Марианна Грубер - В Замок

— Стало быть, сегодня звонить не надо? — ехидно спросила хозяйка гостиницы, слово прочитав его мысли.

— Надо, — возразил он. — Разумеется, надо.

— Но как же господин землемер доберется в Замок?

К. пожал плечами:

— Ничего нет легче. Идешь все вперед и вперед. И если, никуда не сворачивая, идти по дороге, которая ведет в Замок, доберешься до его ворот, а дальше пройдешь в ворота и окажешься во внутреннем дворе. А если и там идти все время вперед, попадешь и в само здание. Слева и справа там поднимаются две лестницы, они ведут в господские покои. Проходишь по коридору в комнаты управляющего...

— Стойте, — прервал его Учитель. — Даже отсюда вы можете увидеть, Замок — это не какая-то старинная рыцарская крепость, а довольно обширный участок, на котором имеется лишь небольшое количество трехэтажных домов, но зато довольно много тесно сгрудившихся низких построек. Если не знать, что это Замок, можно принять его за маленький городок. Там есть башня, а вот никаких роскошных хором нет. Наши господа своим богатством не бахвалятся.

— Разве ты когда-нибудь был там? — спросил К.

— Боже упаси, никогда! — клятвенно заверил Учитель.

К. носком сапога начертил на мягкой земле несколько кружков, составивших некий рисунок или орнамент.

— Вот внутренний вид Замка. Ничего похожего на ваше описание.

Учитель наклонился и долго разглядывал линии на земле. Потом он покачал головой, еще через некоторое время сказал:

— Лабиринт? Вас бы это устроило. Ведь если Замок — это лабиринт, то тем самым всему дано оправдание. Лабиринт избавляет от всякой ответственности. Лабиринт невозможно понять. С ним нельзя разговаривать, ведь слова в нем разбегаются и превращаются в тысячекратное эхо, а если бы лабиринт вдруг заговорил, то разве только из сострадания к заблудившемуся путнику, который без умолку кричит. Или лабиринт заговорил бы не из сострадания, а потому, что постоянно усиливающееся эхо его раздражает, нарушает его покой. И все равно ничего нельзя было бы понять, ведь слова не нашли бы выхода. Вполне возможно, что какой-нибудь непосвященный потеряется и заблудится в Замке, как в лабиринте, и его собственные слова будут возвращаться к нему тысячекратным эхом, от этого возникнет впечатление, будто на все вопросы незваного гостя существуют ответы, расслышать которые мешает только эхо. Но Замок — не лабиринт. Тому, кто призван, в нем все понятно. Призванный найдет путь.

— Как я и сказал, — кивнул К. и быстро стер ногой свой чертеж на земле. — Надо идти по дороге.

— Ну вот, теперь К. говорит точно пьяный! — Учитель пришел в негодование. Стоявшие в толпе два трактирщика, услышав это, забеспокоились.

— У меня он ничего не пил, — заверил один, и то же самое сказал другой: это, дескать, может засвидетельствовать крестьянка, под присмотром которой находился К. А уж что с ним стряслось, все видели.

— Да и как бы мы могли? — дуэтом затянули трактирщики. — Вот уж несколько недель он ни гроша не платил. Мы не виноваты, если он дошел до такого состояния.

— Да? — робко спросила Фрида. — Но разве может кто-то уверенно сказать, что он в чем-то не виноват? Разве все мы не...

— Оставь, — не дал ей договорить К. — Этот разговор не имеет отношения к моему сну. Если бы я, как говорят, и правда был тем дурачком...

— Браво! — Хозяйка постоялого двора «У моста» перебила К. и захлопала в ладоши. — Вот это вам по душе! Какой спрос с дурачка? Дурак он и есть дурак, Деревня должна его кормить, Господь на него не прогневается, случись что, — дурачок, что с него взять? Вот он и говорит да и делает что хочет, ничего не знает и ничего не понимает. С ним разговаривают, а он себе думает, если, конечно, вообще способен думать, об обеде, о женских юбках, которые где-нибудь заприметил, о снеге, о чем угодно, только не о том, о чем идет речь. Конечно, такая роль вас устраивает!

— Слово, — сказал К. — Да, слово постичь трудно. Если я был тем, о ком вы говорите, и пережил в действительности то, что мне сейчас кажется увиденным во сне, то, значит... — он обратился к Варнаве, — значит, ты бывал в тех комнатах, в приемной канцелярии. И знаешь Замок. Говори же.

Варнава смущенно разгребал ногой снег. Наконец он сказал:

— Ты вот уже несколько недель пытаешься проникнуть в Замок или хотя бы встретиться с Кламмом, ты был в доме у Лаземанна, красильщика, а Герштеккер, возница, тебя возил, ты был у старосты Деревни, у нас дома, и в школе, и на постоялом дворе «У моста», и в «Господском дворе», Ольга тебя провожала, ты своим Замком нам все уши прожужжал... — Он замолчал.

