Бертон Уол - Высшее общество

«Вот и ты не смей ненавидеть босса! Не смей, черт бы тебя подрал! Пойми же, если бы они тебе, голи перекатной, позволили войти в их мир и объяснили бы тебе все по-свойски, ты бы согласился с ними и не поморщился бы. Они в своем праве. Вот и заткнись».

Пол еще раз вздохнул и осмотрел себя: фланелевый блайзер, узкие брюки шагреневой кожи и еще более узкие – если это только возможно – туфли. Он напряженно уставился в пространство, и его взгляд выхватил из полумрака боя-японца. Пол повелительно взмахнул рукой, направив ее точно в лоб мальчишке.

– Виски без содовой, пожалуйста. – Он всегда и всем говорил «пожалуйста».

– Та. Сэр. Шист.

Пол ошарашенно уставился на боя. «Шист? Это еще что такое? А, чистый! Шист-фашист, шистый-душистый… Беда с этими узкоглазыми недоносками. Их надо вышколить так, чтобы подавали выпить, едва успеешь подумать… Стоп! Ты уже начинаешь ненавидеть японцев, это уж слишком!» Пол расхохотался в голос.

Он выбил белую пыль из своих сшитых в Италии брюк. Поверьте, итальянцы знают толк в том, что носят ниже пояса. Не в пример англичанам, которые – Пол машинально проверил, застегнуты ли рукава рубашки, – которые разбираются лишь в том, что надето выше пояса. О, англичане сделают из вас джентльмена: «Я и бровью не поведу, если брюки мне жмут». Джентльмену плевать, что трет мошонку. Итальянские портные шьют брюки не для джентльменов, а для настоящих мужчин.

Его мысль подтвердила Консуэла Коул – она на мгновение появилась на балконе своей комнаты в боевом вечернем облачении и игриво помахала Полу ручкой. «Как она хороша и привлекательна, – подумал Пол, – как она соблазнительна, пока не подходит к тебе ближе, чем на пять ярдов. Уж она-то сумеет оценить по достоинству мощь, заключенную в брюках с любого расстояния!» К счастью, она еще не пыталась затащить Пола к себе в постель, и он догадывался об истинных причинах небывалого, неслыханного воздержания Консуэлы Коул – со слугами не спят, по крайней мере с чужими слугами.

«А я, если и слуга, – подумал Пол, – то не ее».

Он завернул за угол дома и вышел на террасу. Солнце уже закатилось, и появились первые парочки, послышались первые голоса. Начиналось веселье. Раздавались ни с чем не сравнимые чистые и радостные возгласы тех, кто встретился вновь после разлуки. Такой долгой разлуки – многие из гостей не виделись целых двенадцать часов.

Пол вовремя остановился, ловко избегнув столкновения с высокой монументальной блондинкой в черном шелке и густом облаке ароматов.

– Бигги!

– Дорогой! – она говорила с сильным шведским акцентом, но это слово ей удалось произнести безукоризненно. «Дорогой, детка, сладость моя» – эти и еще две дюжины такого же рода слов она вызубрила.

– Где дядюшка Хеннеси?

Бигги положила ему руку на плечо и склонила голову, чтобы прижаться щекой к его щеке. Она была повыше Пола, и прильнуть к нему всем телом было чертовски трудно, но ей это удалось.

– Он пьян, – промурлыкала она, – он позволил мне развлекаться.

– А ты, дорогая, – понизил голос Пол, – не позволяй никому говорить, что ты некрасива.

Его рука заскользила по ее груди и ниже, по животу и по бедру, ощупывая тугую плоть под покрывалом шелка.

– Пошалуста, – надула она губки, отчего стала похожа на маленькую девочку, нежный и хрупкий цветок на вымахавшем вверх женском теле-стебле. – Мы с тобой не фиделись тва месяца. Я хочу тебя.

– Потом, дорогая, – остановил ее порыв Пол. – Обещаю тебе, ты все получишь сполна потом.

– Сейчас, – бормотала она. Губки ее все еще были надуты, в улыбке появилось что-то хищное.

– Не забывай, золотая моя, что мы здесь слуги.

– Слуки?

– Ну да. Нас наняли, чтобы мы улыбались гостям и развлекали. Мы должны будоражить чувства, не есть лук, чтобы от нас не воняло, не дрючить тех, кого хотят дрючить хозяева, смеяться над их пошлыми шуточками. Но потом, золотая моя, я сделаю с тобой то, чего мы оба так хотим… – Он жестом показал, что сделает с Бигги, и та расхохоталась.

Она взяла его под руку, и они направились на лужайку, которую в быстро густеющих сумерках освещали яркие оранжевые фонари. Воздух был пропитан запахом молодых и здоровых тел, которые уже занялись древней, как сам мир, игрой. Все они не были новичками в игре, поэтому никто из них не мог проиграть. Профессионалы, они охотно шли на временные уступки и даже поражения, но только на временные – их связывал молчаливый уговор: никто не проигрывает. Проигравших и вправду никогда не было.

Скрытый за жалюзи Ходдинг Ван ден Хорст наблюдал за Полом и испытывал чувство удовлетворения, смешанное с горьким привкусом боли. Источник удовольствия был очевиден. Ормонт был красивый, чувственный, желанный для женщин и вызывающий зависть у мужчин молодой человек. И Ходдинг помыкал им. Но не до конца, не до конца. Отсюда привкус горечи. Часть души и тела Ормонта принадлежала только ему самому и никому больше; Ходдинг был уверен – никому. И этого свободного Ормонта еще никому не удалось ни купить, ни соблазнить. Теперь надо было сокрушить эту твердыню во что бы то ни стало – либо деньгами, либо очарованием Сибил.

