Эрик Сигал - История Оливера

— Скажите спасибо не мне, а Флоренс, — скромно сказала мама. — Она с раннего утра не отходила от плиты.

— Начинка просто изумительная, — восторженно воскликнула моя нью-йоркская подруга.

— Недаром в ней ипсвичские устрицы, — с гордостью отозвалась мама.

Все наелись до отвала, причем мы с Джеффом состязались за звание чемпиона по обжорству.

И, как ни странно, была раскупорена вторая бутылка шампанского. Правда, я смутно припоминаю, что пили его только мы с отцом. Смутно — ибо я выпил больше всех.

Неизменный фирменный пирог Флоренс и, наконец, в три часа пополудни кофе в гостиной.

Я бы с удовольствием немного отложил наш отъезд в Нью-Йорк. Чтобы переварить обед и прочистить мозги.

— Марси, вы не хотите немного пройтись? — спросила мама.

— С удовольствием, миссис Барретт.

И дамы удалились.

Тем временем тетя Эллен задремала, а Джефф уткнулся в телевизор, где показывали футбол.

— Я бы тоже подышал свежим воздухом, — сказал я отцу.

— И я не прочь прогуляться.

Когда мы надели пальто и вышли на мороз, я понял, что идея этого променада принадлежала именно мне. Я вполне мог бы удовлетвориться футболом вместе с Джеффом. Но нет, меня обуяла жажда поговорить с отцом.

— Очаровательная девушка, — сказал он, хотя я его вовсе не спрашивал.

И тем не менее, именно этот вопрос я надеялся с ним обсудить.

— Спасибо, отец, — сказал я. — Я тоже так считаю.

— Она, кажется, хорошо к тебе относится.

Мы шли по лесу. В обрамлении голых деревьев.

— Я… я, пожалуй, тоже хорошо к ней отношусь, — сказал я наконец.

Отец взвешивал каждое слово. Он не привык к восприимчивости с моей стороны. Воспитанный долгими годами моей враждебности, он несомненно каждую минуту ожидал, что я его оттолкну. Но постепенно понял, что я этого не сделаю. И потому, набравшись храбрости, спросил: — Это серьезно?

Мы продолжали свой путь. Наконец я посмотрел на него и спокойно ответил:

— Хотел бы я это знать.

Хотя мои слова прозвучали крайне неопределенно и почти загадочно, отец понял, что я честно выразил свое чувство. То есть смятение.

— Есть какая-то проблема? — спросил он. Я молча кивнул.

— Я, кажется, понимаю, — сказал он.

Что он понял? Я же ему ничего не говорил.

— Оливер, вполне естественно, что ты все еще горюешь.

Проницательность отца застала меня врасплох. Или он просто догадался, что его замечание может меня затронуть?

— Нет, дело не в Дженни, — ответил я. — Я хочу сказать… мне кажется, я готов к…

Зачем я говорю все это ему?

Он не настаивал. Он ждал, что я закончу свою мысль.

Прошло еще некоторое время, и он тихо промолвил:

— Ты сказал, что существует какая-то проблема?

— Это ее семья.

— Да? Они против?

— Это я против. Ее отец…

— Да?

— Ее покойный отец — Уолтер Биннендейл.

— Вот оно что, — сказал мой родитель. И этими простыми словами заключил самую доверительную беседу за всю нашу жизнь.

— Я им понравилась?

— По-моему, ты их околдовала.

Мы въехали на Массачусетскую скоростную магистраль. Было темно. Нигде ничего живого.

— Ты доволен?

Я ничего не ответил. Марси ждала словесных заверений, но все мое внимание было поглощено пустынной дорогой.

— В чем дело, Оливер? — спросила она наконец.

Моя досада ее удивила.

— Что в этом плохого?

Я решил проявить характер.

— Но почему, черт возьми? Почему?

Пауза.

— Потому что я хочу выйти за тебя замуж.

К счастью, в этот момент за рулем сидела она. Недвусмысленность ее заявления повергла меня в шок. Впрочем, она всегда прямо говорила все, что думает.

— Тогда лучше бы за мной поухаживала, — сказал я. Она так разогнала машину, что ничего, кроме ветра, не было слышно.

— Мы все еще продолжаем друг за другом ухаживать? Я думала, что это уже пройденный этап.

— М-м-м… — пробормотал я подчеркнуто безразличным тоном, боясь, как бы мое молчание не было принято за знак согласия.

— Так где же мы все-таки находимся, Оливер?

— Примерно в трех часах езды от Нью-Йорка, — сказал я в ответ.

— Что я такого сделала?

Мы остановились выпить кофе в придорожном ресторане неподалеку от Стербриджа.

Я хотел сказать: «Ты сделала недостаточно».

