во сне здание Замка было обветшалым и словно бы нарисованным неумелой детской рукой, башня высилась вдали на холме, над другими зданиями. Теперь она была словно знак, указывавший дорогу, по которой он должен идти. И вообще этот день вдруг показался К. самым подходящим для того, чтобы продолжить путь и преодолеть любые препятствия. Во всем теле он теперь, избавившись от непосильного бремени, ощущал легкость, свет вдали сиял приятно, мягко. Но вдруг поднялся ветер, принесший запахи земли, смешанные с другими запахами и ароматами, посланцами далекой торжествующей и в то же время мучительной чужбины, абсурдному соблазну которой ты не можешь не поддаться и блуждаешь в ней без пути и дороги, все забыв и всеми забытый. К. стоял, жадно вдыхая принесшиеся издалека запахи, в надежде, что порывистый ветер подхватит его и увлечет за собой, поглотив и рассеяв, умчит туда, куда не в силах умчать даже воображение. Этот день начался без К., и ночь без него начнется. Все будет без него начинаться, заканчиваться и существовать между началом и концом, и ни начала, ни конца не будет видно. Пусть эти люди делают с ним что угодно. В таком вот благодушном настроении К. обернулся к деревенским и спросил:

— Что теперь?

— Это Замок решит, — сказал Учитель.

— Замок? — К. посмотрел на возвышенность вдали. — Ладно, доложу в Замке о своем прибытии.

Хозяйка «Господского двора», женщина, с самого начала взявшая на себя роль предводительницы деревенских, засмеялась.

— Он опять издевается. Вот негодяй! Замок даст знать, что следует делать, если надо.

— А до того?

— До того! До того! Нет, вы только полюбуйтесь на этого человека!

Все уставились на К., словно на диковинного зверя, нет, хуже — словно на тяжелобольного. В К. снова проснулся гнев. Он стиснул зубы.

— Поскольку не предусмотрено ничего определенного, извольте позвонить в Замок и сообщить, что сейчас туда придет К.

После этих слов все примолкли. Если раньше они глазели на него с явной издевкой и старались унизить его своими ухмылками, то теперь на их лицах отразилось недоверчивое изумление. Кузнец переспросил:

— Чего-чего?

— Доложите Замку о моем приходе.

— Вот так, просто? — это сказала хозяйка «Господского двора».

— Вот так, просто, — холодно повторил К.

Снова настало молчание. К. и не думал, что когда-нибудь ему случится вот так стоять перед людьми, выпрямившись во весь рост, не склоняя головы, с самым что ни на есть господским видом, да еще в шелковой рубахе и бархатной куртке. Он смотрел на деревенских слегка прищурясь, не только чтобы уберечь глаза от солнца, но и желая придать лицу высокомерное выражение и скрыть свою нерешительность. Эти люди еще узнают его, уж он им растолкует, что необходимо. Однако он понимал: этот миг, который как нельзя лучше подходил для того, чтобы погибнуть, долго не продлится. День ускользал; с каждым мгновеньем, пока они стояли в ожидании, вели разговоры, молчали или глазели друг на друга, день неудержимо скользил под уклон со своей вершины, приближаясь к закату, а с закатом, К. знал, угаснет свет и придет ночь, бессонная ночь, полная видений, которые становились действительностью, в то время как действительность превращалась в кошмарный сон, явь и сон перетекали одно в другое, и не было между ними различия. К. совершенно отчетливо представил себе, как он час за часом томится без сна, мучительно переживая чьи-то истории, чужие, кем-то навязанные, как напрасно борется с собой, потому что и он, в свой черед, навязывает эти истории другим людям, словно поручение, смысл которого неизвестен никому, даже ему самому. И наконец засыпает, уже на рассвете, в изнеможении, не найдя мира и покоя.

Но пока еще стоял день. Сейчас день, твердил про себя К., и он будет защищать этот день до самого заката, всеми силами отстаивать этот день, бороться за него с Деревней и, если иначе нельзя, с Замком.

Хозяйка, обладавшая, по-видимому, тонким чутьем, когда дело касалось человеческих слабостей, быстрее всех пришла в себя от изумления.

— Интересно, кто вы такой, чтобы предъявлять подобные требования? — поинтересовалась она не без иронии.

— Я Йозеф К. — простодушно ответил К.

— Как же, знаем: землемер, — ответила она. — Это всем известно.

— Я не землемер, — возразил К., — просто Йозеф К.

Хозяйка разозлилась.

— Ну, это уж ни в какие ворота! — воскликнула она возмущенно. И продолжала, обернувшись к стоявшим вокруг деревенским: — Уж, конечно, сразу можно было догадаться, что с этим человеком что-то не так, нет, еще того хуже: он подлый, изолгавшийся бродяга, обманщик. Но в Замке его все-таки назвали землемером, хотя и не признали таковым. Раз такое дело, выходит, он тот самый землемер и есть. — И, с угрожающим видом снова повернувшись к К., махнула рукой в сторону тех двоих, похожих как две капли воды: — А с ними, что с ними-то теперь будет? Ведь это ваши старые помощники, Артур и Иеремия. Уж, наверное, вы не забыли, как их зовут, помните, поди, и то, как обошлись с ними!

— Я этих двоих не знаю, — сказал К.

— Вот как, не знаете! Конечно, ведь это просто стыд и срам, как вы, господин землемер, обошлись с добрейшими молодыми людьми. Понятно, неохота признаваться, что вы их помните. Ну что тут скажешь... Зато вот тот человек небось вам знаком? Варнаву-то узнаете?

К. мельком взглянул на того, кого Хозяйка назвала Варнавой, и покачал головой.

— А как насчет сестер Варнавы, Ольги и Амалии? Вы, господин землемер, водили тут с ними шашни.