— Продолжай, — потребовал К.

— Да это, в общем-то, все.

К. глубоко задумался. Если, как они говорят, он действительно был тем дурачком, мелочным и начисто лишенным мужества человеком, однако упрямым, правда, упрямство его было как раз того рода, что свойственно глупцам, или... нет, надо подойти к делу с другой стороны. Если он был твердолобым и самонадеянным...

Его размышления прервал Кузнец. Он как-никак пустил в ход свою силу и разломал панцирь гнусного насекомого, теперь-то отмытого, чистенького, и вот уже больше двух часов — какое там, скоро три часа, как он, Кузнец, торчит тут без всякого дела, а ему, между прочим, есть чем заняться, короче, он уходит. Учитель бросился вдогонку и остановил Кузнеца, схватив за локоть. Неужели Кузнец не понимает, что дело касается всех?

— Этот К. все отрицает. Он отрицает, что вообще когда-то жил у нас. Он отрицает, что мы пытались растолковать ему, какая судьба ждет Замок. Он, по-видимому, отрицает даже то, что из Замка пришло известие, и, возможно, он отрицает существование самих господ! Так продолжаться не может. Нельзя терпеть подобный чудовищный вздор, необходимо что-то предпринять! — Учитель говорил с таким пылом, что создавалось впечатление, будто его страстность вызвана, главным образом, желанием отвлечься от своих же собственных прежних доводов. Как будто из-за своих недавних рассуждений он чувствовал себя глубоко виноватым и теперь должен был искупить свою вину, правда искупить за счет К. — Как мы убедились, К. с самого начала был упрямым и не способным чему-то научиться, — продолжал Учитель, — а отсюда следует только то, что нужно от него избавиться. Оставаться в Деревне ему нельзя. Его отрицание всего на свете может распространиться и достичь самого Замка. Этого нельзя допустить. И вот тут-то крайне необходим сильный человек.

Выслушав Учителя, Кузнец засучил рукава своей линялой голубой рубахи и оглянулся. К следил за этим поворотом событий с неприятным чувством. Насчет лабиринта он, пожалуй, преувеличил. Но ведь все-таки он был прав, разве нет? Разве всякий замок, такой же недостижимый и далекий, как здешний, не уместно сравнить с лабиринтом, где так легко заблудиться и стать получеловеком-полуживотным, которому остается лишь дожидаться решения — кем ты в конце концов сделаешься — окончательно превратишься в животное или останешься человеком... К. не удалось продолжить эти размышления. Деревенские, приободрившись при виде решительной физиономии Кузнеца, сузили свой круг и обступили К. плотнее.

И тут против них выступила Фрида.

— Неправильно будет, — сказала она, — принимать какие-то решения без одобрения Замка и уж тем более вносить какие-то изменения и поправки в постановления Замка. Хозяйка ведь только что сама сказала, что господин К. был принят Замком на службу в качестве землемера. И если он не исполнял своих служебных обязанностей и всеми прочими порученными ему работами занимался небрежно, так их-то никто не уполномочил судить за это К. А насчет того, что он все отрицает, тут господин Учитель составил себе совершенно неправильное представление о Замке. Не существует отрицания, которое могло бы достичь Замка, как не бывает, чтобы сам Замок на что-то сказал «нет». Замок не говорит «нет», — он забывает. В тех случаях, когда мы говорим «нет», Замок просто забывает. И всякий, кто говорит «нет», исчезает из памяти господ. Кроме того, нельзя с уверенностью утверждать, что К. намеревался сказать «нет». Что касается упрямства, о котором сейчас говорили, то К., по-видимому, и правда не помнит, что был таким упрямым.

— Говорят, бывают такие провалы в памяти, — поддержала ее Амалия. — Например, после тяжелых переживаний. Никто из нас не знает, что стряслось с К. той ночью на дороге. Выходит, К. нуждается в помощи Деревни. Надо ему помочь.

Варнава шепотом одернул Амалию: мол, незачем ей с такой горячностью защищать К., хватит с него и заступничества Фриды, сплетничают в Деревне и без того предостаточно. Однако Варнава шептал слишком громко, и все стоявшие вокруг прекрасно его слышали.

— Ай! — подал голос один из близнецов, и второй по обыкновению подхватил: — Ай! — правда, с печальным выражением лица.

Значит, она с ним живет, подумал К. С Артуром. Или с Иеремией.

— Две женщины и один мужчина, да и тот какой-то недоделанный, — проворчала крестьянка, та самая, что мыла К. — Это ж курам на смех. А что еще за провалы в памяти? Слыхали вы про такое?