Тем не менее я держал себя в руках, чтобы не произносить обидных слов. Ибо ее матримониальные поползновения меня потрясли. И я был не в состоянии сформулировать разумный ответ.

— Так что же я такого сделала? — снова спросила она. Мне очень хотелось сказать: «Меня разозлило не то, что ты сделала, а то, чего ты не сделала».

— Забудь об этом, Марси.

Мы оба устали.

— Оливер, ты на меня сердишься. Может быть, вместо того, чтобы злиться, ты объяснишь мне, в чем дело?

На этот раз она была права.

— О’кей, — начал я, выводя пальцем круги на пластиковом столике. — Мы только что провели две недели врозь. И хотя мы оба были заняты, я все это время мечтал о той минуте, когда ты снова будешь со мной…

— Оливер…

— И не только в постели. Я жаждал твоего общества. Хотел, чтобы мы вдвоем…

— Да брось ты, — возразила она. — Всего лишь сутки рождественской суматохи в Ипсвиче…

— Я имею в виду не этот уикенд. Я имею в виду все время.

Она посмотрела на меня. Я не повышал голос, но и не скрывал своей ярости.

— Мы опять возвращаемся к моим поездкам в последние две недели.

— Ничего подобного. Я имею в виду предстоящие десять тысяч недель.

— Оливер, — сказала Марси. — Я думала, что наши отношения основаны на взаимном уважении к деловым обязательствам каждого из нас.

Она права. Но только теоретически.

— Знаешь что, — попробуй утешиться «деловыми обязательствами», когда ты в три часа ночи сидишь одна.

Сейчас на меня обрушится дубинка под названием «равноправие женщин». Однако я ошибся.

— Я пробовала, — тихо сказала Марси. — Много раз.

И взяла меня за руку.

— Да? Ну и как тебе нравится обниматься с гостиничной подушкой? — спросил я.

— Хуже не придумаешь.

— Так что же ты делаешь, оставаясь одна по ночам?

— Говорю себе, что другого выбора нет.

— И ты этому веришь?

Я смутно почувствовал, что грядет яростное столкновение двух стилей жизни.

— Чего ты ждешь от женщины, Оливер?

— Любви, — сказал я.

— Иначе говоря, тебе нужно слабое беззащитное существо.

— Я готов удовлетвориться большим количеством совместных вечеров в одной квартире.

Я не собирался излагать свои философские взгляды. Или хотя бы косвенно намекать на свою семейную жизнь. Но будь я трижды проклят — Дженни ведь тоже работала!

— Я думала, мы с тобой счастливы.

— Да, когда мы вместе. Но, Марси, это же не ассортимент товаров, который можно с легкостью пополнить по телефону.

Моя коммерческая метафора не была оценена по достоинству.

— Ты хочешь сказать, что один из нас должен нянчиться с другим?

— Я бы и нянчился — если бы ты в этом нуждалась.

— Господи! А я-то заявила, что хочу выйти за тебя замуж.

Вид у нее был усталый и раздраженный. Момент и в самом деле был неподходящий.

— Поехали, — сказал я.

Я расплатился Мы вышли из ресторана и пошли к машине.

— Оливер, — проговорила Марси.

— Что?

— Может быть, ты огорчаешься ретроспективно, то есть задним числом? Из-за того, что они меня одобрили. А при виде Дженни отнюдь не пришли в восторг.

— Нет, — сказал я. И похоронил ее замечание на бездонной глубине.

Марси — надо отдать ей справедливость — по природе борец. И на протяжении всего нашего рождественско-новогоднего перемирия я чувствовал, что она внутренне готовится к новой кампании.

Как бы то ни было, она старалась как можно больше оставаться дома и руководить по телефону, что не так-то просто в условиях послерождественского ажиотажа. Но она не отступала. Она боролась по междугородной связи. И мы проводили вместе вечера и ночи. А однажды — даже целый день!

Потом она преподнесла мне колоссальный сюрприз. Мы собирались на вечеринку к Симпсонам. Я даже припас некоторое количество алка зельцера для желудка, так, на всякий случай. Когда я брился, Марси и заглянула ко мне в зеркало. И без обиняков спросила:

— Ты готов принять участие в одном деле?

— Смотря в каком, — настороженно отозвался я.

— Ну, например, в небольшой поездке. В феврале.

— И ты, разумеется, уже решила, куда.

Не язви, Барретт! Она же старается.

— Успокойся. И не спеши отказываться. Мне действительно необходимо присутствовать на показе мод в Гонконге и…

— В Гонконге?!

Она поймала меня на восточную приманку! Я улыбнулся во весь рот.

— Ты же сказала, что тебе надо поработать, — подозрительно заметил я.