Ходдинг настоял, и она попыталась. И потерпела поражение. Да и согласилась она не без сопротивления.

– Зачем тебе? Какую гадость ты задумал? Ты подсовываешь меня к нему в постель, чтобы сделать его своим дружком?

– Вовсе он не мой дружок. Пока еще… – возразил Ходдинг. Сибил иногда бывала слишком резкой, прямолинейной. И ему нравилось отвечать ей на ее лад, в ее же манере.

– Этот парень просто работает на меня. И я должен быть уверен, что на него можно положиться. Будь ты на моем месте, ты бы знала, как трудно найти надежного человека.

– Ты и мне не доверяешь?

– Тебе тоже.

Но все это было позади. Пол прошел все его испытания. «Забудем об этом». Сибил отчиталась о проделанной работе, и Ходдинг нашел, что ее ярость действует на него бодряще. Когда ему удалось заставить ее говорить, она выложила ему все, что он хотел знать: «Во-первых, я не в его вкусе, во что я, впрочем, не верю, поскольку я во вкусе всех мужчин. Во-вторых, он не из тех, кто потерпит такого рода штучки, а поэтому я больше не собираюсь принимать участие в твоих дурацких затеях».

С того времени – Ходдинг улыбнулся при воспоминаниях – началась его дружба с Полом Ормонтом. Испытание было грубым, зато дало превосходные результаты.

Он улыбнулся шире, увидев приближающегося к нему Пола. И все-таки он был слегка раздражен отказом Пола сыграть с ним в биллиард. У него не было времени понять причину раздражения, но он чувствовал, что должен разобраться в этом.

– Спасибо за отказ. Боишься, что я тебя побью?

Полу понадобилось некоторое время для того, чтобы усесться на низкой каменной ограде, поэтому он не сразу ответил.

– Послушайте, вы обыграете меня, а расплачиваться с вами я буду вашими деньгами. Вас замучает совесть, а я буду чувствовать себя виноватым. Где ваша девочка?

– Сибил? – Ходдинг прекрасно понимал, что он имеет в виду именно Сибил.

Пол не обратил внимания на шпильку. Он пил.

– Ее не было весь день. Она либо дремала, либо примеряла шмотки, либо занималась еще какой-нибудь ерундой. Скоро появится, вероятно. – Ходдинг помолчал. – А если серьезно, что случилось? Она тебя огорчает? Ты был…

– Меня все огорчает, – сказал Пол и поставил пустой стакан на камни. – И все меня огорчают. Вы, Сибил, я сам себя огорчаю. – Он сделал широкий жест. – Все эти чертовы дела…

– Иисусе, нет никаких причин устраивать из-за этого трагедию.

В голосе Ходдинга слышалось неподдельное беспокойство. Пол посмотрел на небо и улыбнулся. Он действительно любил своего босса, своего друга… если и не друга, то приятеля. Он поймал себя на том, что с боссом начинал вести себя как настоящий англичанин. Это с его-то образованием, с его воспитанием!

– Прошу меня извинить. Вечеринка удалась. Все эти вечеринки прекрасны, они мне нравятся, и я не собираюсь портить вам настроение своим ворчанием. Но, черт возьми! Форнаро разработал для нас коробку передач, а теперь сидит там и ждет попусту.

– Ничего страшного. Мы здесь всего неделю. Завтра вернемся. А потом у нас в запасе еще три с половиной месяца.

– Конечно. – На противоположной стороне террасы на фоне зеленых зарослей вспыхнуло яркое пятно. Это вышла Сибил, и Пол кивком головы обратил на это внимание Ходдинга. – Конечно. У нас в запасе много времени. Что я говорю – это у меня много времени, не я правлю бал, а вы. Вы хотите жить?

Вопрос целил не в бровь, а в глаз. Ходдинг был уверен, что Пол заранее знал ответ. И доказательством тому была Сибил. Нельзя надеяться – нет, «надеяться» – не то слово – нельзя предлагать девушке руку, если не уверен совершенно в том, что хочешь выжить. Нет, нет и нет. Ходдинг успокаивал себя: «Забудем об этом». Все идет на лад, все идет как надо.

Был в его жизни период, когда он не был так самоуверен. Тогда смерть представлялась ему в конечном счете более простой, чем жизнь. Смерть – манящий выход. И тогда он сделал (или ему казалось, что сделал) свой выбор. Когда один из учителей его школы в Швейцарии нашел Ходдинга в глубоком обмороке в ванне с прохладной, цвета penu d'oignon,[3] водой, то действовал решительно и умело. Он быстро перевязал перерезанные запястья бесчувственного юного американского миллионера, отчего кровотечение немедленно остановилось. Затем, действуя по-солдатски быстро и слаженно, он извлек юношу из ванны, завернул его в полотенца, чтобы уберечь от воспаления легких, и вызвал доктора. Он обшарил все вокруг, нашел предсмертную записку, уничтожил ее и пресек в конце все попытки сообщить о случившемся мамаше юного Ходдинга Ван ден Хорста.